Последнее небо - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 35

Зверь был бы доволен. Он ведь примерно это и имел в виду.

По складскому отсеку и пространству вокруг на всякий случай еще раз прошлись лучом. Потом сели, поднимая хлопья сажи.

– Вымажемся, как свиньи, – недовольно буркнул Пижон, открывая дверь кабины.

– Давай я к ним постучусь, – великодушно предложил Гад, которому на чистоту своей формы было наплевать.

– Да нет уж. Ты лучше вокруг посматривай. Стреляй, если что. – Пижон спрыгнул на землю. Побрел к громаде склада, с кошачьей брезгливостью ступая по хрупким от жара остаткам хитиновых панцирей.

Кнопка включения переговорного устройства на люке была горячей. Не горячее, впрочем, топливных баков десантного модуля после аварийного приземления.

– Пендель, – окликнул Азат негромко и перешел на татарский: – Ты меня слышишь?

– Пижон? – голос Пенделя был полон недоверия.

– Да. Зверь… э-э, Тихий сказал, что ты откроешь, если я с тобой по-татарски заговорю. Иначе, сказал, пошлет. Ты пошлешь, значит. Меня. Так вот я пришел и говорю по-татарски. Мы…

– Это Пижон, – услышал он изнутри. Пендель, похоже, разговаривал там со своими. – Столько лишних слов только он говорит.

– А ты кого ждал? – озадаченно спросил Азат у двери.

– Тебя, тебя. – Люк отполз в сторону, и яркий свет ударил по глазам. Пижон зажмурился.

– Заканчиваем погрузку. Только быстро. – Пендель недовольно оглядел выжженную пустошь. – Ты хорошо здесь почистил?

– Если кто и остался, он сейчас бежит подальше отсюда. А это что? – Глаза наконец-то привыкли к свету, и Пижон разглядел висящую возле дверей высушенную голову.

– Это дедушка Джокера, – отмахнулся Пендель. – Все, парни, за работу. Айда-айда!

Обратно добирались, уже приняв стимуляторы. Погрузка вымотала окончательно. Пижон, единственный, кому в эту ночь удалось поспать, взялся вести «Мурену». Ка-190 в управлении был намного сложнее грузового вертолета, и сажать в него кого-нибудь из пятерки Пенделя, пусть даже после приема стимулятора, было рисковано.

– Башка, поведешь грузовик, – распорядился Айрат, – стрелком Гада оставим. А я с Пижоном полечу.

– Присматривать за мной будешь? – понимающе закивал Азат. – Ну, давай. За мной глаз да глаз нужен.

– Бить тебя нужно, – убежденно сказал Пендель. – Ты мне по дороге отчитаешься о проделанной работе, понял?

– Понял.

– По машинам.

Первым поднялся легкий вертолет. Сделал круг над вымершим лесом. Дождался, пока грузно оторвется от земли огромный грузовик, и пристроился чуть впереди. Словно дорогу показывал.

– Ветряк за сорок минут поставили! – возбужденно докладывал Пижон, поглядывая вниз. – Орлы! Зверь так и сказал: монстры, говорит! Нет, там, конечно, Кинг. Но ветряк-то не Кинг ставил. Молодцы, да?

– Какой Зверь? – уточнил Айрат, которому все Азатовы восторги были безразличны. – Я про него второй раз слышу.

– Да это Гот!

– Гот?

– Нет. Тихий это. Да, ты понимаешь, мы летим туда, делать нечего, сидим в трюме, ну и треплемся за жизнь. Надо же знакомиться! А на погрузке кто ж познакомиться даст? Ну, Синий и говорит, хорошо, говорит, что мы все некурящие, Тихий, гад, ни секундочки на перекур не давал. А Гот спрашивает, который из вас Тихий? Он, мол, одного только тихого видел, и того вроде Пенделем зовут. И орет он, ты то есть, так, что уши закладывает. Ну, мы все дружно на Азаматку показываем. Вон он, Тихий. Уж такой Тихий… А у Гота челюсть на коленки – бряк. Это Тихий? Да это ж Зверь! И тут Тихого аж вскинуло! Если б не ремни, из кресла бы выпал. Ну, ясное дело, когда имя по хозяину, кто хочешь запрыгает.

– Это собакам так клички выбирают, – недовольно напомнил Айрат.

– Ну. А Зверь кто? Нет, я не хочу сказать, что он собака, но собака-то зверь ведь?

– Животное.

– А не один ли хрен? Главное, махом прижилось. Ну, подумай сам, какой он Тихий? Зверюга же!

– Это да, – признал Пендель, – я на него весь день удивляюсь.

– Зато живы все.

– А Фюрер?

– А что, Фюрер модуль сажал? Или тварей из-под земли выманивал? Или через джунгли нас вел? Ты Весту вспомни!

– У него глаза убийцы, – неожиданно серьезно сказал Айрат. – У этого… Зверя глаза убийцы. У Азамата совсем другие.

– Знаешь, – Пижон задумчиво покусал губу, – это, наверное, все самое худшее, что есть в человеке, в критических ситуациях проявляется.

– Лучшее, – поправил Пендель, – нам сейчас нужно стать зверями, чтобы выжить.

– Чтобы людьми остаться. Да. Ну, пусть будет лучшее. Вот Зверь, когда он Азамат, он свою натуру держит в каких-то рамках…

– Всю жизнь?

– А у него жизнь такая, что рамки эти не давят. А здесь проявилось.

– Почему же в нас не проявилось?

– Проявится, дай срок. Мы тут еще такого начудим – до старости удивляться хватит.

На этом разговор иссяк. Появилось о чем подумать. О том, например, что насчет старости Пижон явно загнул. С планеты не выбраться самостоятельно, а надежда на то, что их отыщут, слишком призрачна. Может быть, Зверь знает о том, что это за планета, чуть больше всех остальных? А может быть, у него открылся вдруг дар предвидения? В стрессовых ситуациях некоторые люди обнаруживают самые неожиданные способности.

Некоторые.

«Озвереть» и вправду стоило бы всем. И остаться при этом людьми. И выжить. Только зачем выживать? Чтобы до конца своих дней торчать на чужой планете посреди враждебных джунглей? Не факт, конечно, что джунгли занимают всю поверхность. Здесь должны быть и другие климатические зоны. Это можно выяснить, как следует покопавшись в блоках памяти посадочного модуля. Наверное, когда установку лагеря закончат, Кингэтим и займется.

На плато, впрочем, ничего. Уютно. Никакое это не плато, конечно, но пусть уж. Похоже, так теперь лагерь и будет называться.

Удивительная это штука – названия, прозвища, имена… Нет, имена далеко не всегда бывают правильными, а вот прилипшая кличка или устоявшееся название – это что-то за гранью разумного осмысления.

А может быть, получится вернуться домой? С теми записями, которые уже есть, и с теми, что еще накопятся, журналист Азат Хайруллин произведет фурор. Сенсация! Да какая красивая. Чистая, благородная, героическая. Без всякой там расчлененки… Хотя, если ко времени возвращения о «русском ковене» еще не забудут, передачи об армейских буднях и героизме не произведут должного впечатления. Впору надеяться на то, что возвращение домой произойдет не скоро. Ну, не очень скоро. Чтобы события не накладывались друг на друга. Конкурировать с чернухой очень трудно, а уж если чернуха касается власть имущих, о конкуренции и вовсе можно забыть.

Да. И еще где-то на Земле живет себе и здравствует орденский экзекутор. Человек, который с легким сердцем проделывал с людьми такое… Это ужасно, это ужаснее всего на свете, наверное, оказаться на алтаре, беспомощным, в руках сумасшедшего садиста. Инструменты блестящие… бр-р-р. Говорят, жертвы не умирали, пока им не вырывали сердце. Он не такой уж и сумасшедший, этот садист. Вернее, он очень искусный сумасшедший. Из него, наверное, получился бы великий хирург.

Найти бы эту мразь и проделать с ним все, что он с людьми делал. Интересно, задумывался ли он когда-нибудь о том, что сам может оказаться на месте жертвы? О чем он вообще думает? Чем дышит? Для чего живет? Кто он? Вот это был бы репортаж! Вот это было бы интервью! Или серия интервью. Серия даже лучше.

А потом убить гада! Не обязательно даже медленно. Просто пристрелить. Чтобы не уподобляться ему.

Трудный выбор между справедливостью и человечностью. По справедливости он должен пережить все, что пережили его жертвы. Но тогда тот, кто будет убивать, окажется ничем не лучше убиваемого. Попробуй реши, как поступить! Хотя это теория. На практике, возможно, все окажется намного проще. Даже скорее всего. Увидеть этого, вспомнить что он творил, и никакой человечности в душе не останется.

Впрочем, пока добраться до экзекутора не представляется возможным. Он на Земле. Честное слово, вспомнишь об этом, и чужая планета начинает казаться куда как уютнее родной.