На рыбачьей тропе (Рассказы о природе) - Носов Евгений Валентинович - Страница 23

На потемневшем небе высыпали звезды. От реки тянуло терпким запахом рогоза. Где-то, должно быть в луговом болотце, укутанном туманом, нехотя, будто сквозь сон, квакали лягушки. В лугах поскрипывал коростель, и было похоже, будто не птица кричит, а какой-то полуночный плотник пилит тупой ножовкой сухую упругую дранку.

Село, спрятанное туманом, угадывалось лишь по одиноким огонькам да по звукам. Было слышно, как торопливо тарахтел движок: должно быть, сегодня в отрадненском клубе показывали кино. Где-то одиноко брехала собачонка да взлетела вспугнутой птицей голосистая девичья песня, чтобы внезапно снова оборваться, упасть куда-то за садами...

Мы ехали на одинокий огонек, что маячил чуть в стороне от деревни.

ПОД СТАРЫМ ОСОКОРЕМ

Маркелычева изба уже лет сто подпирала бугор над речкой и за долгий свой век окончательно вросла задней стенкой в землю. Избу укрывал широкой зеленой полой не менее древний осокорь, запустивший корни под завалинку. В иные весны половодье подбирается к самому порогу, а примерно раз в десятилетие вода загоняет деда на крышу. И если бы не старый осокорь, торчавший у правого угла, льдины уже давно своротили бы хату.

Перед снегопадом дерево начинало ронять листья. Они засыпали соломенную кровлю, двор, огород, сбегавший к самой реке. Дед сгребал листья в большие вороха и зимой сжигал их в лежан-ке. Кроме осокоря, в хозяйстве паромщика ничего не было, не считая маленькой плоскодонки. Правда, по берегу бродило с десяток кур. Но это уже бабкино имущество, до которого Маркелыч не касался.

Когда старуха была покрепче, держали корову. Но потом бабка что-то занемогла, и скотину отдали в колхоз, а вместо нее завели коз. Только с ними хлопот не убавилось. Весной, в бестравье, козы забирались на крышу хаты, которая с одной стороны застрехой как раз приходилась вровень с бугром, и объедали молодые ветки на осокоре. Как-то коза провалилась на чердак, и дед в сердцах порешил всех до одной.

- Экак безалаберно живешь! - покрутил головой председатель сельсовета, когда по случаю назначения Маркелычу пенсии от колхоза к нему пожаловала целая комиссия.- Хоть бы избу поправил, что ли... Лесу выпишем, плотников пришлем.

- А ты, ядреный якорь, лесом не больно расшвыривайся. В колхозе своих дыр хватает. Я и в такой свой век доживу. Вот за пензию покорно благодарим.

В молодости Маркелыч служил во флоте, плавал на угольщике и участвовал в Цусимском сражении. С тех пор прошло более полусотни лет, а душа у деда так и осталась морской. Не терпел он ни якорей, ни берега. Не любил дотошной мужицкой оседлости. Потому и хозяйством не обзаводился. И хотя отрадненская речка не Великий океан, а колхозный паром не морской транспорт, Маркелыч продолжал считать себя на флотской службе. И по особенно торжественным случаям облачал свое усохшее тело в парадную форму старой балтийской эскадры.

В обиходе дед придерживался флотской терминологии. Отогревая зимой бока на лежанке, он кричал старухе: "Задрай дверь, ядреный якорь! Не чуешь, холодом потянуло!"

Мне отвели "кают-компанию" - небольшую горенку с кривым скрипучим полом и двумя окнами на реку. Жена Маркелыча, маленькая нешумливая старушка, прибрала комнату и, как бывало по праздникам, развесила над окнами старинные льняные рушники с красной русской вышивкой.

На другой день Маркелыч, отвязав от прикола плоскодонку, чуть свет уплыл к парому, а я, хорошенько отоспавшись с дороги, отправился делать первые наброски.

За время, пока я не был в здешних местах, колхоз заметно развернул свое хозяйство; я находил много нового, радовался увиденному, жадничал и вернулся в избу основательно пропеченный солнцем и с полным альбомом карандашных рисунков.

Ради гостя дед не остался ночевать в курене. Перед вечером он приехал на лодке и привез добрый кукан хороших окуней. Хозяйка заварила ушицу, поставила старенький измятый самовар, грудь которого украшали два ряда вычеканенных медалей. Как всегда в таких случаях, на свежего человека потянулся народ, большей частью пожилые, степенные мужики. Они наотрез отказыва-лись от чая - уже попимши, благодарим,- опускались на корточки у стены, кадили махрой, изредка перекидываясь словами.

- Давеча видел: двое по берегу ходили с треногой. Что-то меряли...

- Должно, местность на карту снимали.

- А можа, плотину ставить надумали.

- Плотину б - да! А то речка совсем обмелела.

- Я в районной газете читал: под Киевом Днепр будут запружать.

- Далековато. Вода небось до нас не дойдет.

- Оно, верно, далековато. А то бы какое подспорье.

- Да уж польза была б... Первое дело - рыба поразвелась.

- Луга получшели б. А то уж больно сухи стали.

- А по мне, в колхозе флот заиметь,- встрял в разговор Маркелыч флотская душа.- Вот бы сразу и польза завиднелась.

- Ну, флот-то твой колхозу ни к чему,- вдавливая цигарку в подошву сапога, сказал рыжеватый мужичонка.- На кой он колхозу? Не морская держава.

- Не морская! - передразнил Маркелыч.- Ты, ядреный якорь, много-то во флоте разбираешься? Колхоз в Гремучий Яр все лето машины за камнем гоняет. Теперича скажи, много на той машине увезешь? А подгони баржу - сразу на полкоровника материалу. К тому же износу барже никакого. Кой ей леший сделается? Понимать надо. Я, милок, семь годов в Балтийской эскадре прослужил, полсвета обошел, в Цусимском сраженье участие принимал. А ты берешься мне о флоте рот разевать.

- Да уж слыхали,- буркнул рыжий.- На угольном складе плавал. Вроде как в обозе.

Дед подскочил с лавки, будто укушенный. Тряся перед самым лицом рыжего клокастой бороденкой, в которой застряла рыбья косточка из ухи, он зашипел гусаком:

- Ах ты, ядреный якорь, загни тебя в котелку! Да меня, можа, командующий к "Георгию" хотел представить.

- За чтой-то он тебя так полюбил?

- За геройство, вот за что!

- Угольной глудкой трубу сбил на японском броненосце,- пояснил кто-то из темных сеней.

Хата вздрогнула от дружного хохота. Дед растерянно развел руками, ошалело повертел головой, потом хлопнул себя по коленкам и тоже захохотал:

- Ведь придумают, черти окаянные! Глудкой по броненосцу.

- Ну чего к старику прилипли? - вступился кто-то.- Дело было не шуточное. Расскажи лучше, как тебя японцы по заднему месту секли.

- Что было, то было,- согласился Маркелыч, подсаживаясь снова к самовару.

- Ну, значит, шарахнули по нашему "Илье Муромцу" торпедою. Которые уцелели, посигали в воду. Гляжу, наше корыто выпустило из нутра пар и развалилось пополам. Ну мы, значит, и остались барахтаться посеред моря-океана. А кругом пальба, вода так столбами и вскидывается. Слева японец горит, справа наш на бок повалился. Мать честная! Тут уж дрыгать ногами ни к чему. Конец неминучий. Хоть бы, думаю, смерть геройскую принять, а то так - ни за понюшку табаку.

Откуда ни возьмись - японский миноносец. Заприметил нас, шлюпку спустил. Забагрили нас, как рыбу, выволокли - да и в темный отсек. В трюме жара, мокро, гарью отдает. Какой-то матросик тяжело стонет.

- Братки,- окликаю,- есть кто с "Муромца"?

- Все с него.

- Что-то с нами теперича будет?

Наверху забахали орудия. Видно, японцы опять в бой ввязались. Настырные, черти! Лежим прислухиваемся. Да вдруг что-то как шарахнуло у самого борта. Закачался японец, загудела обшивка.

- Это, братцы, с нашенского долбануло,- простонал раненый матросик. А на него как зацыкали:

- Чего, дурак, радуешься! Потонешь, как крыса.

- А что ж теперь из-за тебя, ирода, и японца трогать нельзя? Бейте их, братцы, не давайтесь самураям!

Чуем, в углу забулькала вода, пол стал кособочиться. Переползли на сухое. Опять сильно шарахнуло, аж лязг пошел. Орудия наверху замолчали. "Видать, наши доконают япошку",- думаю я про себя, а сам в темноте рукой шарю, воду нащупываю: мол, прибавляет аль нет. А вода уж к самым ногам подобралась. Пришлось вставать. Ухватились друг за дружку, чтобы не попадать,- ослабели, пока в море купались,- да так и стояли в воде, к бою прислухивались.