Дева и Змей - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 82

Славный ему предложили выбор: озолотить их и умереть быстро, или умереть медленно и все равно озолотить их, потому что когда умираешь медленно, на все согласишься, лишь бы поторопить смерть.

Да, выбор был славный, только время – неудачное. Смерть деда, смерть отца, теперь еще и предательство – все вместе это было сродни трем оглушающим ударам. Михаил не чувствовал страха и не способен был внять голосу рассудка, даже гнев – и тот притупился. Сглодал сердце изнутри и лениво тлел под ребрами. Не гнев уже – остывающий печной уголек.

Конечно же, ему не жаль было золота – все сокровища земные мог он отдать боярину Седло, – и даже не интересно было посмотреть потом, что боярин будет с ними делать. Объяснять это Йовану Михаил не стал. Чтобы не затягивать дело, рассказал людям все, что им было нужно. Освободи они его хоть на минуту из-под власти церковных стен, из-под тяжелых взглядов застывших в камне святых, он, может быть, даже избавил бы их от необходимости своими руками добывать заговоренные клады. Потом убил бы, конечно… но у смертных в любом случае достало ума не поддаться соблазну. Йован с верными людьми отправился забирать чужие богатства. А Стефан остался с Михаилом, дожидаясь отца, и… это был бы самый неприятный месяц в недолгой жизни князя-изгнанника, если бы не успел он после смерти отца, после ухода Гиала привыкнуть к боли. А жить ему было незачем, и умирать не страшно. Может, когда разрушится смертная плоть, станет легче?

Месяц – это три десятка дней. Каждый из них был прожит поминутно, прочувствован сорванными когтями и вытянутыми жилами, ожогами от серебра и каленого железа, раздробленными в тисках костями, с каждой минутой рос долг Наэйра перед людьми. Никогда раньше не был черный принц должником, и не собирался затягивать с выплатой.

Сначала он ждал, что оскверненная кровью часовня не сможет удержать его, ждал, что разгневается на богохульников фийн диу, ждал… сам не знал чего – молний с небес на головы святотатцам, демонов из-под земли за душами грешников, хотя бы того, что залитая кровью молельная зала перестанет быть святым местом. Но Белый бог молчал, и демоны не спешили за своей добычей.

Когда вернулся Йован, более чем довольный результатами путешествия, он был немало удивлен тем, что сделал его сын. Никак не мог взять в толк: зачем бы вдруг, если колдун и еретик и без того не соврал?

Катерина плакала и кричала, увидев бывшего своего жениха. Но ей дали в руки длинный осиновый кол, ей объяснили, что только она может пробить нечестивое сердце, заверили, что от нее одной зависит сейчас жизнь всей семьи. Странное суеверие, Наэйр не понял его: какая разница, кто убьет колдуна – тот, кто любит или тот, кто ненавидит, или вообще человек посторонний? В любом случае ему было все равно, кто вколотит ему в грудь острую деревяшку, лишь бы закончили побыстрее. Лишь бы умереть.

– Ты – вампир, – сказала она, приставив острие к его груди, – ты убийца.

И только когда, с хрустом раздвигая ребра, кол пробил его сердце, Наэйр раскаялся в том, что торопил смерть. Потому что прадед не пришел забрать его. Черный принц, Представляющий Силу, не смог умереть от руки обычных смертных.

Вампиров не бывает. А если и бывают, их нужно убивать. Ходячие мертвецы, пьющие кровь живых людей – это не фейри, это мерзость и грязь. Даже если у них прекрасные алмазные крылья.

Он убил Майкла, вампиры – вообще убийцы, они убивают, чтобы жить, людоеды, дрянь, но этот убил ее Майкла…

Элис нажала на курок без раздумий.

Пистолет, валявшийся на заднем сиденье, она захватила с собой так, на всякий случай. И вот – пригодилось. Только он не умер, Улк не умер, его серебряными пулями не убьешь. Он посмотрел на Элис, когда она подняла оружие. Нисколько не удивился. Даже глаза не закрыл.

– Ты – вампир, – сказала Элис, прежде чем выстрелить, – ты убийца.

А он улыбнулся. Он смелый, упырь из средних веков, княжеский бастард, он не боится смерти. Чего бояться мертвому?

И что теперь делать? Улк будет мстить – Курт ведь предупреждал: Змей мстителен. Разделить судьбу той боярыни совсем не хотелось, но нельзя же всю жизнь отсиживаться в церкви Ауфбе. Да, и, кстати, что такое с Куртом, заколдовали его, что ли? Зачем он напоил Улка кровью?

– Затем, что он нас спас, – доходчиво объяснил Курт, – а тебе лучше не оставаться дома. Я знаю место, где ты будешь в безопасности, но не факт, что мы успеем туда добраться. Это в Подмосковье: из Шёнефельда [62] – два часа полета, да еще туда добраться надо. А погода, зуб даю, будет нелетная. Так что, сначала попробуем выиграть время… – он сжал губы, глядя на дорогу, – не хочу тебя укорять, но не понимаю? Что он тебе сделал?

– Убил моего жениха. В Средневековье это был обычный способ решения проблем с любовным треугольником. Ты сам говорил: он с тех пор не изменился.

– Мда-а, – протянул Вильгельм, – некрасиво. И все же, мы обязаны ему жизнью, – он подумал и смущенно добавил: – А насчет треугольников, этот способ и сейчас – самый верный.

Черный принц был в ярости, бессмысленной и страшной. Садовница и три феи-людоедки из Вотерсдорфа простерлись ниц перед господином, моля уже не о пощаде, – о быстрой смерти. Они хотели как лучше, они всем желали добра, они просто хотели, чтобы Жемчужная Госпожа умерла. Иначе брэнин ушел бы с ней к народам Сумерек, оставил своих верных подданных, своих рабов. Если бы не это, они не посмели бы, они… никогда. Хотели как лучше…

Садовница говорить не могла, ибо ослепла, оглохла и онемела еще в тот день, когда Элис назвала ей свое имя, но ясно было, что и она действовала из тех же побуждений.

Эйтлиайн судил их сам и сам вынес приговор.

Садовница вспыхнула во дворе замка живым, несгорающим факелом. Людоедок, включая младшую, спасительницу светлого рыцаря, отправили на корм тварям. Съедаемые живьем, они возрождались, чтобы снова быть съеденными.

– До конца времен, – тяжело уронил принц.

Увы, до указанного срока оставалось не так много времени.

В эту ночь он не ожидал рассвета на крыше замка. Изменив многовековой традиции, укрылся от неба в зале без окон, в кромешной тьме. Следовало уйти в Ифэренн, или – теперь-то не все ли равно? – принять хотя бы одну из гекатомб, каких множество приносилось в его имя по всему миру. Но принца тошнило от смертей. Крови хотелось живой, пульсирующей в такт с замирающим сердцем жертвы, а он – не убийца. Что бы там ни говорили…