Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 57

– А группа крови? – поинтересовался Гот, – Группа крови совпадает с той, что в личном деле?

– Да. Но обрати внимание: группа крови – это единственное, что реально может быть проверено. Все остальные данные снимаются один раз: при поступлении на службу. И больше к ним никто никогда не возвращается. Во всяком случае, в этих войсках, где ничего важного или секретного нет и быть не может.

– Хочешь сказать, – Гот прищурился на солнце, – Зверь не тот, за кого себя выдает?

– Это возможно.

– Боишься?

– Нет. – Ула покачала головой. – Его я не боюсь. А вот за него, честно говоря, побаиваюсь. Видишь ли, Азамат Рахматуллин близкий друг Пижона и Пенделя. Друг детства. Либо нас обманывают все трое, либо Зверь обманывает в первую очередь этих двоих. Обманывает-то он всех, но Пендель и Пижон, узнав об этом, могут очень сильно расстроиться.

– Первый вариант кажется мне более вероятным, – заметил Гот не столько для Улы, сколько размышляя вслух.

– А мне нет, – возразила биолог. – Слишком сложно и нерационально было бы придумывать легенду, уходящую аж в самое детство. Если предположить, что мы имеем дело с преступниками, скрывающимися от закона, так им логичнее прятаться поодиночке.

– Ты допускаешь мысль, что Зверь способен долгое время выдавать себя за человека, которого эти двое хорошо знают?

– Я знаю его дольше, чем ты, – напомнила Ула, – и могу сказать, что на «Покровителе» был совсем другой человек. Он изменился уже здесь, на Цирцее, изменился очень резко. В какой-то мере, конечно, это было обусловлено ситуацией. Но, знаешь, Тихого никто и никогда не назвал бы Зверем. Ни при каких обстоятельствах. А когда он передал власть тебе, он изменился снова, так что сейчас я наблюдаю уже третий образ. Причем, заметь, все три в принципе друг другу не противоречат. Перемены легко объясняются сменой условий. Все вроде бы гладко, и придраться не к чему. Ты заметил, как его все любят?

– Зверя?

– Да. Его просто обожают. И ты тоже, ведь так? Он каждого сумел чем-то купить. И только Джокер Зверя терпеть не может. Джокер – еще один уникум. Он чувствует что-то, но не может объяснить. Не умеет. В обычных языках, наверное, просто нет таких слов, чтобы Джокер или Зверь могли точно выразить свои ощущения.

– В случае этих двоих инициатива исходит от Джокера. Ула согласно опустила глаза:

– Верно. И я никак не могу понять почему. Зверь о Джокере отзывается подчеркнуто нейтрально, а вот Джокер только и твердит: он злой, он злой. Не хочется верить.

– А ты веришь?

– Систему на компьютере много раз переустанавливали, – вместо ответа сказала Ула, – и база данных, где были личные дела, оказалась непоправимо испорчена. Это сделал Кинг. Случайно. Если бы я сознательно не запоминала все, что есть на Азамата, сравнить сейчас было бы не с чем.

– У меня есть способ получить кое-какую информацию… —

«…я не умею врать, когда летаю, майор. Небо не терпит лжи…»

Гот резко поднялся. – А что ты сама думаешь о Звере? Не надо фактов, на этой планете фактами оперируют только смертники. Что ты чувствуешь?

– Он добр ко мне, – задумчиво и негромко ответила Ула, – он сильный, удивительно сильный, он угадывает мои мысли… даже не мысли, я не успеваю задуматься. Он знает, что мне нужно еще до того, как я сама понимаю это. И речь не только о сексе. Нет, в первую очередь не о сексе. А еще иногда… очень редко… Дитрих, я не знаю, как назвать это. Слово «неуверенность» к Зверю неприменимо. Он словно пытается понять, что происходит. С ним. Ну, как будто никогда раньше ему не приходилось иметь дело с женщиной. Нет. Не то что-то. Не умею я объяснять. Да, еще он огня боится. Это я давно заметила.

– Проще пристрелить, чем разобраться, – угрюмо буркнул майор.

– Я рассказала все тебе только потому, что ты на него похож, – сказала Ула, – или он становится похож на тебя Когда вы летаете. Может быть, ты сумеешь понять, кто он, что и насколько опасен. И, может быть, стрелять не понадобится. А если понадобится… ты единственный, кто, возможно, не станет этого делать.

– Лестная оценка. – Гот мрачно изучал пыльную взвесь, пляшущую в солнечном свете.

– Уж какая есть. – Ула тоже встала. – Я пойду, у меня дел хватает. А Зверь теперь твоя забота, командир.

Гот молча кивнул. Заботой больше, заботой меньше…

«Он каждого сумел чем-то купить…»

Да будь ты хоть лучшим в мире психологом, аналитиком, актером, тварью, способной втереться в доверие к кому угодно, летать ты от этого не научишься. А Зверь летал. И не умел лгать, пока был в небе. Если только это утверждение само по себе не было ложью.

После завтрака Гот распределил задания на день. Два отделения были отправлены на зачистку района вокруг шахты, оставшиеся занялись текущей работой. Их не хватало, оставшихся. Но людей вообще не хватало, к этому успели привыкнуть и просто держали темп, заданный еще на буровой, не задумываясь о том, надолго ли хватит сил при таком-то напряжении.

Пока хватало. И сил, и энтузиазма. А рано или поздно должно было стать легче.

– Зверь, на тебе сейчас оба цеха? – уточнил Гот.

– Да. И всего шесть человек под рукой.

– Не плачь. Они у тебя за дюжину работают. Сдай дела Лонгу и ступай в ангар, полетим к «Покровителю», – Дитрих хмыкнул, – поработаешь личным шофером.

– Твоим?

– Да.

– Понял. – Тон ответу явно противоречил.

Строго говоря, летать полагалось по двое. Пилот и штурман. Или пилот и стрелок – в зависимости от ситуации. Но ввиду острой нехватки рабочих рук… летали все равно по двое. Очень обидно было бы потерять и машину и неосторожного пилота только из-за того, что не соблюдены элементарные правила. Летали вдвоем. Все, кроме Гота. И Зверя. Так уж повелось с самого начала.

– Что-то не так? – поинтересовался майор.

– Да ты вроде и сам вертолет водить умеешь.

– А это тебя сержант Рахматуллин, волновать не должно.

– Понял, – повторил Зверь совсем с другой интонацией. Отыскал взглядом Лонга, подозвал его, и оба направились к цехам. Гот некоторое время провожал обоих взглядом. Лонг – длинный, как ему и положено. Выше, чем Зверь. Двигается с расхлябанным изяществом, правда не столь вызывающим, как у Кинга. Резкий контраст со зверской собранностью: этот не идет, он скользит над землей. Не отвлекается, но видит, слышит и знает все, что делается вокруг. Сейчас, со спины, кажется, что Лонг раза в полтора уже Зверя в плечах и чуть ли не ниже ростом. Но вот словно рябь в глазах – и картинка меняется. И эти двое становятся похожи, как отражения. Походка, жесты, рост, разворот плеч…

Дитрих помотал головой, стряхивая наваждение, и отправился в ангар. Нужно подготовить «Мурену» к вылету.

– У нас проблемы, – встретил его хмурый Гад. Зима, чья очередь была дежурить по ангару, молча вытянулся при виде начальства. Ну и утречко!

– В чем дело? – спросил майор. Он честно попытался убавить мрачности в голосе, но, видимо, не получилось, потому что Гад вдруг тоже встал навытяжку, а Зима, не зная, куда спрятаться, принялся пожирать командира взглядом.

– «Мурена». – Гад глазами показал на вертолет. – С ней что-то не так.

Гот молча посмотрел на Зиму.

– Все нормально было, – заговорил тот, – Вчера Трепло по ангару дежурил, он мне ничего не сказал. Значит, все нормально. А я машины и не трогал еще. Мне приказа не было на вылет их готовить. Только на «Мурену» контейнер с напалмом подвесил.

Дитрих снова перевел взгляд на Гада.

– Ты ж нас с Вороном на джунгли отправил, – напомнил боец, чувствуя неладное, – с кислотой и напалмом.

– На «Мурене»? – нехорошим тоном уточнил майор.

– На легком вертолете. Какая, на хрен, разница, который из них взять? Зверь все равно на земле торчит.

– Ну-ну, – подбодрил Дитрих, – продолжай.

– Да. – Гад по-прежнему стоял по стойке смирно, что с экспрессивным тоном несколько не увязывалось. – Я в кресло сажусь, а меня – током.