Волчья верность - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 64

До этого, впрочем, не дошло. Гуго не пожалел денег на то, чтоб в кратчайшие сроки добраться до Вальдена. Он обогнал даже духов-доносчиков, и Тира чуть кондрашка не хватила, когда родной сын, явившись в Рауб, с порога заявил:

– А меня ты спросил, хочу ли я такую мачеху?

Он, впрочем, почти сразу сообразил, к чему все идет. Тир не собирался ничего объяснять, но объяснения и не понадобились – Риддин чуял кровь даже там, где она еще не пролилась.

– Есть вещи, к которым я никогда не привыкну, – сообщил он после короткого раздумья. – Например, то, что ты действительно Черный. Об этом все всегда забывают.

Забывали не все и не всегда, а лишь на то время, пока Старая Гвардия совершала очередное геройство. Но Тир понял, о чем говорит Гуго. Помимо людей, обязанных помнить и ждать момента, чтоб прикончить Черного, были еще и люди, предпочитающие забыть. Таких тоже хватало.

Они забывали.

И становились едой. Потому что те, кто помнил о том, кто такой Тир фон Рауб, были достаточно осторожны, чтоб не позволить сожрать себя.

А Гуго не пожелал вернуться в Миатьерру тем же вечером, а пожелал, наоборот, вместе со всеми пойти в «Антиграв», потому что нужно же как-то оправдать потраченные на телепорт деньги.

Оправдывать одну бессмысленную трату другой – логика подобных поступков не укладывалась у Тира в голове.

В «Антиграве» на него насели со всех сторон, лезли пальцами в душу, пили рашадское и объясняли, какой он дурак и как с этим бороться. Когда слегка захмелели, шуточки кончились, и начались серьезные разговоры. Что, вообще-то, было не принято. Потому что обсуждать женщин, своих или чужих, – моветон. Этого даже пехотинцы себе не позволяют. «Стальные» – точно не позволяют.

– Но тут случай особый, – разъяснил Фой, примчавшийся из-за особости случая из своего Лонгви, – во-первых, женщина у тебя – это противоестественно, а во-вторых, какая же она женщина, Суслик, она рыба мороженая.

Любимое занятие у людей, выдать два взаимоисключающих утверждения подряд и не замечать противоречия.

– Он трехнулся, – печально подытожил Шаграт, – переживал много, вот и спятил.

– Чего переживал-то? – прогудел Мал, разливая рашадское. Покосился на бокал Тира, с вызывающе безалкогольным апельсиновым соком…

– Но-но, – сказал Тир и показал для убедительности кулак.

Мал выдал пренебрежительное «хы», но пронес бутылку мимо, плеснув зелья Падре, Фою и Гуго.

Тир глянул на свой кулак. Глянул на Малову ладонь, в которой утонула литровая бутылка. Пожал плечами и забрал бокал со стола.

– Чего ты переживал-то, говорю? – повторил Мал и обвел всех взглядом. – Ну выпьем за баб, что ли? Раз уж и Суслик сподобился.

– Переживал он от фатальной непрухи, – счел нужным объяснить Шаграт. Выдохнул. Выпил. Понюхал заскорузлый кусок портянки, что таскал с собой на любую пьянку, то есть не расставался никогда. – А непруха у Суслика была с бабами. Вот Падра скажет, Падра у нас умный, от непрухи с бабами кто хочешь рехнется. А ведьма на Суслика повелась, потому что у нее с мужиками непруха. На что хочешь спорю. На нее даже у меня не встанет. На нее только у Красноглазого встать могло, потому что у Красноглазого всегда стоит. На все. А Красноглазый с ней развелся.

– Убедительно излагаешь, сыне, – кивнул Падре, похрустывая соленым огурчиком, – вот и встретились два одиночества. Суслик, покайся, неужели у тебя на нее стоит?

– Как скала. – Тир оскалился поверх бокала.

– М-да, – вздохнул Мал и сочувственно похлопал Тира по плечу.

Тир всех слушал, ничего не комментировал, вообще помалкивал, сидел себе у стеночки, крутил в пальцах бокал и в разговоры не вникал.

Думал.

О Хильде. Когда-то было что-то… Хильда была для него чем-то особенным. Она и сейчас особенная, но сейчас это, скорее, знание, чем ощущение. С его стороны – знание. То есть он знает, что Хильда на весь мир одна, другой такой нет и быть не может. А чутье молчит. Чутью Хильда больше не интересна. И вот уже Гуго передает от нее приветы и просьбы быть осторожнее. Гуго, живущий в двух тысячах километров от Рогера, видится с Хильдой чаще, чем Тир, которому двадцать минут лететь до императорского замка. Смешно. Впрочем, с Хильдой по-прежнему есть о чем поговорить. Она умна и обаятельна. Она сильная. И обманывать ее почти не приходится. Так, самую малость. Ту малость, которая давно уже вошла в привычку.

Жаль, конечно. И того, давнего, странного отношения к Хильде жаль. И того, что врать приходится. Ситуация, которая на Земле была бы экстремальной, в этом мире стала нормой. Там несколько месяцев среди людей давались страшно тяжело. Маска начинала давить, ложь становилась едкой, как кислота, и единственным утешением было неизбежное убийство, ради которого все всегда и делалось. А когда случилось так, что и убивать стало некого, Тир чуть не рехнулся.

Да ладно, «чуть»! Уж самому-то себе мог бы и не врать.

А здесь он почти сорок лет прожил в окружении людей. Врал все время… скажем так, с некоторых пор начал врать все время.

А не все ли равно, когда он начал врать, если люди уверены, что он делает это постоянно?

…Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду…

Падре, Падре. Иногда умный, а иногда – слишком умный. Бывают демоны, которые не любят врать. Только хватает этих демонов ненадолго.

Маска… нет, не приросла, просто возможность снять ее выпадала очень редко. И цели, ради которой стоило бы терпеть все это, не было. Тир, однако, терпел. Почему? Кто знает? Может быть, потому что выбранная маска нравилась. Маски, они должны нравиться, иначе их не надеть. Но эта нравилась по-настоящему, то есть убеждать себя в ее необходимости почти никогда не приходилось.

Может быть, он и вправду любил этих пятерых, что пили сейчас, как пилоты, ругались, как пилоты, и были омерзительны, как только пилоты и умеют. Может быть, он любил их, потому что они были пилотами?

Иногда Тиру казалось, что он их ненавидит.

В последнее время все чаще…

Сейчас он надел маску поверх маски. Так же, как делал это, встречаясь с Хильдой. Но если с Хильдой он делал это больше для нее, чем для себя, то старогвардейцев он обманывал исключительно из корыстных соображений.

Свинство?

Ага. Самому противно. А что делать?

– Нечестно это, – басил Мал, для убедительности постукивая по столу кулачищем.

– Да ладно бы нечестно, – змеей вползал в беседу Фой, – тут все куда серьезнее. Речь идет о попрании традиций. Эта дрянь на святое покусилась.

– На Суслика, что ли? – Шаграт оглядел Тира с большим сомнением.

– На нас, – Фой экспрессивно взмахнул рукой, сбил рюмку, не глядя, подхватил ее, – на наши законы.

– А-а, – Шаграт глубокомысленно кивнул, – а я уж подумал. На нас. Ха! Не дадимся.

– А ведь прав мальчик, – с неожиданным жаром произнес Падре, – я вот сидел, дети мои, слушал вас и сформулировать пытался. Верно все. Это отродье в небо сунулось, никаких на то прав не имея, ибо ползать рождено. Я понял еще, если бы она умела летать или, ладно, если б она была просто приличным пилотом. Я бы понял. Законы наши никем не писаны, а значит, и следовать им никто не обязан. Но она пришла в монастырь с чужим уставом. Внутрь не попала, так во дворе нагадила…

«Ну Падре, – пряча улыбку думал Тир, – красиво загибаешь. Тебе бы с амвона вещать, а не за пьяным столом, рюмкой вместо потира размахивая».

Падре только сейчас сформулировал для себя то, что Тиру стало ясно еще в болиде, в том самом, золотом «царском «мерседесе», который они пытались угнать. Старогвардейцы пришли за болидом. Керты их ждали. Ну и что? Когда это кому мешало? В общей суматохе Тир машину поднял.

Взлетел.

Ловите, господа! Ловите ветер в поле – демона в небе. Ха!

Кинулись ловить. А как же? Таковы правила. Те самые неписаные законы, о которых сказал Падре.