Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 84

Зверь сам, кстати, не сомневался в том, что стрелять будут. Видимо, у него были на то причины.

Гот провел ладонью по выгнутому пластику. Попытался представить себе существо, которое сделало это. Зверь не мог. Просто не мог. Он тонкокостный, легкий и скорее гибкий, чем сильный. Значит ли это, что там, внутри, сейчас не Зверь?

Вполне возможно. То есть невозможно абсолютно, если опираться в предположениях на привычный набор аксиом, но со Зверем этот набор себя не оправдывает.

Вот зараза!

Тот отвернулся от двери и направился к выходу из корпуса. Улыбнулся едва заметно.

Основная проблема со Зверем не в том, что непонятно, чего от него ожидать. Проблема в том, что от него все всегда чего-то ожидают. И ты, майор, единственный, кто ждет равно плохого и хорошего. Все другие ни о чем плохом даже не помышляют.

Значит ли это, что ты умнее всех, Гот?

Предположение приятное, но… увы, раз на раз не приходится.

– И вообще, у меня такое чувство, что я здесь совершенно бесполезна, – сердито сказала Ула. Мрачно проводила взглядом Крутого, который отправился сменить Пулю на боевом посту.

– Зря, – Гот пожал плечами.

Они выбрались поужинать на свежий воздух, на немецкую скамейку. Вообще, неметчиной в лагере попахивало ощутимо.

– Ты в самом деле думаешь, что Крутой или Пуля будут стрелять? – поинтересовалась Ула.

– У них приказ.

– Там сейчас совсем не Зверь, да? – Она привычно забралась на скамейку с ногами. – Интересно, те, кто его ищет на Земле, хоть чуть-чуть представляют, с чем они могут столкнуться.

«Думаю, как раз они и представляют».

— Это не наши проблемы.

– Да? – Ула пытливо заглянула снизу вверх. – А ты сам его не боишься?

– Пока он заперт, нет.

– И никто не боится, – она кивнула. – Странное дело, Дитрих. Я вот разумом понимаю… разумом, хотя, казалось бы, посмотри на дверь эту несчастную, и без всякого там разума все ясно. Бояться надо. Но ведь не боюсь.

– Чего бояться, пока он за дверью?

– Да я вообще не боюсь, понимаешь? Ты, между прочим, единственный, кому Зверь оставил свободу выбора.

– То есть? – Гот нахмурился. – О чем ты?

Ула поставила миску на колени и задумчиво прикусила вилку.

– Я так и думала, что ты не заметил, – сказала, поразмыслив. – Мужчины вообще странно устроены, не видят того, что на поверхности. Знаешь, на что это похоже? Как будто ты единственный здесь, кто неприкосновенен. Со всеми остальными он поступает, как ему заблагорассудится. Не экспериментирует, не думай. Эксперименты здесь я устраиваю. Он заставляет человека жить так, как нужно. Ему, Зверю, нужно. А в отношении тебя пустил ситуацию на самотек. И… как будто ждет. Что ты выберешь? – Ула снова примолкла, подбирала слова. – Вы оба странные, – сказала наконец. – И я ведь говорила уже, что какой-то гранью вы безумно похожи. Мне сначала казалось, это Зверь подстраивается. Он умеет. А потом я поняла, что ничего подобного. С кем угодно, только не с тобой. – Долгая пауза, длинные тени расползаются по земле, думать не хочется совершенно. – Я сказала как-то, что вы двое – уникальный случай в истории армии. Чтобы пилот и десантник стали друзьями…

– Он пилот, – отрезал фон Нарбэ.

– И вы не друзья, – кивнула биолог, – ты хоть не смеешься. А Зверь меня на смех поднял. Так обидно. Это он тоже умеет. Чувствуешь себя совершеннейшей дурой и сказать-то нечего. Сейчас я понимаю, почему он смеялся. – Ула бросила взгляд на жилой корпус. – Но тогда я понятия не имела, насколько Зверь может быть опасен. Для него само понятие дружбы под запретом,

«Оно ему недоступно»,

Объяснять это Уле Гот не собирался. Бесполезно. Она, так же, как все другие, пребывала во власти иллюзий. Пусть. Так, наверное, даже лучше.

– Ему просто деваться некуда, – немка вздохнула, – вот он и выстраивает отношения с людьми, полностью держа их под контролем. Чтобы пока он человек, все было хорошо, а как только появляется… то, что сейчас… все оставалось хорошо. Для него. Только для тебя почему-то сделано исключение. Спорим, случись что, Пуля не сразу решится выстрелить?

– Полагаешь, это подходящая тема для спора?

– Да нет. Это я так, для наглядности. А вот ты будешь стрелять не задумываясь. Потому что на тебя магия не распространяется. Странно, Гот. Если кто и убьет Зверя, так это единственный человек, которого сам Зверь считает неприкосновенным.

– Ты же понимаешь, – сказал майор как можно мягче, – что в нашей ситуации его мнение ничего не значит. Он опасен. Он особенно опасен именно потому, что никто его таковым не считает. Знают, но не верят. Как ты.

– Я понимаю, – Ула пожала плечами, – но мне нужно было проверить свои предположения. Действительно ли ты волен выбирать, или это просто так кажется.

– Проверила?

– Да. В случае чего буду прятаться за твою широкую спину. – Она хмыкнула, окинув Гота критическим взглядом. – У Зверя, правда, плечи шире.

– Но прятаться за него я тебе не советую

– Разберемся. – Ула грустно улыбнулась. – Мне сейчас, кроме тебя да Пижона, и поговорить не с кем. С образцами разве что.

– С ящерятами?

– Ну да.

– Я с тобой отдыхаю, – честно признался Гот. – Ты у нас самое независимое звено. Приказов отдавать не нужно. В рекомендациях ты не нуждаешься. Работа твоя мне по большому счету непонятна. Появляется редкая возможность поговорить на отвлеченные темы.

– Как сегодня?

– Н-ну… – майор приподнял брови. – Насчет сегодня не знаю. Мрачноватый разговор получился.

– Слушай. – Ула уже встала со скамейки, но присела обратно. – А ты сам что о Звере думаешь?

– А я не знаю. – Гот вздохнул. – Двойственное чувство, слышала о таком?

– Это когда твоя теща разбивается на твоем болиде?

– Что-то вроде Одно могу сказать, относиться к Зверю «никак» у меня не получается. Не тот человек. Тебе-то это зачем?

– Ни зачем. Просто вдруг стало интересно. Спокойной ночи, господин майор.

– Спокойной ночи, госпожа Экнахталь.

Ула сделала книксен. Гот щелкнул каблуками.

Патрульные, Гад и восставший из мертвых Петля, вы тянулись, когда командир проходил мимо. Патрульные. Хорошие бойцы, когда нужно отбивать атаку снаружи. А изнутри? Не хотелось бы оказаться единственным человеком, способным убить Зверя. Не потому, что убивать не хочется, хотя не без того, конечно. А потому, что неизвестно, сколько людей погибнет, прежде чем получится убить.

Больше всех, как обычно, знал Пижон Думал, что знал. Так же, как Зверь, не вникая в причины, он видел результат. И довольствовался этим.

Убрать камеру из жилого отсека Зверя Пижон не позаботился. Не смог придумать, куда бы ее переставить. И хорошо, что не убрал. Потому что теперь имел возможность наблюдать массу интереснейших вещей. Он не задумывался пока над тем, пойдет ли собранный им материал в эфир. В смысле, он не думал, реально ли возвращение на Землю. Он работал. Делал, что должно. А там будь что будет.

Было когда-то кино по книжке Льюиса Стивенсона. Про человека с раздвоением личности. Пижон видел этот фильм в глубоком детстве, и его еще тогда потрясли перемены, которые происходили с вполне благопристойным с виду джентльменом, когда его темная половина выбиралась на свободу. Но что фильм? Всего лишь актерская игра. А вот узреть такое воочию, да еще и записать, – бесценная находка что для журналиста, что для психиатров.

Зверь менялся.

В первый раз просматривая записи, Пижон собирался просто пролистать. Ну что там может быть интересного? Ула не придет. А сам Зверь спит себе. Чем еще больному человеку заниматься.

Собирался пролистать. Но взглядом задержался… что-то неуловимо неправильное было в лице спящего. Не Азамат это был То есть Азамат, конечно, потому что некому больше, но сходства, кроме шевелюры пепельной, ни на грош

А потом Пижон вздрогнул Потому что бездонно-черные миндалевидные очи глянули ему в душу. Дикий был взгляд. Поблазнилось на секунду, что зрачки в глазах вертикальные. Азат дернулся от монитора, как будто Зверь мог схватить его. И продолжал смотреть. А Зверь хватать не стал. Он скользнул по камере взглядом, не заметив ее. Разумеется, он и не мог заметить. Потом сорвался с койки и кругами пошел по узкой комнате, прикрыв глаза и раздувая тонкие ноздри. Он… принюхивался. Прошел мимо двери. Вернулся.