Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 68

– У тебя еще и глаза светятся?

– А то. – Еле слышный смешок. – Как ты вошел? Я сделал так, чтобы любому стало страшно.

– Мне страшно, – признал Гот, – но я не тебя боюсь, не мечтай.

– Да, ну? – определенно Зверь улыбался. – Я разве не говорил, что не люблю, когда мне врут?

– Не-а, – Гот сел на корточки, привалившись к стене. – Во-первых, не говорил, во-вторых, я не вру. Мне «Мурена» сказала, где ты. Если уж она со мной разговаривает, с чего бы мне тебя бояться?

– Все боятся, – насмешка сквозила в голосе холодным ветром, – просто не видит никто. Все в темных очках. Красок не различают. Я приказал им надеть очки, майор. Я могу приказать снять их. Что будет тогда, как думаешь?

– Они увидят тебя так же, как я. – Гот сделал ход вслепую, ну, почти вслепую, ориентируясь лишь на пренебрежительное «им». Кажется, он пошел верно. Во всяком случае, Зверь ответил не сразу.

Однако ответил. Хмыкнул невесело:

– Ты в небо смотришь, Дитрих. А небо… оно слишком чистое. Попробуй посмотреть на землю.

– Зачем?

– Тоже испугаешься.

– Это вряд ли. – Гот покачал головой. – Ты себя несколько переоцениваешь.

Свет наконец вспыхнул. Майор прищурился – глаза успели привыкнуть к темноте и отреагировали болезненно. Зато теперь он видел Зверя. Тот стоял метрах в двух, наблюдал с любопытством. Поймав взгляд Гота, улыбнулся:

– Смотреть надо на землю, господин майор. Попробуй. У тебя получится.

Гот не успел ответить. В цехе разом ожили все станки. Зашумели, загудели, загрохотали. Где-то на краю этой, дикой посреди ночи, какофонии начал гукать пневматический молот, отбивая тяжелый ритм.

– Весело, правда? – громко спросил Зверь. – А так?

Роботы, те, что трудились, и те, что мирно дремали вдоль стен, как по команде поползли, пошли, поехали, к дверям. Странное зрелище. Страшное? Нет, пожалуй, все-таки нет. Взгляд Гота выделил из механического войска две машинки, в чьи задачи входило не то сверление, не то закручивание. Они не могли передвигаться. Ну никак не могли. Не для того были сделаны. Эти роботы ползли по полу, конвульсивно содрогаясь и подтягивая сами себя единственной имевшейся в их распоряжении конечностью.

«Какая конечность? – рявкнул мысленно Гот. – Манипуляторы у них!»

– Еще веселее! – Зверь щелкнул пальцами, и роботы замерли. Потом те, что занимались сортировкой, развернулись и поползли к стеллажам.

– Они спят, – странным тоном сообщил Зверь, – они спят, Гот. Раньше… еще месяц назад это было бы мне не под силу, а сейчас, видишь? Я меняюсь. Помню, в детстве ругательство такое было: «мутант». Как раз про меня.

– И кто из нас тебя боится? – поинтересовался майор. – Я или все-таки ты сам?

Зверь оскалился. Действительно по-волчьи. Если бы волки умели улыбаться…

– Они умеют. – Худое скуластое лицо изменилось. На Гота глянуло его собственное отражение. Тут же картинка исчезла. Нахальными глазами вытаращился на командира Пижон. Потом Лонг. Башка. Черты Зверя плыли, как в пластилиновом мультике. Быстро. Жутко. И снова волчий оскал. – Волки умеют улыбаться, майор. Даже смеяться. Только поводы для смеха у них другие, чем у людей.

– Чего ты боишься?

– Ничего, – Зверь фыркнул насмешливо, – и никого. Пока могу контролировать их. Но я меняюсь. Они уже что-то чувствуют, ты видел сам. Рано или поздно я стану настолько другим, что вы испугаетесь по-настоящему. – Он рассмеялся негромко. – И ты убьешь меня. Если успеешь.

Свет погас. Загорелся снова.

Зверь улыбался.

– Эмоции, Дитрих. Ты не знаешь, я не говорил тебе. Эмоции. Люди – просто источники энергии. Батарейки с ногами, только и всего. Я не люблю, когда им хорошо. Положительные эмоции отвратны на вкус. От них изжога. Энергетическая. Знаешь, что это такое? Нет. Откуда тебе? Мерзкое ощущение, должен заметить.

– Батарейки с ногами, – кивнул Гот. – Вот, значит, как?

– А еще еда. – Насмешливый голос чуть надломился. На слух – не заметишь, где-то за гранью слуха почудился диссонанс, – Людей можно убивать. Это приятно.

– А я голову ломаю, почему у нас все так гладко идет, – спокойно заметил майор. – Ни тебе конфликтов, ни болезненной тоски по дому, ни истерик с попытками суицида. Железные парни подобрались! Значит, это ты за порядком следишь? Отрицательные эмоции забираешь, положительные – не трогаешь. Зверь, да ты еще полезнее, чем я думал.

– Это да, – весело согласился тот, – я полезный. Я очень полезный. Прямо-таки незаменимый. Меня даже убивать нельзя, и хотелось бы, да нельзя, потому что не до конца еще использованный. Как звучит, а, майор? Красиво. Ну откуда тебе знать, летун, можно мне верить или нельзя? Зачем ты пришел? Чего ищешь? Я управляю тобой так же, как всеми. Как людьми или машинами. Подход другой, а результат тот же самый.

– Сейчас ты и собой-то не управляешь.

– Правда?

– Да.

Гот покривил душой. Он вовсе не был уверен в том, что перед ним не разыгрывают очередной спектакль. Просто так. От плохого настроения. От вынужденного пребывания в большой компании. От скуки, наконец. Для того чтобы посмеяться потом над глупым человеком, «батарейкой с ногами». Кто знает, что и для чего делает Зверь. Кто его поймет?

Дитрих вновь смотрел в свое собственное лицо. Снизу вверх. А Зверь, ставший Готом, смотрел сверху. Маска растаяла так же быстро, как появилась.

– Мыслей не читаю, – сообщил сержант без всяких эмоций, – но понимать их вполне способен. Ты, майор, умница. Но романтик. Тобой управлять даже проще, чем другими.

– Верю, – сказал Гот, – проще. И ты это делаешь. И то, что тебя сейчас кидает по всей эмоциональной шкале, это просто очередные твои игрушки. И сейчас ты за мой счет развлекаешься от души. Верю. Во все. Можешь добавить еще пункты, я их приму безоговорочно. А если все-таки нет?

– Я, кажется, поторопился тебя хвалить.

– Ничего. Доброе слово и кошке приятно. Смотри, что получается. Твое плохое настроение забирать некому – все при тебе остается. Над тобой тоже никого нет, только небо. А вокруг люди, еда, мелочь такая, ты на них вообще смотреть не привык. Но здесь так нельзя. Здесь тебе нас спасать пришлось. Потом жить с нами. Нашими глазами смотреть. Одним воздухом дышать. В одном небе летать. Многовато получается с непривычки. А привычки у тебя нет. Могу поспорить, ты всю жизнь от людей прятался.

– Или ты от водки глупеешь? – в пространство спросил Зверь.

– Может быть. – Гот пожал плечами, – А может, ты и вправду меняешься. В обе стороны сразу. В свою, звериную, машинную, небесную. И в нашу. В человеческую. Сколько личностей за день ты через себя пропускаешь? Не меньше чем по десятку. Думаешь, это бесследно проходит? Как бы так выразиться-то поизящнее. В твоем стиле. Да, вспомнил! Налицо конфликт двух линий развития. Одна из которых убивает в тебе человеческое. Вторая – наоборот, будит.

– Бред.

– Конечно, – согласился майор. – Только почему-то очень… неприятно, да? Неприятно, хоть и не больно пока, знать, что таким, как мы, ты никогда не станешь. Что нас все время нужно контролировать, держать на цепи и в наморднике, ненужные мысли давить в зародыше. Иначе покусаем. Того и гляди насмерть. А если и нет, так самого на цепь посадим. Убивать тебя и в самом деле нельзя, уж очень много ты пользы приносишь, значит – на поводок, а того лучше – в клетку. И по-другому не будет. Никогда. Или ты нас, или мы тебя.

– Красиво излагаешь. Но неправильно. Это как с шизофренической логикой, слышал о такой? Построения железные – не придерешься, а посылки не верны. Невозможны даже. Ты мне человеческий взгляд изложил, майор. А я не человек. Я никогда человеком не был и не стану.

– Не захочешь? Или не сможешь?

– Вопрос некорректен. Какой-нибудь волк… – поморщился брезгливо. – Дались мне эти волки, крокодил какой-нибудь сможет стать человеком? Или захочет? Нет. Он крокодил, он даже дрессировке не поддается, мозги не так устроены. Максимум, чего удавалось добиться на всяких там фермах – узнавания тех, кто кормит. Я вот тебя узнаю. И Улу. А крокодилов на фермах знаешь для чего держат?