Дева и Змей - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 55

– У меня все записано, – как-то угрожающе сообщил Ефрем, уносясь в глубины библиотеки, – и отцовские бумаги я тоже почти разобрал. Собственно, не хватает мелочей, каких-то деталей, но без них, представьте себе, обойтись невозможно. Впрочем, вам-то, конечно, нужна для начала просто картинка. Или вы, господин помещик, намереваетесь вступать в связь с Крылатым Змеем?

– А что, его еще и так называют? – удивился Курт. – Это как-то связано с гербом и флагом?

– Это как-то связано с тем, что он – крылатый змей, – даже расстояние и лабиринты стеллажей не приглушили сарказма в голосе библиотекаря: – Вы драконов видели?

– Нет.

– Хм…

Лихтенштейн примолк.

Так же молча появился он из книжных глубин, уложил на стол перед Куртом стопку аккуратных, в кожаных обложках, тетрадей и доходчиво пояснил:

– Я имел в виду – на картинках.

Курт измерил взглядом толщину стопки и поднял глаза на библиотекаря:

– Скажите, Ефрем Исаакович, а почему вы так странно разговариваете?

– Что, переигрываю? А вы видели, на кого я работаю? В этом доме, если хоть на пять минут перестанешь чувствовать себя евреем, рискуешь безвозвратно превратиться в немца. И, кстати, величать меня по отчеству не обязательно. Что бы вы себе не думали, у нас, в России, так обращаются только к старшим и только из вежливости.

– Ясно, – Курт покивал, – тогда встречная просьба: не называйте меня “господин помещик”. У нас, в Москве, так вообще никого не называют.

– Ось воно як, – совершенно по-украински протянул Лихтенштейн, – а такой гарный тевтонский хлопец… шо ж вы одразу не казалы? Я б хохлом прикинулся.

…Записи были частью рукописные, частью – отпечатанные на машинке и переплетенные кустарным методом.

– Есть еще отдельные списки с чем-то вроде заклинаний, – сообщил Ефрем, – но они, насколько я успел разобраться, к вашему чудовищу отношения не имеют. Отец изучал Тору, и до того, как встретил Змея, достиг определенных успехов. Я бы сказал, что нам с вами, простым смертным, его достижения показались бы невероятными.

– А вас он, что же, ничему не научил?

– Чему-то научил. Теории. А практике не учат. Каббала – не сборник заклинаний, а способ найти Господа. Отец разочаровался… или усомнился, даже и не знаю, как выразиться более верно.

Курт взял эту мысль на заметку.

– А Змея ваш батюшка вызвал заклинанием? Как вышло, что они стали сотрудничать?

– Хм, – Ефрем погладил эспаньолку и раздумчиво повторил, – хм-м… знаете, Курт, я не сказал бы, что они сотрудничали. И не могу сказать, что отец поставил Змея себе на службу. Скорее уж… ай, рассказать проще, чем объяснить.

Случилось это в Германии, в старинном городе Бремене, на одной из маленьких живописных улочек, где фасад каждого дома украшен резьбой на библейские темы, а в садах цветут розы и ландыши. Был сад и у Исаака Лихтенштейна, такой себе садик, маленький однако, любимый и требующий ухода. Случалось, что рабби Исаак целые дни проводил там, возле клумб и грядок, отдыхая душой и утруждая работой тело. Но чаще он произносил соответствующие формулы, затрачивая некоторое количество сил душевных, и садом его занимались те, кому это вменялось в обязанности самим происхождением – феи и духи. Во всяком случае, здесь, в Германии, эти создания называли феями. Рабби же Исаак посвящал свое драгоценное время занятиям более серьезным, феям и духам недоступным по причине их ограниченности, а доступным лишь человеческому разуму. Не первый год занимался Лихтенштейн высокой наукой, и даже не первый десяток лет, так что подобные фокусы были ему – тьфу. Вроде утренней зарядки в оздоровительном пансионате.

Июль в то лето выдался жарким и слишком сухим. Сад дважды в день нуждался в поливке. И, конечно, можно было взять шланг и полить цветы и деревья, как делали все соседи. Но у соседей, видимо, было слишком много свободного времени. У рабби Исаака времени не было совсем. Поэтому он предпочитал ежеутренне и ежевечерне призывать на свой сад маленький, со стороны почти незаметный дождик. И так оно тянулось одну неделю, другую, на исходе же третьей Лихтенштейн произнес формулу, а дождь не пролился.

Он не был упрямцем, рабби Исаак, его, в конце концов, заслуженно называли рабби, а упрямство и мудрость редко идут рука об руку. Зато подобны неразлучным друзьям мудрость и терпение. Поэтому Лихтенштейн упорно продолжал повторять рабочую формулу, пробовал различные вариации – не так уж их было и много в этом месте, в это время, при существующем расположении планет, – продолжая вызов дождя в течение часа. А к исходу этого времени в кабинете рабби, в громе, молниях и клубах черного дыма появился незнакомец. Молодой и красивый парень, черноволосый и черноглазый, он мог бы быть евреем, если б не был так похож на румына. И если б не был так невежлив.

– Сколько можно приставать по пустякам? – начал гость, даже не поздоровавшись. – Ты слишком много себе позволяешь, смертный! Или думаешь, у Фиарейн нет других дел, кроме как отвечать на твои призывы?

Лютер в подобной ситуации использовал чернильницу, рабби Исаак проявил упоминавшееся уже терпение и мягко объяснил незнакомцу, что, во-первых, явившись без приглашения в чужой дом, неплохо было бы представиться. А во-вторых, что неведомая ему Фиарейн, под коей молодой человек, видимо, разумеет необходимый рабби Исааку дождик, создана Господом именно для службы рабби и ему подобным. Ну, и всему роду людскому, когда найдет на это время.

– В конце концов, мне не нужно много. Помилуйте, молодой человек, я же не прошу, чтобы разверзались хляби небесные. Нам, евреям, и одного раза хватило.

Некоторое время гость молчал. И смотрел. Странно молчал. И смотрел тоже странно. Потом повторил:

– Молодой человек?

И дождь хлынул над Бременом такой, что один он окупил бы засухи на несколько лет вперед.

Да, вот так они и познакомились. Средних лет мудрец, похожий на старика, и древний Змей, с лицом и взглядом двадцатилетнего юноши.

Курт понял, что имел в виду библиотекарь. Сидя всю ночь над записями, то разбирая мелкий, довольно-таки корявый почерк рабби, то отдыхая взглядом на желтоватых машинописных листах, он снова и снова возвращался к оброненной Ефремом мысли: Исаак разочаровался. Не в познаниях своих, нет, этим он как раз мог гордиться, и, наверное, так и делал. И, скорее всего, гордится до сих пор. Но могущество, обретенное силой собственного разума, зримый и осязаемый результат того, что знания – не пустышка, не бессмысленные упражнения для серых клеток, вот это могущество однажды и вдруг оказалось хуже бессилия. Есть заслуга в том, чтобы подчинять демонов и духов, в том, чтобы заставлять чуждые человеку силы выполнять твою волю, и не важно, насколько велико и сложно то, что ты делаешь, и не важно – как ты делаешь это. Все равно, высвистывает ли ветер моряк, насылает ли смерть на неугодного африканский колдун, или маг и ученый призывает в услужение могущественного демона – и тот, и другой, и третий сами творят свою магию, используют свое умение, инстинкт или знания, и получают то, что заслужили.

К рабби Исааку Змей явился сам. По своей воле. И отнюдь не с целью искусить, хотя, в конечном итоге, искушение все равно состоялось. Змей пришел просто так. Посмотреть, кто это позволяет себе лишнее? И остался исключительно из любопытства.

Ничто не связывало их, человека и фейри. Ничто не удерживало свободного и злого духа подле ученого. Ничто и никто не мог заставить его служить. И, наверное, очень тяжело было амбициозному рабби сознавать себя не более чем забавной зверушкой. За ним наблюдали. Его изучали. Его принуждали реагировать на раздражители. И ему оказывали услуги. Опять же, просто так. Посмотреть, а чего он еще захочет?

Все те годы, пока Исаак Лихтенштейн имел дело со Змеем, он не мог воспользоваться своими знаниями. И ни одна из безотказных когда-то формул, инкантаментумов, ора , как называл их Змей, не действовала. Ни так, как должно, ни вообще хоть как-нибудь.