Волчья верность - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 91

Личина.

– Ты здесь зачем? – недовольно спросил Эльрик, подходя вплотную. Посмотрел в огромные, диковатого разреза глаза. – Уже знаешь?

– Значит, правда.

Эльрик кивнул, глядя на будничную суету вокруг.

Молчал.

Этому летучему вообще не следовало здесь появляться. Война закончилась, а в мирное время среди людей ему места нет. Сейчас никто не тронет. Сегодня, завтра, может, даже с неделю он будет в безопасности. Пока помнят, как он воевал, пока не вспоминают, кто он и чем страшен. Но лучше не ждать, пока вспомнят. Лучше убраться прямо сейчас. Иначе – убьют.

Он знал это.

Знал, но почувствовал смерть Эрика, смерть старогвардейцев и вот прилетел, примчался из-за океана с другого материка. Явился сюда с отчаянной и бессмысленной надеждой: вдруг ошибся. Подвело чутье. Вдруг это мара, морок, обман…

Глупый зверь. Хищный, злой, неприкаянный.

– Возвращайся, – сказал Князь. – Ты им уже ничем не поможешь.

– Я прилетел не из-за них. – Его искренность, как всегда, обезоруживает. Выбивает опору из-под ног. – Я из-за тебя прилетел, Эльрик. Ты же рехнешься, если меня рядом не будет.

Свернуть ему шею за наглость – дело на доли секунды. Но он ведь даже не рассматривает такую возможность. Бестрепетно берет за руку, прижимается лбом к тыльной стороне ладони и закрывает глаза.

Упыреныш. Живой, безбашенный громоотвод, тезка тому – яростному и слепому – что ворочается в груди, рвет когтями сердце в поисках выхода и успокаивается, недовольно ворча, когда черноглазый летун вытягивает из него силы, и злость, и волю к жизни.

Мальчик, ты хоть знаешь, что сумел усмирить?

И, как будто отвечая на незаданный вопрос, зрачки в черных глазах превращаются в вертикальные щели – сдвоенные оконца в ад:

– Я предоставляю мертвым погребать своих мертвецов.[15] А ты этого не умеешь.

Они стояли под пронизывающими порывами ветра. Посреди людного двора – наедине. Движение мира замедлилось, неслышное за прозрачной стеной разделенных на двоих мыслей.

– Тебе нужно пополнить запас посмертных даров?

– Да.

– И я так понимаю, не за счет тех, кто охотится на тебя?

– Да.

– Ближайшие пару месяцев я сам собираюсь посвятить чему-то в этом роде. – Эльрик подергал висящую в левом ухе серьгу. – Думаю, будет лучше, если мы поработаем вместе. Мне не помешает поддержка с воздуха.

– Убивать вместе с тобой?

– Драться вместе со мной. – И улыбка, страшноватая такая. – Геррс арро хиссн.[16] Или ты полагаешь, Волк, я постесняюсь сказать о тебе «несс х'геррсе арро»?[17]

Зверь провел ладонью по фюзеляжу Блудницы, смахивая невидимые снежинки.

– А ты не будешь отсылать меня в замок, когда станет слишком опасно?

– Не буду. Но будь готов уйти, если я стану слишком опасен.

– Понял. Учту.

Ревел погребальный костер, на котором горели тела Эрика, Мала и Шаграта. Один костер на всех. Летали вместе – сгорели вместе. А тело Падре закопали в освященной земле. А Риттера похоронили в склепе – в орденской усыпальнице для героев. Старой Гвардии больше нет. И нет того, кто создал Старую Гвардию. Как получилось, что они – непобедимые и неуязвимые – погибли в дурацкой стычке?

После войны.

Они не могли погибнуть. Только не в небе!

Зачем ввязались в тот бой? Орки везли горючую смесь, ну и что? Разве их некому больше было остановить? У радзимцев есть свои пилоты, есть свои истребители.

Глупый, безответственный поступок. Бессмысленный. Раздражающий.

Зверь злился на Эрика, злился на старогвардейцев. Злился на себя.

Он прибыл на похороны вместе с Князем. Как всегда – вместе с Князем, за левым плечом, он никем не притворялся, и ни от кого не прятался. И он слышал это: «твое место там», «твое место в огне», «вместе с ними…», «…вместо них». Конечно, он слышал. Об этом думали, это даже произносили, хоть и шепотом, хоть и пугаясь собственной смелости.

– Если бы ты был с ними, – сказал Лязо Малович, – они не погибли бы.

Но его не было, и некому было поделиться со старогвардейцами посмертными дарами. Означает ли это, что он виноват в их смерти? Может, и нет. Но смерть Эрика точно на его совести.

И все же сейчас Зверь был с Князем, и Старой Гвардии больше не существовало, а империя Вальден принадлежала Эльрику фон Геллету.

Зверь не жалел о гибели Старой Гвардии – Старая Гвардия исчерпала себя, стала бесполезна, как бесполезны все, кто не способен передать свое искусство следующим поколениям, но Эрик был нужен. Эрик оставил Вальден на сына, а тому еще учиться и учиться, чтобы править такой огромной страной, чтобы достойно защищать ее.

Эрик, прежде чем погибать, должен был подумать о том, сколько людей от него зависит.

Должен был, мать его, подумать о тех, кто его любит.

В любой другой ситуации заявление о поддержке с воздуха можно было счесть чистой воды альтруизмом со стороны Князя. Настолько, насколько Князь и альтруизм вообще совместимы. Но здесь, на населенных орками землях, Зверь и Блудница действительно не были лишними. Вместе с Вороном и Кончаром они вели разведку. Находили прячущиеся в лесах орочьи поселки, находили деревни, укрытые в горах. Измененные орки, неприкаянные, беспорядочно бродили по своим землям, и их тоже нужно было искать. Все они – и обитатели поселков и деревень, и орки-бойцы, когда Князь являлся по их души, довольно быстро понимали, что сопротивляться бесполезно, и пытались убегать. У них был шанс уйти от Мечника, очень быстрого, очень опасного, неуязвимого, но все-таки не вездесущего. Был шанс скрыться в лесу или в горных пещерах, затаиться, спрятаться. Но сверху их настигали выстрелы болида, их, как траву, косили острые серпы под днищем, и уж конечно, никто из бегущих не мог сравняться в скорости с бесшумной серой машиной.

А еще орки бросали оружие. Орочьи женщины падали на колени, умоляя о пощаде, плакали и кричали орочьи дети, совсем маленькие дети… Зверь лишь улыбался, глядя, как Князь опускает мечи, не умея, даже и не пытаясь заставить себя убивать безоружных и беззащитных.

Убийца? Да он скорее себя позволит зарезать.

Сдавшимися орками занимался Зверь. Если позволяло время, обходился ножом, без изысков – жертв было столько, что, даже убивая их быстро, сил он забирал более чем достаточно. Не боль, так страх – страха хватало. И уж, конечно, жизни. Чужие жизни. Сладкие посмертные дары.

Впрочем, некоторыми он все-таки лакомился подолгу. Попадались иногда такие экземпляры, что просто грех убить, не замучив.

Когда время не позволяло. Зверь орков просто расстреливал.

Князь уходил. Всегда. Убивал всех, кто сопротивлялся, и уходил.

Но ни разу не запретил расправляться с выжившими.

А однажды на дневке, в одном из схронов, сказал вдруг, словно продолжая разговор:

– Палаческую работу за меня всегда делали другие.

– Мне она нравится, – напомнил Зверь.

– Знаю. Хисс от'геррс аш асс,[18] – спокойно сообщил Князь.

И принялся полировать свои мечи.

Мечей было аж четыре – работы надолго.

– Когда это? – не понял Зверь.

– Да каждый раз. – Князь усмехнулся. – Чего ты ждешь? Что я тебя когда-нибудь сам убью за то, что делаешь с орками? Но я же не убил тебя за то, что ты делал с людьми. И вот за это…

Замшевый лоскуток перестал скользить по стали. Князь отложил его и вынул из воздуха нож. Очень знакомый нож. Тот самый, которым Зверь открыл себе выход с Земли.

– Тринадцать девочек. – Князь протянул нож Зверю. – По нашим меркам они уже не были детьми, так что тебе повезло.

– Среди орков до хрена детей.

– Это орки.

– За что ты их – так? Ведь не только за Эрика. Ты же убивал их и раньше.