Дева и Змей - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 68

Ей так хочется узнать больше, ей хочется научиться большему, ей хочется узнать предел его могущества.

Зачем?

– А знаешь, как создаются сиогэйли? – Невилл вычленил главную мысль, и где-то за гранью видимой реальности Змей приподнял голову, подрагивая раздвоенным языком. – Знаешь эти сказки: жили-были муж и жена, жили богато и всего у них было в достатке, только детей не было. Много лет молили они бога…

– Они все перепробовали, – перебила Элис, – я не о своих родителях, я вообще. Такие сказки есть не только у христиан.

– А твои родители?

– По врачам ходили. Не в церковь же.

– Тем более, – он удовлетворенно кивнул. – Но Белый бог лишь однажды ответил на подобные просьбы, да и то потому, что выполнял собственное обещание. Давно это было. А во всех других случаях – увы. Ему виднее, у кого и от кого должны рождаться дети. И тем не менее бывает так, что молитвы и чаяния не остаются без ответа. Ты помнишь, что там дальше, в этих сказках?

– Ребенок рождается необычный, – с нотками экзаменующейся студентки произнесла Элис, – но это объяснимо, мой принц: про обычных детей не стали бы складывать сказок. Или ты хочешь сказать, что такие дети всегда необычны?

Невилл молчал, предоставляя ей все сказать самой.

– Ты говоришь о том, – чуть склонив голову, Элис размышляла, не решаясь произнести вслух то, что уже подумала, – что все дети, родившиеся в результате… э-э… родившиеся необъяснимо, в тех семьях, которым уже вынесли приговор бесплодия, все они – подменыши?

– Кроме тех, кто родился в результате супружеской измены.

– Я похожа на отца!

– Вот именно. Объясняю еще раз, Элис, стать фейри еще не означает уйти от людей. Нужны ли будут тебе люди – это другое дело, но никто не станет принуждать тебя к тому, чего тебе не захочется. Я сказал, что ты равна Владыкам, но заставить тебя принять власть не могу ни я, ни Сияющая, ни даже наш Создатель. Могут обмануть, – он вздохнул, – могут взывать к совести или чувству ответственности, но заставить – никогда.

– А стать фейри и остаться с людьми, это как же? – Элис мечтательно подняла глаза. – Представляю себе! Всякие необъяснимые фокусы, волшебство, всегда везде успевать, появляться сразу в нескольких местах. И бубах, конечно же, и эти призрачные девушки в прислуге… Ведь это с их помощью ты справляешься со своей потрясающей прической?

– Девушки?

– Во всяком случае, так они выглядят.

– Девушки? – разговор свернул с выбранного направления, но Невилл слишком растерялся, чтобы вернуть его обратно. – Какие девушки?

– Те, которые помогают мне одеваться и укладывать волосы. И тебе, наверняка, тоже. Симпатичные, на мой взгляд. Фигуристые такие девушки – не будь они полупрозрачными, вышла бы отличная команда болельщиц. Блондинки…

– Нет, – Невилл понял, наконец, о ком речь, и заговорил со всей возможной убедительностью, – нет. Это же обычные лонмхи!

– И что?

– Я – принц, мне бы в голову не пришло…

– А оно, знаешь ли, не в голову и приходит. Ладно, я верю тебе, Крылатый, в самом деле, к чему какие-то там феи, когда царственные повелительницы охотятся за тобой, как группи за “Битлами”? Итак, можно остаться с людьми, можно быть волшебницей и даже не скрываться, творить, что заблагорассудится, жить в свое удовольствие. И никаких больше сомнений в моей нормальности, да?

– Если ты поверишь по-настоящему. Все так. А еще ты никогда не будешь болеть, и не будет больше… ну… я имею в виду, то, что доставляет неудобство каждой женщине…

– Средневековый ты эльф, – Элис вздохнула, – у нас давно уже принято называть вещи своими именами. То есть, что-то во мне изменится, и очень сильно. А как же быть с биологией и биохимией, вообще с законами природы?

– Их нет.

О том, что в современном Элис обществе вещи называли своими именами, Невилл прекрасно знал, однако сам он действительно был средневековым. Хоть и не эльфом, но джентльменом. Это накладывало отпечаток.

– И еще, риалта, ты не умрешь.

– Никогда?

– Никогда.

– Звучит заманчиво, – она задумалась. На сей раз – надолго. Невилл видел ее мысли, невеселые мысли, хотя и верные. И молчал. Пусть спросит сама, может быть, отвечать и не придется.

– Должно быть “но”, мой принц…

Невилл молча кивнул.

– Должно быть что-то, чем придется платить, потому что дармовой сыр только в мышеловках. Чего ты потребуешь от меня за вечную молодость? Ни в коем случае не произносить: “Остановись, мгновенье”?

– Не надо, риалта, я – лишь тезка дьявола. Тебе придется признать, что это Он – твой создатель, и Он вдохнул в тебя душу, а фийн диу, Белый бог, лишь присвоил чужое творение… Это страшно, но…

Но она не испугалась.

Давно и далеко…

В дьяволе не было ничего пугающего. Враг человеческий, он сам походил на человека, и смотрел без гнева и без презрения, и не чувствовал в нем Наэйр ни намека на гордыню, сравнимую, как говорят, разве что с божественным величием.

Поэтому принц скорее удивлялся, чем боялся, когда отрекся от Господа, от Света и Спасения, когда признал Творцом своим и единственным господином того, кого дед называл Сыном Утра. Удивлялся тому, как вышло, что именно это существо, столь похожее на человека, стало первым и главным противником Бога. “Белого бога”, отныне и навсегда – только так.

– Я вижу, тобой двигают самые благие намерения, – усмехнулся Враг, выслушав Наэйра, – почему-то именно они приводят сюда чаще всего.

“Сюда” означало – в Ифэрэнн, в преисподнюю, оплот ужаса и мрака… да, ужаса и мрака, воплощением которых суждено было теперь стать принцу Наэйру.

– Я могу сказать тебе, Змей, – Враг, надо было отдать ему должное, не восседал гордо на черном престоле, или на чем он там должен восседать, символизируя и внушая, а стоял напротив Наэйра, словно стремился показать, что спеси и чванству предпочитает строгую демократичность, – я могу сказать тебе, что ты ничего не потерял, кроме сказок о Спасении. И признавая меня создателем, с полным правом можешь сделать это искренне, не боясь ошибиться. Я ведь действительно создал вас, я придумал Смерть и я отковал Санкрист. Но ты же не поверишь. А мне, Змей, не нужен Представляющий Силу, который начинает свое правление с лживой присяги и таит в сердце ненависть к тому, кому клянется быть верным.

– Ложь и злоба – были лиилдур моего деда, – напомнил Наэйр. – Ищи честность и доброту среди Полуденных народов. Я таков, какой есть, и я тебе нужен.

– Еще и смельчак, ко всему прочему, – вскользь отметил Враг. – Что ж, Змей, я знаю, что ты хочешь услышать.

Он улыбнулся, и в улыбке не было уже ничего человеческого. А потом прозвучало Слово.

Наэйр услышал его и оглох, увидел и ослеп, и упал на колени, раздавленный силой, превосходящей все, что он мог себе вообразить, и дух его взлетел вдохновленный этой чудовищной мощью. Слово разрушило реальности и создало их заново, в Слове был космос, в Слове была вселенная, и Наэйр, глухой и слепой, слышал и видел все – видел живое за всем неживым, видел разумы, направляющие все происходящее, видел, как трепещет сущее от воль, сознаний и душ. Он видел Бога. И он потянулся к Нему, трепеща и ликуя, сгорая в невыносимом сиянии Его света, и готов был гореть так вечность. Ведь и вечность была перед ним сейчас, вся на протянутых к нему руках Творца.

– Гордый Змей, – ладонь Светоносного гладила шелковистые перья крыльев, – теперь ты веришь мне? Веришь. Перед врагом ты не склонил бы колени. Твой дед мог лгать мне и ненавидеть меня, твой отец может это, но от тебя, мой Змей, я не приму ненависти и лжи. Смирись с этим, как смирился с тем, что ты – иной, даже для своей семьи – особенный. Прими это. Гордись тем, что мне нужна, необходима твоя любовь и искренняя верность.

– Но как же так? – Наэйр открыл глаза. Сын Утра стоял рядом с ним на коленях, ласково перебирая пальцами сверкающие перья. – Почему так? Это… то, что ты сказал… оно было в Начале.