Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 61

– Лучше многих.

– Я вижу. – Дитрих махнул рукой и выбрался на палубу. – Заправляй машину, нам домой пора. Это тебе на губе двое суток прохлаждаться, а мне работать надо. И, кстати, по дороге обговорим версию для Улы. Она ведь обязательно спросит.

Ула утащила Гота к камбузу сразу после отбоя. Усадила на скамейку и сама села рядом.

– Ну что? – спросила с любопытством. Без особой тревоги. Ясно было, что ничего страшного не случилось. Вдвоем улетели, вдвоем прилетели, спокойно занялись делами. Дитрих сказал, конечно, что с завтрашнего дня Зверю предстоит двое суток гауптвахты, но это за безобразную выходку в ангаре. А так все в порядке, – Ты узнал, кто он?

Гот смотрел на нее, размышляя. Краем сознания отметил, что сейчас и вправду похож на Зверя. Тот так же рассматривал его самого, если не мог ответить с ходу. Смотрел и молчал. О чем он думал, интересно?

«О чем он думает, интересно? – Зверь сидел у стены лазарета, в прозрачной тени. Сумерки – его любимое время, когда свет обманчив и образы расплывчаты, когда можно оставаться невидимым, не скрываясь от чужих глаз, можно наблюдать и не быть замеченным, читать по губам чужие слова, читать во взглядах чужие мысли, – о чем думает человек, собираясь солгать?»

У Гота совершенно невыразительное лицо. Даже глаза прозрачные, взгляд проваливается в глубину, и зацепиться не за что. Холод и чистота. С Улой все намного проще. У нее много разных улыбок, она морщится, или щурится, или покусывает губы. Хитрое круглое личико, смешливые глаза, лисица веснушчатая. Смотрит на Гота снизу вверх, пытливо и с любопытством. Неприятностей не ждет.

«Сказать правду! — Гот откинулся спиной на стену камбуза. – И как она отреагирует?

Умная девочка, умная и необычная. Поведение женщин и так-то сложно предсказывать, а уж с Улой вообще ничего нельзя предположить заранее. Узнает правду и… нет, не испугается, эта малявка не из пугливых, но взыграет в ней нормальная человеческая порядочность… В этой не взыграет».

Гот улыбнулся. А Ула нахмурилась, еще не встревоженно, но уже чуть сердито – она ведь почти готова к мысли, что Зверь – опасный преступник. И, несмотря на это, пристрелит любого, кто попытается его обидеть.

Майор в лицах представил себе картину: Ула заступается за Зверя. Сто шестьдесят сантиметров рыжей ярости и сероволосая улыбающаяся смерть. Жуткая парочка.

Гот не сдержал смешок, и Ула стукнула себя кулаком по коленке:

– Ну? Что тут смешного? Кто он?

– Да преступник, преступник. – Дитрих заглянул в серые с прозеленью глаза. – Как он сам говорит, выродок. А мы с тобой теперь соучастники. Если, конечно, ты не собираешься прямо сейчас звонить в полицию.

– Преступник? – переспросила Ула. – Что он сделал?

– Имел несчастье родиться не таким, как другие. Они говорили по-немецки, и Зверь считывал разговор с легким напряжением, иногда запаздывая на слово или два.

– Его способности! – озаренно проговорила биолог. – То, что видели мы, – далеко не все, да? Он очень ценен и интересен и, как любой нормальный человек, не хочет становиться лабораторным животным.

– Ты на удивление логична, – одобрительно кивнул Гот. – Зверь, правда, сказал, что бежит не от исследователей, а от людей, которые хотят заставить его на них работать.

– Мафия?

– Излишнее увлечение детективными романами?

– Лучше детективные, чем дамские. Но кто еще может ловить его с такой целью?

– По словам Зверя, полиция. И, я думаю, он говорит правду.

Зверь рассмеялся беззвучно. Гот, верящий чувствам романтик, да если бы ты знал всю правду!

Кого же ты убил, что так прячешься?

Конкретный вопрос и очень расплывчатый ответ. Кого убил? Зверь мог бы вспомнить. Все сорок человек, насмерть замученные во время Ритуалов, имели имена. И четверо убитых помимо жертвоприношений за то, что они помешали магистру. И два десятка уничтоженных просто потому, что требовали того обстоятельства. И те, кого убивали волки.

И двое алкоголиков, погибших вообще ни за что. У них у всех были имена. Правда, далеко не каждого Зверь знал по имени.

Он сбился со счета лишь однажды, на берегу Иссык-Куля. Не знал, скольких загрызла в ту ночь его стая. И еще… после смерти магистра, когда двое суток бесчинствовал в Екатеринбурге, убивая всех и вся. Убивая так, как нравилось ему. Без оружия, без насилия, одними только словами. Сколько их было, отдавших ему свой посмертный дар? Много. Напрягшись, можно припомнить и их тоже, каждого в отдельности, со всеми их мыслями, чувствами, надеждами… И удивлением в момент, когда отказывало сердце, рвались сосуды в мозгу, ломались, хрустнув, шейные позвонки… Как по-разному все умирали. Главное было оказаться поблизости в момент смерти.

Интересно, сколько времени ушло у Весина на то, чтобы понять: Зверя давно нет в городе? А люди умирают, потому что срабатывает программа-резидент. Ведь срок действия внушения ничем не ограничен.

Если бы ты действительно хотел знать, Гот? И если бы услышал правду? Что бы ты сделал, пилот?

Впрочем, на этот вопрос ответ был однозначным.

– Как его зовут на самом деле? – Ула спрашивала уже из чистого любопытства.

– А вот этого, – Гот разом посерьезнел, – нам лучше не знать. Если вдруг мы каким-то чудом вернемся на Землю…

– Ты собираешься сдать его полиции?

– «Сдать», – майор поморщился, – слово плохое, но верное. Я обязан буду сделать это, если узнаю слишком много. Ведь наверняка они состряпали для его поимки какие-то псевдозаконные основания. А пока… все, что у нас есть, это информация о том, что Зверь не является Азаматом Рахматуллиным. Кстати, бездоказательная, ты ведь сама сказала, что файлы с личными делами оказались испорчены. А доверять женской памяти… – он пренебрежительно покачал головой, – я бы не стал.

– Я бы тоже, – задумчиво произнесла Ула, – особенно в стрессовой ситуации.

Зверь медленно-медленно поднялся на ноги, неотличимый от сумеречной тени, такой же призрачный и бесшумный. Скользнул вдоль стены и словно растворился в воздухе.

Все, что сказано, – услышано. Но не все услышанное осмыслено. Есть над чем подумать. Но, черт побери, почему Бог, кем бы он ни был, не создал людей абсолютно одинаковыми. Насколько тогда все было бы проще!

Ящеров отстреливали, туши грузили в вертолет и отправляли в лагерь. Проводили зачистку местности, правильную, как в учебниках. Лес в предгорьях уже выгорел, и черная от сажи земля медленно остывала. С границы выжженной зоны поспешно отступали выжившие деревья. Раз в два дня землю обливали кислотой, чтобы на удобренной золой почве не выросли новые чудовища. Работа муторная, но необходимая. Охотиться на ящеров было намного интереснее.

Десять бойцов прочесывали горы вокруг рудника. Командовал охотниками Джокер. Он безошибочно выводил отряд на лежбища рептилий. Тяжелые на подъем, твари обычно даже взлететь не успевали, так и падали под выстрелами, пару раз беспомощно взмахнув огромными крыльями.

Кладки яиц сжигали.

– Убивать можно отсюда и досюда. – Джокер обвел на карте район гор, включающий все шесть указанных Зверем лежбищ, – Дальше нельзя.

– Почему? – поинтересовался Гот.

– Мало их останется, – ответил Джокер.

– Да пусть хоть совсем передохнут. Маленький негр поджал губы и укоризненно посмотрел на командира:

– Спроси Улу, что будет, если их мало останется.

– Ладно. – Гот резонно решил, что ему проблем хватает и помимо экологического равновесия на Цирцее. – Но этот сектор зачищайте набело.

– Яволь! – ответил Джокер. Гот хмыкнул, но промолчал.

Ящеров отстреливали. Костылю нравилось это занятие. Он знал, что хорошо стреляет, не хуже всех остальных, а, может, даже и получше, если не сравнивать себя с Кингом или Пенделем. Он чувствовал легкое приятное волнение, когда ловил зубастую голову крылатого монстра в перекрестье прицела и плавно, обязательно плавно, нажимал на курок.

Миг, и только брызги летят из обрубка шеи, а крылья твари еще хлопают заполошно. Весело.