Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 98

- Мало! - ответил Юрьев. - Их надобно легион, чтобы к каждому был приставлен комиссар и дудел с утра до ночи в ухо одно и то же: "Не шуми, чего шумишь?.." Обуздать протестующее быдло!

Выйдя на улицу, Вальронд выругался:

- Черт! Куда меня занесла нелегкая?..

Вечером, осатанев от бестолковщины, он отправляется катером на "Глорию", в свою каюту. Наконец-то наступает тишина, сдавленная броней. Тихо и тепло. Покачивает. Можно переодеться в домашний джемпер, стянуть узкие джимми. Ужин в кают-компании, тосты за короля и королеву, потом уютное сидение возле электрокамина, где колышутся розовые ленты из бумаги, как настоящее пламя. И пусть звучат над палубой шотландские волынки, и чтобы бокал с темным пивом приятно оттаивал в руке, лениво ее держащей...

"Это жизнь?"

Кто-то обнял его сзади за плечи - Уилки.

- Новость, - сказал. - Большевики догадались наконец.

- О чем ты, Уилки?

- Они стали брать в Красную Армию кадровых царских офицеров. Это очень разумное решение Ленина: ведь Россия имела отличные штабные кадры и массу боевых офицеров, которые сидят без дела.

- И в эту Красную Армию они идут? - спросил Вальронд.

- Охотно... Что скажешь, Юджин?

"Я бы тоже - охотно... Что ты скажешь, Уилки?"

Но мичман только подумал так, а сказал-то совсем другое:

- Как-то, знаешь, не верится, чтобы большевики решились...

И многое потом обдумывал в одиночку.

* * *

Неожиданно заявился печник дядя Вася, которого считали на дороге уже безвестно пропавшим.

- Где тебя носило, дядя Вася?

Печник задрал пальцами верхнюю губу:

- Во! Кусать нечем стало...

- Закрой дверь, - велел Небольсин и спросил: - Чека?

- Не велено сказывать, Аркадий Константинович. Расписку дал, что претензий не имею... А только моя претензия при мне: я этого палача Хасмадуллина живьем из Мурманска не выпущу.

- За что тебя так? - спросил Небольсин.

- А за что всех? - ответил печник. - Вестимо, за правду. Ныне правда по краешку стола ходить стала... крошками кормится!

- Ты... большевик? Мне можешь сказать.

Дядя Вася перекрестился, за неимением иконы, на график движения поездов.

- Я так скажу вам, Аркадий Константинович: были у меня зубы - не был большевиком, выбили мне зубы в "тридцатке" - стану большевиком. Назло Эллену и Хасмадуллину - стану, вот видит бог! Мне бы только из этого Засранска выбраться, я... я...

Старый печник заплакал. Небольсин выдернул из кармана фляжку с коньяком, протянул ее печнику:

- Сколько душа примет... пей, рязанский. С горя иногда помогает. И прошу, не болтай о своих обидах. А то и ватки не прожуешь... Там, на сорок пятом разъезде, пьяные солдаты все печки разворотили... Поедешь чинить?

- Поеду, - сказал старик. - Хотя и зло на всех берет, а все так думаю, печка не виновата. Опять же людям без печки, особливо в этом поганом месте, никак не прожить. Исправлю!..

В середине дня пришел порожняк. Машинист Песошников загнал состав в тупик и заглянул к Небольсину в контору. Поздоровавшись, сунул инженеру записочку:

- С юга вам кланяться велели. - И вышел.

Знакомый почерк Пети Ронека: "К тебе придет человек. С просьбой очень важной. Доверься ему. Твой П. Р.". Время становилось опасным, и Небольсин тут же порвал записку. Однако никакой человек к нему не пришел. День, два... Небольсин терпеливо ждал.

Наконец явился Тим Харченко собственной персоной. Оглядел обстановку вагона и заговорил:

- Это как понимать? Честная женщина рабоче-крестьянского происхождения. Носки стирала, опять же и... Другое она тоже для вас делала! Некрасиво получается. Могу кликнуть - она под самым вашим колесом сидит. Убивается. Плачет.

- Чего вы от меня хотите? - спросил Небольсин, сразу поняв, что тут делом Пети Ронека и не пахнет.

- Как - что? С икрой баба-то... Икра-то ваша небось?

- Дуняшка! - крикнул Небольсин, позвав девку в вагон. - Что ты скажешь, Дуняшка?

- Не Дуняшка она вам, - набычился Харченко, - а Евдокия Григорьевна... Вы эти барские замашки оставьте!

- Хорошо, Евдокия Григорьевна, слово за вами.

Дуняшка ответила:

- Как скажут Тимофей Архипыцы. Они - благородство показывают, офицеры будут... как же!

Небольсин, закипая гневом, повернулся к Харченко:

- Господин благородный офицер, конкретнее...

- Конхретно: икра ваша тоже денег стоит. Мы не какие-нибудь, чтобы нас обманывали, мы люди сознательные!

Небольсин был мужчиною опытным.

- Уважаемый, - заговорил он, - я знать не знаю, кто вы такой. Чего вы сюда затесались?

Харченко приосанился:

- Как это вы меня не знаете? Да таких, как я, всего трое на весь Мурман! А вы народных вождей не признаете? Да со мною сам адмирал Кэмпен вчера за ручку здоровкался...

- Вот и пусть он с тобой здоровается... А чего ты ко мне-то вперся? Поздороваться хочешь? Катись отсюда поскорее!

- Евдокия Григорьевна, - закричал Харченко, - пошто молчите?! Скажите, как он вас использовал. Сейчас свидетелей с улицы скликать станем!

Небольсин с ненавистью, какой даже не ожидал в себе, разглядывал сейчас толстые колени Дуняшки.

- Вон! - заорал неожиданно и, выхватив бумажник, швырнул его перед собой: - Держите... Вы этого добиваетесь? Николаевскими?

- Евдокия Григорьевна, - велел Харченко, бестрепетный. - Это аванс... подберите. - И повернулся к Небольсину, угрожая: - Вы эти барские замашки оставьте, по-хорошему вам говорю. Ежели вам контрразведка не помеха, так я могу и в Чека нажалитъся...

Небольсина замутило:

- Иди, сволочь! Иди, пока я тебя не размолол тут!

Чета выкатилась, забрав бумажник. Но Харченко, баламутя тишину, еще долго распинался под окнами вагона, собирая народ.

- Эсплутатор! Для вас революция - чхи! Не выйдет... Это вам, граждане, не шльнды-брынды...

Небольсин не выдержал - взял браунинг и вышел в тамбур:

- Если не уйдешь - прихлопну... Дуняшка! Уведи своего кобеля подальше, чтобы я морды его поганой не видел...

Тут Харченко треснул Дуняшку кулаком по голове, и она, согнувшись, отбежала, как собака от хозяина. Но не ушла совсем.

- Иди, задрыга! - прошипел Харченко. - Только бы до Колы тебя живой довезти. А дома-то уж мы поговорим...

Небольсин с трудом заснул в этот день. А проснулся от присутствия в вагоне постороннего человека. Купе освещалось гаснущей спичкой, которую держали темные короткие пальцы с ногтями тупыми, как отвертки.

- Кто здесь? - спросил Небольсин, холодея.

- Это я. - И Комлев дунул на спичку: стало опять темно. Чекист присел возле инженера, сказал:

- Вам ведь товарищ Ронек писал, что я должен прийти.

Небольсин стремительно оделся, зажег свечку.

- Задерните окно, чтобы нас вместе не видели, - посоветовал Комлев. Мне-то уж все равно погибать, но вам ни к чему...

Они помолчали, тяжело и безысходно.

Небольсин признался.

- Вот уж никогда не думал, что увижу именно вас.

- По чести говоря, - прогудел в ответ Комлев, - я тоже не думал, что это будете вы. Но рабочие отзываются о вас хорошо, и я пришел.

- Какие рабочие? - спросил его Небольсин, весь настороже.

- Ну хотя бы... Песошников!

Песошников был человек серьезный, и Небольсин отчасти успокоился.

Совсем неожиданно прозвучали слова Комлева:

- У вас горе. Я слышал: невеста - говорят, красивая женщина потопла... Немцы - народ подлый. Я вот ездил за Цып-Наволок на выметку. К прибою океана ездил. И видел: там детишек и баб к берегу до сих пор подкидывает. Я вам сочувствую. Люди, чай!

Это было сказано искренне, без натуги, и сразу расположило Небольсина к ночному гостю. Небольсин решил быть честным. И честно заговорил обо всем, что он думает. Англичане? Да, лично он против интервенции...

- Но почему я, русский, - говорил Небольсин, - должен быть унижен и осрамлен этим позорным Брестским миром? Почему я, русский, теперь с англичанами? Да хотя бы потому, что они продолжают войну с немцами... Россия на Голгофе! - закончил Небольсин в раздражении. - И вершина Голгофы - мир, подписанный в Бресте.