Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 134

– Завтра днем будем встречать беженцев.

– Зашибись, – прокомментировал Андрей. – Орнольф, слушай, если здесь тоже будут женщины, пусть их к тебе отправят, ага?

Датчанин в ответ только плечами пожал. Женщины, безусловно, будут. Но пусть их отправят к нему. Жалко, что ли?

Лаки действительно хороший человек. И Куница тоже ничего парень. Хотя, в отличие от вождя, мыслит пока еще категориями наивными и гуманистическими. С ним Орнольф не стал бы и заговаривать ни о детях, ни о стариках. Знал он таких парней, как этот. Куница, хоть и шаман, а в душе все равно человек своего времени, воспитанный на идеалах, не успевших себя изжить. В шестидесятые он присоединился бы к хиппи, но, поскольку жил в начале третьего тысячелетия, стал искать себя в борьбе за равенство и братство всех народов, живущих в великой Америке.

Хвала богам, что не нашел. Что спивающийся шаман, обитатель трейлерного поселка в резервации, заставил Куницу вернуться домой, чтобы закончить обучение и пройти инициацию.

М-да. В общем, Куница сказал бы, что они примут и прокормят, и воспитают столько людей, сколько к ним пришлют. Хоть тысячу, хоть десять тысяч. Кунице ножом в печени была бы сама мысль о том, что людей можно делить на тех, кого стоит спасать, и на тех, кого следует предоставить их собственной судьбе.

Орнольфу и самому такие мысли не нравились. А куда деваться? Он начинал выбирать поневоле, поневоле задумывался. Потому и старался переложить подобные миссии на плечи Паука. Вот для кого и речи не шло о выборе. Альгирдас собирал партии беженцев наугад, следил разве что за тем, чтобы семьи не разбивались, да друзья оставались вместе. И никакими сомнениями не терзался. Люди оставались для него людьми, не делились на плохих и хороших, полезных или тех, на ком можно ставить крест. А из детей, по его мнению, вообще можно было слепить все, что угодно, пока они еще дети.

Он ошибался. Но Орнольф не собирался его разубеждать. Альгирдас за последнее время и так совершил немало неприятных открытий. И непонятно, каким богам возносить хвалу за то, что его иллюзии выдержали столкновение с действительностью.

Пятьдесят с лишним лет прошло после окончания Второй мировой войны, и все эти годы Орнольф, как мог, защищал Паука, свою птицу-синицу, печального принца. Защищал от реальности человеческой жизни. Только для того, чтобы пожалеть об этом теперь, когда реальность сама явилась к ним во всем своем уродстве, растеряв по пути одежки кажущегося благополучия.

Орнольф знал, что привыкнуть можно ко всему, в том числе, к жестокости. А тот, кто живет среди фейри, вообще привыкает к жестокости очень быстро. Многие племена волшебного народа лишены милосердия в буквальном смысле. Владычица Кэльтрув[75] и ее подданные не оделяют их своим вниманием, и души этих существ – или дух, у тех, кто не имеет души – никогда не затрагивали ни жалость, ни доброта, ни даже сочувствие. Паук, почти тысячелетие проживший на Меже в окружении самых разных, самых чудовищных представителей дивного народа, довольно легко относился к зверствам, которые эти фейри учиняли над соседями и соплеменниками. Он даже прощал им попытки сотворить что-нибудь с ним самим. И тот же Паук в меру сил всегда наказывал за излишнюю жестокость тех рыцарей и владык, кого Кэльтрув не лишала своего высочайшего покровительства. С его, паучьей, точки зрения, тот, кто способен жалеть не имеет права быть безжалостным. Хотя вряд ли сам Хельг взял бы на себя труд отчетливо сформулировать это правило.

Он еще и потому так хорошо относится к смертным, высокомерный Паук Гвинн Брэйрэ, умеющий жалеть, но не желающий прощать, что, в отличие от самих людей, знает: подобно многим фейри, они лишены добродетелей. Любых. Благие владыки, начиная с мудрой Кэльтрув и заканчивая бескомпромиссным Гуанду[76], давным-давно изгнаны Змеем из тварного мира. Многие из них звались когда-то богами, но даже божественный статус не спас их от Жемчужного Господина. А все доброе, что есть в смертных – это только и исключительно заслуга самих людей.

И хотя не нужно хорошо знать смертных для того, чтобы понять, что в большинстве из них хорошее обусловлено только плохим, Паук об этом даже не подозревал.

Заботами Орнольфа, и, отчасти, в силу собственной наивности.

…А тот городок, по стечению обстоятельств, стал первым местом, куда они прибыли, чтобы помочь тем, кто выжил.

Маришка была с ними, ее лейтенанты, и еще двое вольных охотников – молодые парни, чабаны из Чуйской долины. У каждого из чабанов на счету было не меньше десятка побежденных демонов, и по одной прирученной албасты`. В ИПЭ парни не попали только потому, что образования, кроме паучьей школы, не имели никакого: в демонов они верили, а в полезность властей – нет.

Живых в городе почти не осталось. Лишь несколько древних стариков, таких немощных, что ими даже вечно голодная нечисть пренебрегла. Паук отправил лейтенанта Адасова в помощь охотникам: аксакалам и их престарелым женам следовало объяснить, что помереть, они, конечно, помрут, однако не сейчас и не так быстро, как собирались. Тут без эмпата было не обойтись, а без самого Паука – легко. И они с Орнольфом верхом на демонах отправились дальше, на окраину городка. На карте там была отмечена школа-интернат, и ни Орнольф, ни, тем более, Паук не сомневались в том, что дети давно эвакуированы. Поехали к школе только за тем, чтобы взглянуть, не осталось ли там прикормленных собак и кошек. Их-то вряд ли увезли в безопасное место.

Маришка запросилась с ними, и Паук подсадил ее на своего демона…

Во дворе школы – голом, асфальтированном дворе без единого деревца или хоть какой-нибудь клумбы – они действительно нашли собаку. Точнее, существо, которое выглядело, как собака. Такая себе дворняжечка средней лохматости, а на деле – мелкий нечистик. Как-то он умудрился отбиться от стаи, но не сдох от голода, гляди-ка, обосновался в бывшей школе.

– Чем он здесь кормится? – риторически поинтересовался Паук, убив духа одним ударом, как комара прихлопнул. Он, вообще-то, брезговал обращать внимание на низших фейри, но если встречал их возле людей, истреблял беспощадно.

А вопрос, пусть риторический, задан был не зря. В пустых домах заводится обычно совсем другая нечисть. Духи этой породы кормились от живых людей, значит, живые в школе остались. Ожидая найти где-нибудь в спальнях или на кухне еще нескольких стариков, двое Гвинн Брэйрэ и Маришка взялись обыскивать здание.

Там гадко было. Вроде бы, школа-интернат – место, где дети живут, но даже воздух в классах и коридорах казался каким-то липким и затхлым. И не потому, что нечисти побывало здесь больше, чем в иной тюрьме не встретишь… подумав о тюрьмах, Орнольф подумал и о том, что многие сиротские дома очень похожи на исправительные учреждения для преступников. Для него-то это новостью не было. А Хельг, хоть и морщился недоуменно, глядя на тусклые серо-зеленые стены, на грязные окна с трещинами, заклеенными полосками бумаги, на слежавшиеся в твердую массу матрацы на кроватках, хоть и фыркал брезгливо, но ни с чем этот дом не сравнивал. У Хельга материала для сравнения не было.

Он только один раз спросил осторожно:

– А чья это школа?

Маришка вопроса не поняла: что значит «чья»? Зато Орнольф понял. Неохотно буркнул, что школа – детская. И почти сразу Паук открыл ту дверь.

Грязную двустворчатую дверь, за которой обнаружился просторный зал, с каменным полом и зарешеченными, серыми от пыли окнами. Запах пошел такой, что в глазах защипало. Невыносимая вонь мочи, тухлятины, болезней. Загудели тысячи мушиных крыльев. Орнольф сначала сплел защиту от вони и мух, и лишь потом разглядел, куда же они пришли.

Зал был полон детей…

…Им многое довелось повидать после этого. Множество чудес и ужасов, изумлявших даже тысячелетних Гвинн Брэйрэ. Они видели Пекин, заключенный в хрустальную сферу, вокруг которой свернулся золотой дракон. Жизнь в городе замерла раньше, чем жители узнали о катастрофе, и столица Поднебесной превратилась в гигантский сувенир – прозрачный шарик с городом внутри. Отличный подарок Змею. Они видели острова Японии, где люди, пережившие первые, самые страшные дни после катастрофы, жили в мире с духами и демонами, под охраной своих богов. Для японцев океан никуда не делся, и короткий отдых в деревне на острове Яну научил их снова улыбаться, когда казалось, что эта способность утрачена навсегда. Они видели христианские храмы, полные тепла и света, монастыри, принимавшие к себе всех, кто нуждался в помощи. Видели храмы и монастыри, сами стены которых сочились кровью и исходили криком тысяч страдающих душ. Видели вождей разнообразных племен фейри, явившихся на поклон к Пауку. Видели человеческое мужество и человеческую подлость, все пороки и все добродетели, и всю глубину чудовищного равнодушия. В них самих равнодушия не было никогда. Но все прекрасное, что довелось увидеть, все страшное, с чем довелось столкнуться, – все это меркло перед тем, самым первым кошмаром.