Волчья верность - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 35

Лонгвиец делал записи для своих учеников и для учеников своих учеников. Он отнюдь не имел в виду, что все это будет читать именно Тир фон Рауб, Черный, Contra Mundi, пообещавший когда-то не возвращаться в Лонгви, напророчивший Лонгвийцу, что тот пожалеет об этом обещании.

Если верить Эрику, пророчество сбывалось.

Если вспомнить, как отреагировал тогда сам Лонгвиец, – пророчество имело все шансы сбыться в его пользу. Если этот шефанго и впрямь умеет играться с вероятностями.

Нет, об этом лучше даже не думать. Так недолго и до того, чтоб почувствовать себя куклой на ниточках. А этого ощущения, однажды пережитого, оказалось вполне достаточно, чтобы не желать повторения. Если уж тобой играют в куклы, пусть это делает кто-нибудь, не уступающий по уровню прежнему кукловоду. Тот был вроде как сам Сатана, мать его, гребаный Творец… и на меньшее Тир фон Рауб теперь не согласен.

А Лонгвиец утверждал, что Мастером может стать любой. Что любого можно научить летать – научить танцевать, – что все зависит только от целеустремленности и силы воли ученика и учителя. А еще Лонгвиец не признавал никакого барьера. И складывалось впечатление, что для него не существует таких понятий, как «талант» или хотя бы «предрасположенность». Обманчивое впечатление – Тир понял это, хоть и не сразу. На словах все выглядело просто: можно научить любого. На практике же отнюдь не всякий мог научиться. Талант был тем топливом, которое питало стремление стать Мастером, талант был огнем, который сжигал в ученике все, препятствующее стремлению к цели, талант был стержнем, не позволяющим сломаться и отступить, и был крыльями, на которых, в конце концов, ученик поднимался в небо.

Если таланта не было – ученик сдавался еще во время испытаний.

Поэтичность сравнений естественна для шефанго, но оказалось, что она еще и заразна. Сообразив, что вереницу поэтических образов породило его собственное воображение, Тир только вздохнул. Это же надо – заразиться поэтичностью от Лонгвийца. От шефанго, в котором поэзии меньше, чем в опасной бритве.

В описание испытаний он ухнул с головой, отключившись от внешнего мира настолько, что к реальности его вернул лишь Гуго, прискакавший с очередными полутора тысячами вопросов.

Испытания – методика, которой так не хватало. Процесс отбора учеников, позволяющий из множества соискателей выбрать тех, кто сможет стать Мастером. Формулирование принципов этого отбора у самого Тира продвигалось крайне медленно. Не хватало данных, слишком мала была выборка. И можно сколько угодно повторять себе, что Лонгвиец писал это не для него, а для своих учеников, таких же Мечников, но разве для них он расширил описание, собрал и выделил аспекты, общие для всех: Мечников и художников, музыкантов, и поэтов, и оружейников, и магов, и пилотов? Нет. Ученикам Лонгвийца это было не нужно. Мечники, они учили – если учили – себе подобных. Обобщение было необходимо Тиру фон Раубу.

И Тир почти видел насмешливую ухмылку, всплывающую за ровными строчками записей на экране мнемографа. «Так кто же из нас пожалеет о твоем обещании, а, Черный?» В насмешке не было яда и не было злорадства. Фантазия Тира позволяла разглядеть там нечто гораздо худшее: терпеливое и спокойное ожидание.

Фой де Трие вернулся в Лонгви. А спустя три дня на склад почтового отделения «Антиграва» пришла посылка. На имя Тира фон Рауба. Контейнер, длиной в вуаш, высотой – чуть меньше хиррзи. Пять на два метра, если метрическую систему вспоминать. Ничего такая посылочка, почтовые службы надорвались бы, пожалуй, телепортом доставлять. Тем не менее, контейнер пришел именно через телепорт, а печати с золотой розой в белом круге указывали на отправителя, весьма вольно относившегося к правилам телепортационной почты.

Лонгви. Ага. Печатей на пломбах было по две. Одна – лонгвийская, вторая – с черной кошачьей головой в синем треугольнике – личная печать барона. Кое-кого из нестареющих, помнивших былые времена, эта кошка до сих пор вгоняла в суеверный страх. Тир страха не испытывал, но подвох заподозрил. Ничего хорошего он от Лонгвийца не ждал, даже несмотря на то, что тот не однажды помогал ему. Точнее – именно поэтому.

И все же, несмотря на хорошо развитую подозрительность, вскрыв контейнер, он забыл об осторожности. Внутри было оборудование, о котором мечталось последние десять лет. Тренажеры, генераторы защитных полей, а кроме этого, – Тир о подобном даже не мечтал, потому что никогда о таком не слышал, – терминал, с которого можно было полностью контролировать двадцать четыре болида, как настоящих, так и иллюзорных. Терминал, позволяющий моделировать реальный воздушный бой, при необходимости – брать на себя управление любой из включенных в сеть машин или всеми машинами сразу, следить за полетом как извне, так и изнутри – из кабины любого выбранного болида, поддерживать связь с пилотами… и еще до черта всего.

ГЛАВА 7

Казимира пригнало в «Антиграв» неуемное любопытство.

Он предпочел считать любопытство беспокойством. В конце концов, мало ли что мог прислать Лонгвиец… может, контейнер под завязку забит какой-нибудь химией, воспламеняющейся при контакте с воздухом. А Тира, после того как его Катрин чуть не спалила, беречь от огня надо с удвоенной силой.

Но самого себя ведь не обманешь. И Тира не обманешь.

– Ты сейчас мурлыкать начнешь, – ядовито заметил Казимир.

– А-ага. – Тир просматривал опись оборудования и не обращал на князя внимания.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих.

– Ага. Посмотри. – Он сунул в руки Казимира дгирмиш с описью. – И возрадуйся. «Дроздам» это тоже пригодится.

– «Драконам»!

– И «Драконам».

– Суслик…

– Да? Что случилось?

Видимо, Тир услышал что-то в его голосе. Тут же сбросил маску благодушной рассеянности. Черный взгляд потеплел, и Казимир был признателен за такое проявление внимания. Сейчас – признателен. В обычном состоянии – разозлился бы, потому что это он должен беспокоиться и заботиться. Беспокойство и забота – прерогатива сильного.

– Ты собрался учить молодежь? – спросил Казимир.

– Я уже двенадцать лет учу молодежь.

– Ты собрался учить по-настоящему. И не одно, и не два поколения. Тир, как долго ты собираешься здесь оставаться?

– Пока не убьют. Что произошло?

– Ничего, – Казимир положил дгирмиш, – ничего нового. Я не могу отсюда выбраться. Из этого мира нет выхода. Мы заперты здесь, мы попали в ловушку.

– Это не новость.

Он действительно не был ни удивлен, ни расстроен. Он сказал когда-то, что ему интересно будет посмотреть, сможет ли Казимир уйти из Саэти, и, видимо, это не было вызовом, попыткой поймать «на слабо», а было именно интересом. Любопытством. Просто.

Он не понимал, что значит невозможность покинуть мир.

– Я большую часть жизни провел, понятия не имея о том, что миров больше одного, – напомнил Тир. – Я и сейчас не уверен, что Саэти – это какой-то там «другой мир». Саэти вполне может оказаться одной из планет в пределах нашей галактики. И Земля, с которой ты родом, – тоже.

– Чушь!

– Вы же не исследуете космос, так откуда тебе знать?

– Ты как слепой, – Казимир не злился, он вообще не понимал, что сейчас чувствует, – закрываешь глаза на очевидное. Ты же знаешь, что я – дракон. Мне не нужно исследовать, чтобы увидеть разницу между мирами.

– Почему ты ищешь поддержки именно у меня? – Тир смотрел снизу-вверх, а показалось, что смотрит сверху. Мимолетное впечатление, наваждение. Мелькнуло и ушло. Одно из проявлений его сверхъестественной натуры. – Казимир, я не умею поддерживать и утешать не умею. Я могу только забрать эмоции. Но тебе это не нужно.

– Тебе никогда не хотелось найти других таких же? – Казимир подавил желание, как следует встряхнуть его. – Ты никогда не чувствовал себя одиноким, бесконечно одиноким от того, что ты – единственный, других таких нет и никогда не будет?