Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 60

- Когда деньги? Так и будем стоять? Околеем...

В толпе инженер заметил и Павла Безменова.

- Эх, ты! - укорил он его. - Тоже не сидится?

- Еду... поближе к яблокам, - засмеялся прораб.

- Разбежитесь все - и дорога станет!

- А что здесь нам делать? - хмуро ответил Безменов и, сняв рысью шапку, выбил из нее об колено иней. - Все, что могли, Аркадий Константинович, все уже сделали... без нас!

За этой фразой маскировался иной смысл, враждебный Главнамуру, но вступать в спор Небольсину не хотелось.

- Смотри, Павел, сам, - сказал. - Тебе виднее.

В конторе, засев за стол, он разложил завтрак, завернутый Дуняшкой в газету. Еще раз перечитал "Декрет о мире", "Декрет о земле". Потом в канцелярии спросил:

- Мне писем не было?.

- Нет. А откуда ждете?

- В Петрограде у меня осталась невеста. И - ни слова от нее... Боюсь, что она, при всей своей экстравагантности, не слишком-то понравится большевикам. Им вот декрет о мире, декрет о земле - это они понимают...

- А ведь любовь такое великое чувство! - с пафосом сказала секретарша.

- Я тоже такого мнения, - ответил Небольсин, благодарно поминая при этом Дуняшку за сытный завтрак. - Но...

И тут на всю контору раздался истошный вопль:

- Карау-ул... помо-о-о-гите!

- Кто это так орет? - испугался Небольсин, вскакивая.

- Никак, Шверченко? - засуетились в канцелярии.

Со второго этажа конторы, отчаянно грохоча по ступеням, скатилось что-то. Небольсин приоткрыл дверь. Так и есть: рабочие свергли третейский суд в лице архиреволюционного товарища Шверченко.

- Ревком бьют, - сказал Небольсин, вспоминая чесменский митинг. - И нам, чувствую, пора подумать о себе...

Нахлобучив на ухо шапку, он успел выскочить из конторы таким жиганом, что опередил даже Шверченку. Председатель мурманского ревкома наяривал следом, как козел по весенней травке.

- Милицию! - взывал Шверченко, шлепая валенками по талым сугробам. Милицию сюда... пожарных зовите!

Толпа рабочих громила контору. Небольсин остановился, издали наблюдая, как вылетают наружу рамы. Через окна, порхая ножками, рушились в снег столы бухгалтерии. Вот, заодно с ними, вылетел в окно, еще попискивая о чем-то, и главный бухгалтер дистанции (писавший почему-то всегда гусиным пером).

Оттуда, со стороны конторы, доносились возгласы:

- Мы добьемся своих прав!

- Догоняй Шверченку... набить ему рожу!

Шверченко все это, конечно, слышал.

- Скройтесь, - сказал ему Небольсин. - Рожа вам еще пригодится... для митингов и для барышень!

И Шверченко - это новая-то власть! - так застрелял валенками до Главнамура, что только его и видели.

К месту погрома с примкнутыми штыками спешила этапно-флотская рота. Матросы еще издали обгорланивали путейских:

- Эй, костыли! Чего буянишь? Велено разогнать...

Две толпы - пестрая и чеканно-черная - сомкнулись дружелюбно, и над головами людей поплыли дымки цигарок, пущенных вкруговую. Было ясно, что рабочие отсюда не уйдут, пока с ними не рассчитаются по закону. А Главнамур вряд ли сыщет на Мурмане ту силу, которая бы смогла направить штыки против рабочих...

Именно в таком духе Небольсин и выступил сегодня на экстренном совещании, созванном при Ветлинском.

- Таково мое мнение, - закончил он, садясь.

Шверченко мстительно выкрикивал:

- Ни копейки! Захотят жрать - вернутся!

- Стыдитесь, - придержал его Басалаго. - Вы же представитель революционной власти. И... выступаете против рабочих?

- Они меня избили.

- Мало дали, - буркнул Брамсон. - Однако я вполне солидарен с мнением председателя ревкома: ни копейки им не давать. Голод - великий рычаг, им только надо умело пользоваться при всех социальных поворотах...

В памяти Аркадия Константиновича выросла тощая шея коровы и раздалось умирающее: "мууууу..." И подумалось о Брамсоне: "Не он ли вытащил из голодного Петрограда эти жуткие эшелоны с падшей скотиной?"

На столе главнамура зазвонил телефон. Контр-адмирал снял трубку, долго слушал. Молча повесил трубку. Огляделся.

- Уже разгромлена милиция, - сообщил собранию. - Теперь рабочие вооружены. Они идут сюда... Лейтенант Басалаго, вызовите караул и быстроходные катера из гавани Александров-ска. На мурманский гарнизон я уже не могу полагаться...

Даже из этого светлого зала, пропитанного уютным теплом печей, невольно ощущалось, как там, на снежной замети, копится и бушует дерзкая сила мышц, кулаков, нервов, глоток. Шверченко нашел сучок на столе главнамура и водил пальцем вокруг этого сучка, словно совершая обряд заклинания: "Жизнь или смерть?.."

- Дайте Шверченку! - кричали с улицы. - Мы его в рожу...

- Это вас, милейший! - засмеялся Брамсон, не в силах скрыть своего удовольствия. - Зовут ревком на растерзание. Раньше вот, помню, кричали, что царь плох. Теперь царя нет - кричат, что плох Шверченко... Что вы скажете?

Небольсин с трудом прятал улыбку: и смех, и грех. Контрадмирал, продумав свое решение, отшатнулся от окна:

- Пусть они (это о рабочих) вернут оружие в милицию. А деньги, согласно договору, придется выплатить.

- За что? - возмутился Брамсон. - Неужели мы уступим?

- А вы посмотрите, господин Брамсон. - И контр-адмирал через плечо показал на окно. - Отсюда хорошо видно, что на "Аскольде" набирают пары, и никто не знает, чем они могут зарядить башни! Я не берусь утверждать, что это не фугасные или зажигательные. Выдайте им деньги и не спорьте... Пусть все бунтовщики убираются прочь из Мурманска, а на дорогу будем нанимать солдат гарнизона.

Небольсин поднялся из-за стола в твердом убеждении, что дни Совжелдора сочтены. Все эти рабочие, потрясающие сейчас оружием перед окнами Главнамура, приедут завтра в Петрозаводск и как пить дать сковырнут с магистрали эсеров и меньшевиков. Но это только там (в Петрозаводске), а здесь все останется по-старому. Шверченко несокрушим, пока он нужен Ветлинскому и его окружению... Это были печальные мысли.

Тупик оставался тупиком.

* * *

Уже подъезжая к Петрозаводску, Небольсин вдруг вспомнил:

- А ведь я состою почетным членом Олонецкого общества спасания на водах.

- К чему это тебе? - улыбнулся Ронек.

- Милый Петенька, я старый петербургский яхтсмен и привык в срок платить членские взносы. Ко мне в обществе хорошо относятся.

- За что? За то, что ты в срок платишь взносы?

- И за это тоже... Но я действительно вытащил из воды одну пьяную бабу. Она так излаяла меня при этом, что я решил больше никого не спасать. Особенно женщин!.. Где мы?

Ронек посмотрел в окно:

- Кигач проехали, сейчас будет Шуйская.

Здесь еще не лежал на полянах снег, было предзимне-пустынно. Оголенный лес наклонялся ветвями над эшелонами, медленно скользящими по насыпи. Ронек и Небольсин, не сговариваясь, ехали в Петрозаводск, чтобы ускорить падение Совжелдора. Ронек желал изгнания эсеров, чтобы сомкнуть дорогу с революционным Петроградом; Небольсин желал (страстно!) только изгнания Каратыгина из Совжелдора и прочих мерзавцев - он не был политиком.

Вдали уже показался Петрозаводск - в дыме депо и завода, и дым жидко слоился над потускневшими садами; тускло отсвечивали вдалеке луковицы церквей и шпиль лютеранской кирхи.

Сразу, как только поезд остановился, из вагонов посыпались горохом беглецы с Мурманской дистанции. Небольсин с тоскою наблюдал, как летят из окон узлы тряпья, громыхают сундуки. Эти люди были уже потеряны для его дороги...

- Куда ты сейчас? - окликнул его Ронек.

- Я загляну к Буланову, - ответил Небольсин.

- Хорошо. Встретимся в Совжелдоре.

Тронулся поезд, оставив беженцев. В последнем вагоне состава неожиданно мелькнуло лицо лейтенанта Басалаго. Вагон прокатился мимо, сверкая зеркальными окнами, и Небольсин в растерянности проводил его глазами. "Басалаго ведь наверняка знал, что я еду с ним... Отчего же не подошел?" Было ясно: начштамур выехал в Петроград... Ехал тайком. Скрытно!