Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 102

Щерились адъютанты над Харченкой - "советские порученцы":

- Весьма оригинальное применение женщины в железнодорожном департаменте мурманского министерства колонизации...

Когда вопрос выяснился, то имя Небольсина навело Процаренуса на кровавые размышления.

- Недобитый, - сказал. - Хорошо, я его успокою...

...Процаренус был у генерала Звегинцева по делам, когда заявился вдруг здоровенный верзила в промасленном полушубке. Бросил на стол лохматую шапку и посмотрел на всех косо.

- Вам, товарищ, меня? - спросил его Процаренус.

- Я инженер Небольсин, начальник этой дистанции. Мне сказали, что вы просили меня разыскать вас.

Процаренус посмотрел на кулаки путейца, поросшие рыжеватой шерстью, и сказал:

- Вам придется оставить дистанцию.

- Почему? - спросил Небольсин спокойно.

- Пьянствуете... развратничаете...

- Это неправда, - ответил Небольсин и показал на генерала: - Вот и Николай Иванович подтвердит, что здесь все выпивают, выпиваю и я. Это не повод для изгнания. Куда я денусь?

- Мне не нравится ваша фамилия.

- Фамилия русская, старинная. Дай бог каждому такую иметь!

- Верно, - согласился Процаренус с ехидцей. - Фамилия ваша русско-дворянско-реакционная...

- Чепуха! - смело возразил Небольсин. - Фамилия не способна делать из человека реакционера, как не способна делать из него и большевика. А то, что дворянин, - да, не спорю, виноват... Но трудящийся дворянин! Ну? Что скажете дальше? Что я рабочую кровь пью? Так я не пью ее, а, наоборот, есть такие хулиганы-рабочие, которые второй год сосут мою кровь - дворянскую!

- Вот за дворянские настроения я вас и удаляю.

- Хорошо, - согласился Небольсин, снова поворачиваясь к Звегинцеву. Перед нами сидит, - сказал инженер, - его высокопревосходительство генерал гвардейской кавалерии Звегинцев, мать коего, если не ошибаюсь, графиня Тизенгаузен, и пусть он, как главный начальник советских войск на Мурмане, уволит меня за принадлежность к касте дворянства.

Процаренус густо покраснел.

- Не за дворянство, - сказал он, оправдываясь перед генералом. - А за барские замашки... Поняли?

Небольсин не давал себя побороть.

- Простите, - ответил он. - Я стою перед вами в валенках, в полушубке, и вот моя шапка (Небольсин даже шапку ему показал). А вы, господин Процаренус, развалились передо мною на стуле в смокинге, у вас галстук. И наверное, вам пошел бы к лицу цилиндр. Мало того, вы даже не предложили мне сесть. Так, скажите теперь, кто же из нас барин? У кого барские замашки?

Звегинцев, до этого молчавший, решил вмешаться. Он сильно продул мундштук, посмотрел на божий свет через закопченную никотином дырочку и сказал:

- Небольсин, идите... Чрезвычайный комиссар введен в заблуждение вашими недоброжелателями.

Небольсин нахлобучил на макушку шапку. Долго выискивал слово, которым можно было бы побольней оскорбить Процаренуса.

- Мещанин! - сказал и быстро удалился.

Проходя мимо станции, нырнул под вагоны, чтобы сократить расстояние. И между колес лоб в лоб столкнулся с Комлевым. Оба зорко огляделись по сторонам: нет, сейчас их никто не видел.

- Комлев, - сказал Небольсин, сидя на корточках возле колеса, - если тебе что нужно, я помогу.

- Спасибо, товарищ. Ты уж не серчай, что я тебя тогда окрестил "белой тварью".

- Ты тоже прости меня за "красную сволочь".

Над ними пошел раскатываться вдоль состава звонкий перелязг букс. Вагоны тихо тронулись, и два человека (столь разных!) разошлись, ощутив тепло человеческого доверия.

На пустынном перегоне за станцией Полярный Круг, не доезжая до Керети, в штабной вагон к Процаренусу поднялись Ронек и полковник Сыромятев. Положение на дороге опять становилось катастрофическим: отряды молодой Красной Армии, еще малочисленные, сдерживали натиск озверелых лахтарей, рыскавших возле Кеми и Кандалакши, но им будет не устоять перед буреломным напором морской пехоты Англии!

Об этом Ронек и доложил Процаренусу...

За тюлевой занавеской вагона, растрепанной ветром, проступал в окне затерянный жуткий мир тундры: кочкарник, олений ягель, лопарская вежа, полет одинокой вороны над тихим озером.

- Спиридонов в Петрозаводске? - поинтересовался Процаренус.

- Он опять ушел в леса, и о нем ничего не слышно.

Сыромятев подтянулся и отрапортовал:

- Товарищ чрезвычайный комиссар, позвольте мне, кадровому офицеру, высказать свое мнение?

- Позволяю, - насторожился Процаренус.

- Я, - сказал ему Сыромятев, - все-таки верю в энтузиазм дорожных отрядов. В случае если англичане пойдут десантировать на нас с моря, мы, надеюсь, сможем отбросить их обратно.

- Ваше мнение, - отвечал Процаренус, - враждебно духу пролетарской революции. Вы чего желаете? Ввергнуть молодое социалистическое государство в войну против Антанты?

- Я не желаю этого... они этого желают.

- А собственно, кто вы такой?

Сыромятев стройно выпрямился:

- Я полковник бывшей русской армии, служил начальником пограничной охраны на Пац-реке, по берегам Варангер-фиорда и в районе Печенгских монастырей.

- А что вы здесь - у нас! - делаете?

Ронек шагнул вперед - маленький, ершистый.

- Полковник Сыромятев - военный инструктор при Красной гвардии Совжелдора. Он верой и правдой...

- Стоп! - задержал его Процаренус. - "Верой и правдой" - это слова из казарменного лексикона проклятого царского прошлого. Нам не нужны его "вера и правда"... - И повернулся к растерянному Сыромятеву: - Сдайте мандат!

Полковник не шевельнулся, стоял - как дуб, кряжистый, и медленно наливалась кровью его шея.

- Сдай мандат, контра! - заорал Процаренус.

- У меня... нет мандата.

- Как же ты служишь нам?

- Служу... на честное слово.

- У царского офицера нет честного слова!

И тогда Сыромятев пошел вперед грудью.

- Врешь! - выкрикнул. - Есть!

- Мы не удосужились выписать, - сказал Ронек.

Процаренус жестом подозвал к себе бравых "порученцев":

- Полковника - в последний вагон. Отвезем куда надо. Там он расскажет нам подробнее, каковы его "вера и правда".

- Это подлость! - Ронека даже замутило. - Как вы можете? Человек пришел в Красную Армию по доброй воле, еще до призыва всех офицеров, он честный офицер... Он - хороший человек!

Сыромятев протянул инженеру руку на прощание.

- Петр Александрович, - сказал он, - не надо меня расписывать... Лично вам и лично товарищу Спиридонову я очень многим обязан. И благодарен! Но... не огорчайтесь: я предчувствовал, что этим все и кончится для меня... Еще раз - прощайте!

Сыромятева под конвоем увели, и Процаренус взялся за Ронека:

- Ну а с вами у меня будет разговор особый... Кстати, совжелдоровец, вы большевик?

- Беспартийный большевик, - ответил ему Ронек.

- Сейчас, - продолжал Процаренус, - следом за мною пройдет на Званку французский бронепоезд. Так вот, не вздумайте дурить и перекрывать перед ним пути.

Ронек стянул с головы путейскую фуражку, погладил пальцем молоточки на скромной кокарде.

- А ведь знаете, - ответил спокойно, - я человек предусмотрительный. На всякий случай я перекрыл пути не только перед бронепоездом, но и перед вашим эшелоном тоже. Ибо мне многое не нравится в вас... Может, вы и убежденный человек. Мне, как беспартийному большевику, судить о вас не следует. Но все, что вы сделали, делаете и будете делать, - все это вносит сумбур и путаницу. Есть честные люди на дороге, которые, к сожалению, честно поверят вам.

- Вы это... пошутили? - нахмурился Процаренус.

- Увы, я серьезный человек. И мне не до шуток.

- Французский бронепоезд должен пройти. Я дал слово в Мурманске местному совдепу. И не только совдепу, а и... выше!

- А я дал слово своей совести, что задержу его. Любыми средствами: петардами, завалами, винтовками, гранатами, камнями... Вас я задержу тоже, - закончил Ронек тихо.