Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Философия логического атомизма - Рассел Бертран Артур Уильям - Страница 26


26
Изменить размер шрифта:

Вместо 'единства' или 'комплексы', я предпочитаю говорить 'факты'. Должно быть понято, что слово 'факт' не может осмыс ленно входить в какой-либо позиции в предложение, в которое может осмысленно входить слово 'простое'; факт не может встре чаться там, где может встречаться простое. Мы не должны говоритъ: 'Факты не являются простыми'. Мы можем сказать: 'Если должна сохраняться осмысленность, символ для факта не должен заменяться символом для простого, или vice versa*'. Но должно заметить, что в этом предложении слово 'для' имеет различные значения в двух случаях его использования. Если нам необходимо обладать языком, который должен предохранять нас от ошибок, относящихся к типам, символ для факта должен быть пропозицией, а не единственным словом или буквой. Факты мотуг утверждаться или отрицаться, но не могут быть наименованы. (Когда я говорю: 'Факты не могут быть наименованы', это, строго говоря, бессмыс лица. То, что можно сказать без того, чтобы выразить бессмысли цу, следующее: 'Символ для факта не является именем'.) Послед нее иллюстрирует то, каким образом обозначение является различ ным отношением для различных типов. Способ обозначить факт заключается в том, чтобы утверждать его; способ обозначить про стое заключается в том, чтобы именовать его. Очевидно, именова ние отличается от утверждения, и сходные различия существуют там, где рассматриваются более усовершенствованные типы, хотя язык никак не выражает этих различий. В исследовании м-ром Брэдли моих взглядов есть много других вопросов, которые требуют ответа. Но так как моя теперешняя цель скорее объяснить, чем спорить, я пропускаю их, надеясь, что уже достаточно сказал о вопросе, касающемся отношений и комплек сов, чтобы сделать ясной ту теорию, которую я защищаю. В отно шении типов я только добавлю, что большинство философов ино гда её принимает, а некоторые её отрицают, но все они (насколько я знаю) избегают того, чтобы точно её сформулировать и вывести из неё те следствия, которые не согласуются с их системами. Я перейду теперь к некоторым критическим аргументам м-ра Брэдли (/ос. cit., стр.280 и далее). Он говорит: I 'В главном позиция м-ра Рассела остаётся для меня непонят ной. С одной стороны, я склонен думать, что он защищает строгий плюрализм, для которого неприемлемо ничего, кроме простых членов и внешних отношений. С другой стороны, м-р Рассел под чёркнуто утверждает и везде использует идеи, которые плюрализм несомненно должен отвергнуть. Он везде основывается на сущно стях, которые являются комплексными и которые не могут быть разложены на члены и отношения. Эти две позиции, по моему мнению, непримиримы, поскольку вторая, как я её понимаю, фа тально противоречит первой'. Что касается внешних отношений, моя точка зрения суть та, ко торую я только что установил, а не та, что вменяется мне теми, кто со мной не согласен. Но в отношении сущностей вопрос более труден. Это тема, с которой язык по самой своей сути особенно не приспособлен иметь дело. Поэтому я должен просить у читателей снисхождения, если то, что я скажу, не будет в точности тем, что я имею в виду, и попытаться увидеть то, что я подразумеваю, несмотря на неизбежные лингвистические препятствия ясному выражению. Начнём с того, что я не думаю, что комплексы или сущности существуют в том же самом смысле, в котором существуют простые. Я не считал так, когда писал Основания математики, но, принимая в расчёт учение о типах, я с тех пор отказался от этого взгляда. Говоря в общих чертах, я рассматриваю простые и комплексы как всегда относящиеся к различным типам. Другими словами, высказывания 'Существуют простые' и 'Существуют комплексы' используют слово 'существуют' в различных смыслах. Но если я использую слово 'существуют' в том смысле, который оно имеет в высказывании 'Существуют простые', тогда словесная конструкция 'Комплексы не существуют' не является ни истинной и ни ложной, но бессмысленной. Последнее демонстрирует, как трудно в обычном языке высказать ясно то, что я хочу сказать о комплексах. В языке математической логики много легче высказать то, что я хочу, но много труднее побудить людей к пониманию того, что имею в виду, говоря это. Должен объяснить, что, говоря о 'простых', я говорю о чём-то таком, что как таковое не входит в опыт, но известно только посредством вывода, как граница анализа. Вполне возможно, что при большем логическом мастерстве необходимость в их допущении может отпасть. Язык логики не будет приводить к ошибке, если все его простые символы (т.е. те символы, которые не имеют каких-то частей, являющихся символами, или какой-то значимой структуры) обозначают объекты некоторого одного типа, даже если эти объекты не являются простыми. Единственный недостаток такого языка заключается в том, что он не способен иметь дело с чем-то более простым, чем объекты, которые он репрезентирует посредством простых символов. Но я признаю, и это кажется мне очевидным (как это казалось и Лейбницу), что то, что является комплексным, должно состоять из простых, хотя число консппуенг и может быть бесконечным. Также очевидно и то, что логическое употребление старого понятия субстанции (т.е. того употребления, которое не влечёт темпоральной длительности) может быть применимо, если вообще может, только к простым; объекты других типов не обладают тем типом бытия, который ассоциируется с субстанцией. Сущность субстанции с символической точки зрения заключается в том, что она может быть только наименована - в языке, построенном на старый манер, она никогда не встречается в пропозиции иначе как субъект или как один из членов отношения. Если то, что мы рассматриваем как простое, на самом деле является комплексом, мы можем получить неприятности, именуя его, когда то, что мы должны делать, заключалось бы в его утверждении. Например, если Платон любит Сократа, отсутствует сущность 'любовь Платона к Сократу', но есть только факт, что Платон любит Сократа. И говоря о последнем как о 'факте', мы уже делаем его более субстанциальным и более единым, чем имеем на это какое-то право. Атрибуты и отношения, хотя они и мотут не допускать анализ, отличаются от субстанций тем, что предполагают структуру, и что не может быть значимого символа, который символизировал бы их в изоляции. Все пропозиции, в которых атрибут и отношение выглядят как субъект, являются осмысленными только в том случае, если они могут быть приведены к форме, в которой приписываются атрибуты или отношения соотносят. Если бы это не имело места, то существовали бы осмысленные пропозиции, в которых атрибут или отношение занимали бы позицию, характеризующую субстанцию, что противоречило бы учению о типах и создавало бы противоречия. Таким образом, собственный символ для 'желтого' (предположим, ради иллюстрации, что последнее - атрибут) не является единственным словом 'жёлтое', но представляет собой пропозициональную функцию 'х - жёлтое', где структура символа показывает позицию, которой должно обладать слово 'жёлтое', если оно должно быть осмысленным. Сходным образом, отношение 'предшествует' должно репрезентироваться не этим единственным словом, но символом 'х предшествует у\ показывая способ, которым символ может встречаться осмысленно. (Здесь предполагается, что значения не приписываются х и у, когда мы говорим о самом атрибуте или отношении.) Символ для самой простой возможной разновидности факта всё ещё будет обладать формой 'х - жёлтый' или 'х предшествует у\ только эти 'х' и у больше не будут неопределёнными переменными, но будут именами. Вдобавок к фактам, в которых нам не были даны в опыте простые как таковые, существуют другие препятствия действительному созданию такого корректного логического языка, который я пытался описать. Это препятствие нечётко. Все наши слова более или менее заражены нечёткостью, в результате чего я и имею в виду, что не всегда ясно, применимы ли они к данному объекту или же нет. Последнее более или менее вообще относится к природе слов, а не придожимо только к отдельным индивидам, но это не делало бы их нечёткими, если бы индивиды, к которым они приложимы, были бы определённым множеством. Но на практике этого никогда не случается. Однако легко вообразить, что данный дефект легко преодолим, тем не менее его трудно преодолеть фактически. Цель предыдущего обсуждения идеального логического языка (который, конечно же, совершенно бесполезен для повседневной жизни) двояка: во-первых, предотвратить выводы от природы языка к природе мира, которые являются ошибочными, поскольку они зависят от логических дефектов языка; во-вторых, через исследование того, что логика требует от языка, который должен избегать противоречий, выдвинуть соображения о том, какую разновидность структуры предположительно и с достаточным основанием может иметь мир. Если я прав, в логике нет ничего такого, что могло бы помочь нам в выборе между монизмом и плюрализмом, или в выборе между тем, что существуют окончательные реляционные факты, и взглядом, что они не существуют. Мой собственный выбор в пользу плюрализма и отношений покоится на эмпирических основаниях после того, как я сам убедился, что априорные аргументы в пользу противного необоснованны. Но я не думаю, что эти аргументы могут быть адекватно опровергнуты без тщательного рассмотрения логических типов, и изложенное выше просто набросок. Однако последнее приводит меня к вопросу о методе, который, я думаю, является очень важным. Что в философии мы должны принять как данное? Что мы будем рассматривать как обладающее самой большой степенью вероятности, чтобы быть истинным, и что собственно отрицается, когда входит в конфликт с другой очевидностью? Мне кажется, что в главном наука обладает гораздо большей вероятностью истинности, чем любая продвинутая философия до сих пор (разумеется, я не исключаю и свою собственную). В науке есть много вопросов, относительно которых люди приходят к согласию; в философии - нет. Следовательно, хотя каждая пропозиция в науке и может быть ложной, и на практике определено, что некоторые из них являются ложными, однако мы будем мудрее, строя нашу философию на науке, поскольку риск ошибки в философии достаточно более определён, чем в науке. Если бы мы могли надеяться на определённость в философии, вопрос был бы иным, но насколько я могу видеть, такая надежда является химеричной. Разумеется, те философы, чьи теории prima facie приходят в противоречие с наукой, всегда претендуют на способность интерпретировать науку так, что она будет истинной на своём собственном уровне, с той минимальной степенью истины, которая должнаудовлетворять скромного учёного. Те, кто утверждает позицию такого типа, связаны - так мне кажется - с тем, чтобы в деталях показать, каким образом должна воздействовать интерпретация. Я думаю, что во многих случаях это должно быть совершенно невозможно. Я не думаю, например, что те, кто не верит в реальность отношений ( в том смысле, который объяснён выше), в состоянии интерпретировать те многочисленные разделы науки, которые разрабатывают асимметричные отношения. Даже если бы я и не мог видеть способа ответить на возражения против отношений, поставленные (например) м-ром Брэдли, я бы всё ещё думал, что возможность какого-то ответа более правдоподобна, чем его отсутствие, поскольку считал бы, что ошибка в самом утончённом и абстрактном аргументе более вероятна, чем столь фундаментальная ложь в науке. Допуская, что всё, в чём мы убеждены, сомнительно, тем не менее кажется, что всё, в чём мы убеждены в философии, ещё более сомнительно, чем детали науки, хотя вероятно и не более сомнительно, чем большинство поспешных обобщений последней. Вопрос интерпретации важен почти для каждой философии, и я совсем не склонен отрицать, что многие научные результаты требуют интерпретации до того, как они могут пригодиться согласующейся философии. Требование 'конструкции versus выводов' само является требованием интерпретации. Но, я думаю, что любой обоснованный вид интерпретации должен оставлять детали неизменными, хотя он и может задать новое значение фундаментальным идеям. На практике это означает, что структура должна быть сохранена. И проверка последнего заключается в том, что все пропозиции науки оставались бы, хотя могут быть найдены новые значения для их терминов. На философском уровне рассматриваемый случай затрагивается в отношении физической теории света к нашему восприятию света. Последнее обеспечивает различным физическим обстоятельствам соответствие с различными видимыми цветами и, таким образом, делает структуру физического спектра одинаковой со структурой того, что мы наблюдаем, когда смотрим на радугу. Если структура не сохраняется, мы не можем обоснованно говорить об интерпретации. А структура и есть как раз то, что уничтожается монистической логикой. Разумеется, я не хочу предполагать, что в любой области науки структура, обнаруживаемая в настоящее время наблюдением, есть в точности то, что существует. Наоборот, в высшей степени вероятно, что действительная структура более хорошо структурирована, чем наблюдаемая структура. Последнее столь же применимо к психологическому, как и к физическому материалу. Это основывается на том факте, что там, где мы воспринимаем различия (например, между двумя оттенками цвета), различие существует, но там, где мы не воспринимаем различие, из этого не следует, что оно отсутствует. Поэтому при любой интерпретации у нас есть право требовать сохранения наблюдаемых различий и обеспечения места для до сих пор не наблюдаемых различий, хотя мы не можем заранее видеть, какими они будут, за исключением того, когда они могут через вывод быть связаны с наблюдаемыми различиями. В науке структура - это главный предмет изучения. Самое значительное в теории относительности приходит с тем фактом, что она заменяет единственным четырёхмерным многообразием (пространство-время) два многообразия (трёхмерное пространство и одномерное время). Последнее относится к изменению структуры и, поэтому, имеет далеко идущие следствия, но любое изменение, не затрагивающее изменение структуры, не создаёт много различий. Математическое определение и изучение структуры (под названием 'отношение-числа') образует IV часть Principia Mathematica. Дело философии, как я его понимаю, по существу состоит в логическом анализе с последующим логическим синтезом. Философия больше, чем любая конкретная наука, связана со взаимоотношениями различных наук и возможными конфликтами между ними; в частности, она не может дать молчаливое согласие на конфликт между физикой и психологией или между психологией и логикой. Философия должна быть всесторонней и смелой в выдвижении гипотез относительно универсума, которые наука пока не в состоянии подтвердить или опровергнуть. Но они всегда должны быть представлены как гипотезы, а не (что слишком часто бывает) как неизменные установления, подобные религиозным догмам. Кроме того, хотя всесторонние конструкции являются частью дела философии, я не думаю, что это самая важная часть. По моему мнению, самая важная часть заключается в критике и прояснении понятий, которые имеют тенденцию рассматриваться как фундаментальные и усваиваться некритически. В качестве примера я могу упомянуть разум, материю, сознание, познание, опыт, причинность, волю, время. Я думаю, все эти понятия являются неточными и приблизительными, по существу заражёнными нечёткостью, не способными образовать часть какой-либо точной науки. Из первоначального многообразия событий могут быть построены логические структуры, которые удовлетворительным образом будут обладать свойствами, подобным свойствам вышепе речисленных общих понятий, чтобы объяснить их распространён ность, но вряд ли нас удовлетворит значительная ошибка, если допустить их как фундаментальные.