Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис - Страница 11

– Господин мой, стараюсь быть таким, – ответил Герден. – Отец ваш посвятил меня в рыцари. Я же любил эту даму с той поры, как ей было еще только двенадцать лет.

– А состоятельный ты человек, друг мой?

– У нас хороший лен, сударь: мой отец держит его от Руанской церкви, а также от церкви герцога. Я несу военную службу со своей сотней копьеносцев где случится, даже в качестве дорожного стражника, если не представляется ничего лучшего.

– Если я отдам тебе Жанну, что ты дашь мне взамен?

– Мою признательность, мой добрый господии, мою преданность и долговечную службу.

– Встань, Жиль! – произнес Ричард.

Жиль поцеловал его в колено и встал на ноги, а Ричард вложил в его руку ручку Жанны и сам удержал их вместе в своей руке.

– Боже, помоги мне так, как я помогу тебе, Жиль, если из этого выйдет что-нибудь дурное! – проговорил он резко.

Его слова как бы просвистели в воздухе, а Жиль посмотрел прямо ему в лицо. Ричард смерил его взглядом и убедился, что Жиль – честный малый. Затем он поцеловал Жанну в лоб и вышел, не оглядываясь назад. На опушке леса он нашел Гастона Беарнца, который сосал свои пальцы.

– Проходил тут какой-то черный рыцарь с лицом, словно сырое мясо, и с такой постылой хмуростью, какой я еще никогда не видел, – заметил юный весельчак. – Полагаю, его уже нет в живых?

– Я дал ему нечто такое, что должно вылечить его от хмурости и послужить к оправданию цвета его лица, – ответил граф. – Мало того, я дал ему возможность обрести жизнь вечную.. О, Гастон! – вдруг воскликнул он. – Едем на юг! Там солнышко светлыми пятнами ложится на дорогу, там благоухают апельсины. .. Едем на юг, дружище! Мне чудится, что я сейчас беседовал с ангелом небесным. И теперь-то, когда я дал ей крылья и она отлетела от меня, я начинаю познавать, как горячо я ее люблю! Скорей, Гастон! Мы уедем на юг и там увидим Бертрана, и сложим еще много песен про добрых женщин и про бедных мужчин.

– Черт побери! – воскликнул Гастон. – Я еду с вами, Ричард, потому что я тоже бедный: два дня у меня во рту не было ни крошки.

Так выехали они из леса Сен-Поль-ля-Марш. Ричард принялся распевать про Жанну Чудный Пояс. Никогда не любил он ее так, как теперь, потеряв возможность любить…

Глава V

КАК СОСТЯЗАЛИСЬ В ПЕНИИ БЕРТРАН ДЕ БОРН И ГРАФ РИЧАРД

И днем и ночью пел Ричард о Жанне. Он был вне себя от волнения, его поэтическое настроение достигло высшей степени возбуждения. Вся местность принимала в его глазах ее окраску, ее облик, ее прекрасный, благородный вид. Выпуклые холмы Вексена напоминали ее перси; леса, облитые пылающим золотом, походили на ее рыжеватые волосы; в тихих зеленоватых водах он читал тайну ее прекрасных глаз; в молочных волнах октябрьского тумана виднелись ее спокойные брови. Ровный свет Босы, такой благодетельный и вместе с тем строгий, был изображением ее души. Чудным поясом охватывали Турень реки Вьенна и Луара: чудно опоясывалась Жанна, с ее девственной лентой на пояснице, со щитом синего льда на сердце. Все дальше по дороге на юг, до самого Тура, не прекращались хвалебные песни: Ричард был неутомим в своей погоне за сравнениями. Но вот Пуатье, его родина, страна более знакомая! И по мере того, как Ричард взбирался по серым вершинам Монтагрье и уже виднелась цель странствия, он превращался в ученого толкователя старины: он изъяснял свои былые восторги.

– Гастон! Не вздумай уверять меня, что моя Жанна была мне неверна, – объявил он. – Никогда она не принадлежала мне так всецело, как в ту минуту, когда отдалась другому, никогда не любила меня горячее! Такова сила, дарованная женщинам, что они управляют вселенной. Это – сила Сына Божия, который Сам принес Себя на заклание и сделал нас Своими палачами из любви к нам. Я исполню свою долю: обвенчаюсь с этой французской девицей, и среди пыла страсти она не угадает никогда, что, в сущности, в моих объятиях будет Жанна. – Глаза его наполнились слезами. – Мы с ней будем венчаны на небесах, – прибавил он, вздыхая.

– Deus! – воскликнул тут Гастон. – Но, Ричард, такие браки могут прийтись по вкусу скорее небесам, чем людям. Человек – животное чувственное.

– Но в нем есть и душа, – возразил Ричард. – Только она так глубоко запрятана, что до нее могут добраться лишь тонкие девичьи пальцы. И, чувствуя это прикосновение, человек сознает, что в нем душа еще жива. Оставьте меня наедине с самим собой: я не весь еще погряз, не весь предан дьяволу! Я исполню свою обязанность, женюсь на этой французской девице, а любить буду, пока жив, мою золотую Жанну!

– В вас говорят зараз и король и поэт, – заметил Гастон. И он верил этому.

Уже смеркалось, когда они прибыли в Отафор, скалистый замок на границах Перигора, принадлежавший Бертрану де Борну.

По наружному своему виду, да и на самом деле, это был разбойничий вертеп, хотя расположился в нем поэт. Его стены были просто продолжением обрывов, над которыми стоял замок, а его башни уходили в небо, как горные вершины, только поострее. Здание возвышалось над двумя водопадами. Доступ к нему был липа с одной стороны, и то только по скале. Оттуда далеко, на много лье, виднелись дороги через долины и усеянные утесами покатости холмов. Задолго перед тем, как Ричард появился у ворот, владельца Отафора предупредили о его приближении, и он уже успел поглядеть украдкой со своих высот на своего сюзерена, подымавшегося в гору.

– Вороны попробуют Ричарда прежде, чем он успеет заклевать меня, – проговорил Бертран де Борн и приказал поднять мост и опустить решетки. И замок Отафор предстал перед вновь прибывшими во всей своей наготе.

Гастон засмеялся.

– Вот аквитанское гостеприимство – гостеприимство твоего герцогства, Ричард!

– Клянусь головой! – воскликнул граф. – Если я вообще сегодня буду спать в подзвездном мире, то просплю эту ночь в замке Отафор. Но, послушай, как я приворожу этого крамольника

И Ричард крикнул во все горло:

– Эй, Бертран! Сойди-ка вниз, человече! Окрестные холмы вторили его крику. Галки кругом вились под башенками. Вдруг появился человек и заглянул в решетку. Ричард узнал его.

– Это ты, наконец, Бертран? – крикнул он. Ответа не было, но слышно было, как соглядатай тяжело дышал у своей дыры.

– Вылезай из своего подземелья, рыжая лиса! – заворчал на него Ричард. – Покажи холмам свою печальную морду, посопи тут, под открытым небом. Я отогнал бичом всех собак: отца моего здесь нет! Неужели ты захочешь уморить с голоду своего сюзерена?

В ответ отодвинулись засовы, с громом спустился подъемный мост, и вышел Бертран де Борн. То был человек красивый, сильный, беспокойный, с возмущенным красным лицом, с сердитым взглядом, с обстриженными волосами и бородой, слишком тучный для своего платья, человек-огонь, порыв, ярость. При виде этого неугомонного ругателя, этого извивающегося хитреца, Ричард откинул назад голову и рассмеялся долгим громким смехом.

– О, ты, творец твоих собственных тревог и удушливых сновидений! Скажи, какое зло могу я причинить тебе? Ни десятой доли твоей пустыни! Иди же прямо сюда, мастер Бертран, и прими то, что я тебе дам.

– Клянусь Богом, господин мой Ричард! – начал тот, страшно оробев. Но так как господин ждал, то он вышел, наконец, бочком, а Ричард соскочил с коня, взял хозяина дома за плечи, потряс его хорошенько и поцеловал в обе щеки.

– О, ты, злокозненный, красный разбойник, певец мыслей Господних! Клянусь, я люблю тебя, несмотря на все это, хоть, собственно, я поступил бы лучше, если б свернул тебе шею. Ну, а пока дай нам поесть, попить и поспать в чистой постели, потому что без всех этих удобств Гастон – погибший человек! Потом мы с тобой примемся распевать песни.

– Войдите, войдите, Ричард! – отозвался Бертран де Борн.

День или два Ричард блаженствовал в золотом спокойствии и носился со своей любимой мечтой, поглощенный думами о Жанне, он ужасался только, что ему придется делить ее с другим. Впоследствии он частенько вспоминал про это время: оно занимало в душе его такое место, вызывало такое настроение, которого не могли превзойти даже минуты самой дикой страсти. Горный воздух, тихий, но животворно обвевающий; высокие горы, дремлющие на солнце; птицы, порхающие в небе, – все вливало в его душу тот мир, которого он надеялся достигнуть теперь, когда ему удалось совладать со своими низшими страстями. «Теперь, – думалось ему, – я смогу постигнуть ту силу, которую любовь заимствует у Бога и разделяет его с посланцами, ангелами, – это вечное пламя, острое, крепкое».