Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 52

Быстро летели за борт гладкие доски. Под ними - сорок семь немецких мин. Гальваноударного действия. Новенькие. Готовые к постановке.

Пистолет взлетел к виску капитана, не успевшего доесть свой последний хлеб.

- Слушай. Сорок семь - цифра сомнительная. Было или пятьдесят, или сто... Где остальные?

- Клянусь детьми, которых у меня четверо! - ответил капитан. - Было всего восемьдесят. Тридцать три мы поставили в Горле... на траверзе маяка Сосковец!

Вяземский сунул пистолет в карман полушубка.

- Я тебя прощаю, - сказал он великодушно. - Можно спускать шлюпки. Я прощаю всех! Всех, кроме вашего корабля...

Капитан глянул в простор океана - гибель в шлюпках еще ужаснее! - и выпрямился.

- Мы знаем ваш эсминец, - произнес с угрозой, - это "Бесшумный"!.. Вы ответите перед международным трибуналом.

- Можете созывать, - хохотал Вяземский, - хоть Священный конгресс! Нам сейчас наплевать, что о нас будут думать...

Оставили гибнущий от взрыва "лесовоз" и пошли далее. Вокруг все было зелено и красиво. Завернувшись в матросские шубы, сваленные в ходовой рубке, Вяземский спал на мостике, громко дыша в свою роскошную бороду. Мундштуки тромбонов торчали из его волосатых ушей, и рупоры выпевали привычное: "Пиуууу... пиууууу... пиууууу..."

И вдруг: "пик-пик-пик-пик-пик-пик..."

Разворошил шубы, вылез - сияли глаза.

- Вот она! - заорал. - Колокола!..

"Пик-пик-пик" - стучали тромбоны, нащупав врага.

Винты уже поставлены на работу "враздрай": левая машина - вперед, правая машина - назад. На голубых табло тахометров рванулись в разные стороны стрелки. Взмыли за кормой смерчи, и эсминец, словно волчок, развернулся на "пятке" - носом к цели. А цель - вот она, уже видна... Вражеская подлодка нагло всплыла перед "Бесшумным", уверенно сознавая свое преимущество в силе огня.

- Сближение! - командовал Вяземский. - Орудие - товсь! Опутанный проводами телефонов, бегущий с мостика, внизу балансировал комендор. Шарахнула носовая, и белое пламя осветило верхушки волн. В ответ снесло ростры со шлюпками, закрутило в дугу кран-балку, и рулевой панически бросил штурвал, кинувшись бежать с мостика.

- Предали! - орал он. - Братцы убивают! За што?

- Огонь! - Команда с мостика.

Но снизу по мостику - матюгом:

- Куда, мать тебя так, катишь? Креста захотел, хад?

- Огонь!

Огня не было. Второе накрытие - под борт, возле мидельшпангоуга. Но эсминец, сбрасывая воду с палубы, выпрямился. На мостик взлетели тени:

- Вертай коробку назад! Будя... отвоевали!

Вяземский одной рукою перехватил брошенный штурвал, другая рука сунулась в карман полушубка - за пистолетом:

- Прочь с мостика! Стоять по местам... застрелю, собаки! Пистолет, выбитый из его руки, сверкнул в последний раз, навсегда исчезая в море. На командира навалились, вращая штурвал в обратную сторону. Кто-то уже командовал по трубам:

- Эй, в машине! Полные обороты... крути, Емеля!

Подводная лодка, преследуя эсминец, рванулась за ним. Снаряды с нее летели вдогонку миноносцу, выходящему из боя. Вяземский, как последний гужбан, хлюпая галошами в мокрой каше снега, начал драться с матросами кулаками.

- Мерзавцы, вы сорвали мне атаку!.. Где русский флот?! Где доблесть?! Вы опозорили имя русских!.. Вы не граждане России! Вы просто взбунтовавшиеся рабы!

Его стали вязать жгутами Эсмарха; тогда Вяземский повернулся в сторону субмарины, рубка которой мерцала точкой огня.

- Ach du deutsche Saue! - заорал он. - Sencke uns mit einer Mine... Ich werde zu Grunde gehen, aber zusammen mit der bolschewistischen Bande!{13}

Дали полный ход - стрелки на тахометрах ползли все выше и выше. Связанный по рукам и ногам, по мостику эсминца катался плачущий командир.

- Штурманец, - велели матросы, - башкой отвечаешь: чтобы к утру были на базе!.. Мы не нанимались главнамуру, чтобы тонуть за здорово живешь!

Рано утром Вяземский навестил главнамура.

- Приказ исполнен! - доложил он. - Не доходя Териберки, бинауральный поиск засек субмарину противника. С первым же залпом противника команда взбунтовалась...

Ветлинский, опустив голову на стол, долго не отвечал. Потом поднял лицо, искаженное отчаянием, и расцепил плотно сжатые губы, темные, как старая медь:

- Ради бога, никому не говорите о нашем позоре... Если англичане узнают, что флотилия небоеспособна, они усилят свои претензии к нам... Идите отдыхать, князь.

- Есть. Но, сдавая в консульство тромбоны, господин контрадмирал, я убедился, что лейтенант Уилки хорошо осведомлен обо всем, что случилось...

* * *

Сегодня у Небольсина в вагоне гости - славные ребята: майор Лятурнер и лейтенант Уилки, которые вот уже второй год околачиваются на Мурмане при консульствах. Дуняшка сунула в снег бутылки с шампанским и, приплясывая от холода, караулила их, чтобы прохожие не сперли.

- Аркашки, - сказал Уилки, - да зови ты ее сюда. Хватит!

Небольсин был сегодня в чудесном настроении.

- Ты так и не сознался, откуда хорошо знаешь русский язык? - сказал он Уилки, шутливо грозя ему пальцем.

- Ты же знаешь английский. Почему бы мне не знать русского?

Дуняшка выставила бутылки, комья снега растаяли под ними на столе. Лятурнер достал флягу, встряхнул ее перед собой.

- Уберем пока вино, - сказал он. - Я отлично понимаю русских. Вино требует к себе внимания и времени. С вином надо сидеть и болтать, как с другом. А русские хватят вот такой прелести - и летят в канаву... Верно: к чему лишние разговоры?

- Что у тебя там, Лятурнер? - потянулся Уилки.

- Понюхай...

- О! - воскликнул Уилки. - Настоящая самогонка!

- Первач, - нежно выговорил Лятурнер. - Даже горит...

Начали с самогонки (она годилась для экзотики).

- Люблю, когда обжигает, - смаковал Лятурнер. - Если бы, Аркашки, у вас в России все было хорошо так, как эта великолепная самогонка...

- Друзья! - сказал Уилки, ничем не закусывая. - Кто знает новые анекдоты?

- Про царя? - спросил хозяин вагона, благодушничая.

- Это старо, Аркашки... Сейчас анекдоты новые: про Керенского или про Троцкого!

Лятурнер выложил на стол красивые сильные руки; броско сверкал перстень. Заговорил вдруг - открыто, чего с ним почти никогда не бывало:

- Правительство, стоящее сейчас у власти в России, потеряло главный способ воздействия на массы - страх, и Керенского никто не боится. Но это правительство не приобрело и нового способа - действовать за счет доверия, и Керенскому никто не подчиняется. Ни слева, ни справа! Я сторонник Временного правительства, но, кроме жалости, ничего к нему не испытываю. А что скажешь ты, Уилки?

Уилки сочно смеялся, показывая ровные зубы.

- Когда мой консул Холл говорит "болтун", то даже солдаты охраны знают, что речь идет о Керенском...

Небольсин мрачнел все больше и больше.

- Дорогие мои гости, - сказал он, задетый за живое, - вы бы хоть меня постеснялись... Среди вас, как вы сами догадываетесь, нахожусь еще и я русский. А вы хлещете русскую самогонку, Лятурнер, как истинный француз, не удержался, чтобы не пощупать под столом русскую Дуняшку, и... дружно лаете несчастную Россию.

- Прости, Аркашки! Мы не хотели тебя обидеть. Ты славный парень, как и большинство русских. Но никто не виноват, что России давно не везет на правителей...

Небольсин хмуро придвинул к Лятурнеру свой стакан:

- Плесни... Да лей как следует!

- Взорвись, Аркашки. Это чудесная штука. Поверь, я уеду во Францию, увозя самую прекрасную память...

- О чем? О самогонке?

- О тебе, Аркашки...

Гости были без претензий. Они со вкусом ели треску, нажаренную Дуняшкой крупными кусками; сочно обсасывали кости и бросали их на листы газет, разложенных поверх стола. Невольно взгляды иногда задерживались на заголовках.

- Во! - сказал Уилки, ткнув жирным пальцем в статейку. - Это, кажется, "Речь"? Ну да... "Министр юстиции Малянтович, - прочитал Уилки, - предписал прокурору судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина".