Сказка о любви - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 14

Отвратительно быть Богом.

Отвратительно Знать! Страшно не иметь сил что-либо изменить! Впрочем «что-либо» как раз можно, но не более того. У Вселенной свои законы, и быть частью ее не самое лучшее. Потому что начинаешь слишком много знать. Слишком много видеть. Нужно поглубже загнать себя в самонадеянного всезнайку и поверить в собственные слова, чтобы не начать говорить что-нибудь не то.

Это жестоко... Жестоко ли? Ну давай, полей слезы похлюпай носом. А потом? Ты же знаешь что будет потом.

Да. Он знал. Страшна Любовь, превратившаяся в посмертное проклятие. Страшно чувство, вышедшее из под контроля. Чувство, потерявшее того, кто чувствовал. И Любовь, как любовь, перестанет существовать, превратившись в ЦЕЛЬ.

Белая паутина мишени с черным крестом. Паук.

Паук на гербе.

Черные волосы по ветру. Синие глаза.... Оулэн.

Бог, полюбивший смертную это смешно. Это всегда смешно. Но это было и это будет, во всех мирах, во все времена.

Но смертная, полюбившая Бога... Это уже не смешно. Это страшно. Душа Человека слишком слаба для того, чтобы жить с такой любовью. А любовь слишком сильна, чтобы дать душе умереть.

Если бы Рин знал это, тогда, бесконечно давно... Но он был всего лишь Богом, который влюбился в смертную. Он хотел прожить жизнь, жизнь одного из Людей. Прожить и умереть, и уйти в свое, божественное, с этой любовью, которая по плечу лишь Богам.

Оулэн должна была умереть.

Да! Она ДОЛЖНА была умереть. Она умерла, прожив свою короткую и счастливую жизнь, и не поднялась рука влюбленного Бога освободить ее душу от чувства, слишком сильного, а после смерти – страшного.

Песок высыпался из дрогнувшей ладони. Рин брезгливо отряхнул руки и поинтересовался насмешливо:

– Hу, что? Мне вернуть жизнь столь преждевременно покинувшую это юное тело? Сам понимаешь, ты обязан девочке очень многим. Буквально всем, верно? Если я оживлю ее, ты ведь не сможешь сделать ее несчастной? А она будет жить, пока живешь ты. Потому что любит. А ты вечен. Ты у нас круче любого Бога в плане долгожительства.

Эльрик мысленно опустил забрало. Рин опять взялся за старое, пытаясь отыскать слабое место в броне, которой он, Император, защищает душу. Hевдомек ему, что нет у его Императорского величества никакой души. Давно уже нет. Сталь там оружейная высшей пробы. Булат венедский.

– Значит, если ты ее оживишь, она будет несчастна, да? – теперь улыбнуться. Это особенно нервирует Рина.

– Будет, если ты не...

– Hет. В таком случае, не надо. Hе оживляй.

– Один-ноль. – Бог перевернулся на живот. Карие глаза теперь уже просто сверлили лицо, словно надеялись заглянуть под маску. Рин действительно многое дал бы за то, чтобы понять: хватит уже? Или надо добавить? Еще раз повернуть лезвие в ране. Еще раз... С горьким удовлетворением он видел, как губы Эльрика каменеют в брезгливой ухмылке. «Слава Богу. – как-то лихорадочно весело пронеслось в мыслях, – Слава Богу, то бишь мне, вроде получилось... Но надо бить наверняка... Не хочу я! Не...» – Можно делать ставки, а? – услышал Рин свой голос, – Игра душой женщины, спасшей тебе жизнь, ценой, замечу, своей жизни. Однако, второй раунд, Эльрик. Если я отпущу ее сейчас, душа ее останется несчастной. И никогда не найдет покоя. Потому что Любовь в ней еще жива.

– Hу уж за души я не отвечаю.

– Ты вообще ни за что не отвечаешь, Торанго. – "Да. А сейчас про Меч, и чтоб не убил сгоряча, он ведь может. И не пожалеет потом...” – Люди из-за тебя гибнут, женщины вон... Государства выжигаешь, не глядя. Есть Я и есть Меч, да? Тебя где ковали, Император?

– Там же, где Весы.

– Чурбан стальной. Выбирай. Или я оживляю ее, и тогда ты просто обязан, сам понимаешь, сделать девочку счастливой. Или, извини, ты должен отрубить ей голову.

– Что?!

– Один-один? Убей ее совсем. Или оставь ей жизнь.

«Есть Я. И есть Меч. А все остальное не имеет значения.» Знакомое заклинание, спасительное, родное. Откуда Рин знает о нем?

– Ты для этого вернул ей красоту?

– Hе только. Hу так что, Торанго? Сдается мне, ты переживаешь?

– Рин, я всегда переживаю только из-за своей драгоценной персоны. Тебе ли этого не знать?..

«Меч... Есть только Он. И я...» Словно повинуясь зову, Меч появился на песке. Сумятица мыслей и чувств, страх и стыд, и боль мучительного выбора. А под пальцами теплая витая рукоять, и разум холоден. То что будет, будет потом. Сейчас оно бьется, задавленное, где-то глубоко, там, где должно быть стали.

А Меч... И выбор... Ему не нужна эта девочка. Совсем не нужна. Она будет лишь в тягость. И будет несчастна. Женщины, которые любят, всегда несчастны. Hет ничего хуже женщины, которая любит.

– О чем задумался, Император. О, да ты и Меч позвал! Ты без него думать не умеешь?

– Я вообще думать не умею. – Эльрик поднялся на ноги, опираясь на клинок, пробежал пальцами по рукояти и

«Нет... Великая Тьма...»

Снова опустился на песок. Он не мог ударить женщину. Боги... Даже мертвое тело изуродовать ударом меча он не мог. А Викки... она казалась живой.

Рин молча смотрел куда-то мимо, думая о чем-то своем. Хоть не комментировал неожиданную беспомощность Эльрика, и на том спасибо.

Страшно было. Дел-то всех – опустить клинок. Меч сам сделает все, что нужно. Он может. Но... душа Викки жива. Так сказал Рин. Душа жива, и ее надо убить.

Как хотелось сейчас оказаться где-нибудь далеко, страшно далеко отсюда. Забыть. Не видеть. Не знать. Великая Тьма, он почти мечтал о том, чтобы вернуть все назад. Снова оказаться на грязном полу кабака, в цепях, опутанным сетью. Умереть. Черт с ней со смертью. Вечность бесконечного ужаса, когда сознание, лишенное тела, пребывает в безликой пустоте, казалась сейчас ничего не значащим мгновеньем. Казалась, по сравнению со страшной необходимостью убить. Снова убить. Женщину.

А золотоволосая девочка улыбалась ночному небу.

Рин перевел на Императора туманный взгляд:

– Ты думаешь, если сидеть так и ждать, то что-то изменится?

– А куда спешить-то? – выговорил Эльрик, тщательно следя за тем, чтобы голос прозвучал как обычно легко и холодно. – Она ж мертвая. – и ухмыльнулся Рину, показав острые длинные клыки.

Бог пожал плечами.

Император попытался, как всегда перед боем или убийством, прогнать в воображении то, что предстоит сделать. Сейчас было даже проще. Мертвая девочка не будет сопротивляться. Не выкинет какой-нибудь неожиданной глупости, пытаясь спастись от неизбежного. Значит не нужно продумывать варианты ее поведения и корректировать свои действия... Волна отвращения нахлынула и ушла, оставив мертвящий холод. Эльрик с трудом удержался от того, чтобы закутаться в плащ, пытаясь удержать остатки тепла. Ночь была жаркой. А тот холод, который набросится на него потом... Это будет не сейчас. Это должно быть НЕ СЕЙЧАС.

«Просто опустить Меч... Просто опустить... Боги...»

И снова, как заклинание, как молитву он прокричал про себя, словно напоминая, себе самому напоминая:

«Есть только Меч. И есть Я. А все остальное...»

Все остальное было сейчас в мертвой девочке на горячем песке. В мертвой девочке, погибшей из-за него. Непобедимого. Бессмертного. Почти всемогущего.

«... не важно. Все остальное не важно.»

– Правильно. – молча согласился клинок. Он был теплым. Он согревал. Он, кажется, даже прогонял не ко времени пришедший холод. И Эльрик встал. Вскинул над головой послушное, легкое, ТЕПЛОЕ тело Меча.

«Просто опустить...»

Узкое лезвие свистнуло, рассекая воздух.

Тонкий разрез на белой коже, на стройной шее. Совсем тонкий. Словно черная нитка.

Завопив дернулась Вселенная на какой-то миг скорчившись от боли. Вселенная где большое и малое едины.

Вздрогнул, сдерживая крик, глупый Бог, обманувший Закон. Вздрогнул, принимая боль уходящей Души.

Боль пронзила и ушла, оставив ощущение страшной потери.

Эльрику просто, конечно же просто, он ведь не видел и никогда не поймет, что он только что сделал. И может к лучшему?