Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 121

Но нэ в крэдыт...

Небольсин размашисто спрыгнул с койки.

- Ладно, - сказал. - Я пойду... навещу Свищова. Англичане не держали арестованных за решеткой. Две уютные комнаты, почти дачные, с выходом в садик: в одной Свищов, в другой - Софья Листопад. К девушке Небольсин, конечно, не зашел, - для начала заглянул к полковнику. Свищов лежал на постели, не сняв обуви, расшвыривал окурки по всей комнате.

- Как в душе, так и вокруг, - сказал он, мутно глянув на Небольсина. Не подбирай, черт с ними... Когда меня станут увозить, я нагажу им в этом углу громадную кучу. Пусть все знают полковника Свищова, который этого англичанам не простит... А ты чего? Чего пришел?

- Да ничего, - ответил Небольсин. - В казарме тоска смертная. Играют. Поют ерунду какую-то. Вот и... пришел.

- Охраняешь? - насупился Свищов. - Не стыдно тебе?

- Стыдновато, - сознался Небольсин. - Но я, слава богу, не хожу вдоль забора с винтовкой. Я пришел как товарищ.

Кряхтя, полковник Свищов поднялся и сел.

- Небольсин, - спросил, - что же это будет с нами... а?

- С тобою выяснится.

- Пока еще до Сибири доберемся... Дай спичку!

Он раскурил папиросу и ткнул пальцем в стенку.

- Витенька, - спросил шепотом, - а вот ее-то как?

- Жалеешь?

- Да так... чисто по-мужски. Все-таки баба! Пропадет по тупости... Ты зайди к ней потом. Она - дикая.

- Мне нравятся дикие.

- Тише ты! Стенка тонкая. Она все слышит...

...Позже Небольсин все-таки зашел к госпоже Листопад.

- Чаю хотите? - предложила девушка. - Я вчера купила электрический чайник. Это смешно, правда? Еду сама не знаю куда, а так уж устроен глупый человек, что обрастает всякими житейскими ракушками... И зачем мне, спрашивается, этот электрический чайник, если в Сибири нет электричества?

В комнате, похожей на келью, царил порядок, присущий русской курсистке: все чистенькое, прикреплены к стенам портреты (тут и неизбежный Блок, со взглядом прокуратора, и Диккенс, и Максим Горький в мятой шляпе). Небольсину вдруг стало так стыдно, так неловко за вторжение, что он растерялся и понес какую-то солдафонскую чепуху...

- Ах, опять эта казарма... - поморщилась Соня. - Отчего вы, офицеры, не бываете естественны? Что за тон?

- А что вы хотите от фронтового офицера?

- Вы мне так не говорите, - ответила девушка. - Декабристы прошли с боями от Бородина до Парижа. Но они после фронта стали... декабристами, а не пошляками!

- Другое время, - ответил Небольсин, поникнув.

Мимо окон коттеджа в пудовых сапожищах протопала Машка Бочкарева, а за нею быстроногой ланью пронесся по клумбам нежно-пламенный грузин Джиашвили, соблазнительно напевая:

Весь мир - гостиница, Динжан,

А люди - длинный караван;

Придут - уйдут, придут - уйдут,

Придут - уйдут, придут - уйдут...

- Хи-хи, - ответила "ударница" Бочкарева из кустов жасмина, и все эти звуки, долетавшие в чистоту этой комнаты, налипали на душу, словно грязь...

С большим опозданием Небольсин решил постоять за себя.

- Извините, - сказал, - но я офицер не кадровый. Вы правы, однако: налет этой жизни еще долго будет сходить с меня слоями, словно парша с негодной собаки. - Подумал и добавил: - Я верю: жизнь была бы невыразимо прекрасна, если бы на земле не было человека...

- Как можно?! - ужаснулась девушка.

- Можно! - дерзко отвечал Небольсин. - И не делайте, пожалуйста, таких больших глаз. В жизни каждого бывают моменты, когда он ненавидит все человечество! Вот такой момент как раз переживаю и я. И я не прошу у вас прощения.

- Не надо, - сказала она.

Молчание стало тягостным, и Небольсин заговорил дальше:

- Я ведь когда-то жил очень хорошей и разумной жизнью. Были вот на Руси интересные квартиры... Да, не надо этого слова избегать. Именно не семьи, а - квартиры. Семья - это нечто обособленное, замкнутое. А когда человек владеет квартирой и открывает ее для всех, кто обладает оригинальностью ума и сердца, тогда...

- Вот у моего папы в Москве как раз и была такая квартира, - сказала Соня. - Я все-таки поставлю чай...

Они пили чай с неизбежным в Англии джемом. Небольсину было очень уютно, и тонкие руки Сони двигались над столом, как взмахи крыл. И он невольно рассмеялся, смутившись.

- Знаете, Соня, ведь это впервые за четыре года я пью чай вот так хорошо и спокойно. Чистая скатерть, присутствие женщины, запахи увядающего сада... Не хватает нам с вами только России! Вы, значит, москвичка?

- Да. Я работала в лаборатории на фабрике гирь и весов Арндта и компании. Может, знаете? Это на Большой Дорогомиловской... Очень хочу в Москву, просто - очень!

Сцепив пальцы, она отвернулась. Кажется, слезы подступили к ее глазам. Небольсин смотрел, как печально провисли на узких женских плечах погоны прапорщика, и думал: "Ведь мы везем ее в Сибирь, чтобы убить... Так ли уж надо нам это?"

Девушка подняла лицо:

- Простите, господин полковник. Вы сами по себе, может, и очень милы. Но по вечерам до меня доносятся ваши голоса, ваши угрозы народу. Вы говорите о России как о каком-то преступнике, которого надо пороть. Убивать... Вешать... Разве не так?

- Пожалуй, вы правы, - согласился Небольсин. - Мы судим о народе резко. Но вы должны понять и нас. Четыре года, в крови и навозе (он содрогнулся), и после этого... Куда? Куда нам идти? Россия нас отвергла. Европа прокляла. Что мы способны еще сделать? Только одно: ворваться в отечество - с бою! Вот за этим мы и собрались здесь. Мы действительно очень злы. Но народ нужно спасти.

- Народ, - сказала ему Соня, - это еще не сумма людей одинаковой национальности. Народ - это скорее сумма идей одного направления. Сейчас идея такая есть - идея создания первого в мире народного государства. И вам не удастся задушить эту идею!

Небольсин промолчал. "Бедная, она не знает, что ее ждет..."

- Ходят слухи, - сказал он потом, - что скоро в Ливерпуль придет какой-то таинственный пароход и первую нашу партию отправят путем Фритьофа Нансена - вокруг России северным маршрутом, через льды... Вы любите путешествовать?

- Люблю, - улыбнулась она. - Это, наверное, будет увлекательное путешествие... во льдах! И как жаль, что льдами все и закончится. Я ведь, господин полковник, хорошо понимаю англичан: там, в Сибири, со мною сделают то, чего англичанам нельзя сделать у себя на родине...

- Я надеюсь, - сказал Небольсин, подымаясь от стола, - что благоразумие восторжествует. Все обойдется. Благодарю вас за чай, и позвольте пожелать вам спокойной ночи. Всего доброго!

В коридоре ему встретился Свищов, без мундира, в подтяжках.

- Чего же кровать не скрипела? - спросил, хихикая. Небольсин щелкнул кнопкою на перчатке.

- Полковник Свищов! Хоть вы и мой товарищ по фронту, но в следующий раз за подобные намеки я, простите меня великодушно, дам вам...

- По морде? - спросил Свищов.

- Нет. По харе! - поправил его Небольсин.

* * *

Ледокол "Соловей Будимирович" пришел в Ливерпуль, и белых офицеров стали распихивать по палубам и каютам. Близился уже конец войны в Европе, но для них война еще только начиналась - война гражданская, война братоубийственная. Ледокол был давно захвачен англичанами, команда на нем была латышская, а ходил он по морям под флагом Украинской рады (в те времена в Стокгольме размещалась ярмарка кораблей - там продавались и покупались суда русского и военного флота).

В отсеке фор-пика разместили арестованных: Свищова и Софью Листопад. В ожидании "добра" на выход ледокол стоял очень долго на швартовых. Капитан беспокоился: навигация подходила к концу, как бы их не затерло льдами за Диксоном.

- Чего ждем? - волновались офицеры.

Оказывается, ждали даже не погоды. Радиотелеграф принес из далекого Омска известие потрясающее: власть директории была свергнута, и над Сибирью выросла щуплая фигура человека в адмиральском мундире, - это пошел на Москву адмирал Колчак!