Предел зла - Алешина Светлана - Страница 6

Тогда он закрывал глаза на то, что его сожительница работала проституткой и помимо клиентов встречалась еще с одним мужчиной. Он не воспринимал насмешки старых друзей, оправдывая свое поведение тем, что представителям богемы дозволено чудить по-всякому, в том числе и таким образом.

Это сейчас он стал звездой эстрады и не взглянул бы теперь на эту длинную нескладную женщину с круглым лунообразным лицом. Он просто скользнул бы по ней равнодушным взглядом, в долю секунды оценив, что он ее не хочет. А если не хочет, то какой смысл утруждать себя произносить слово? Ведь ее лицо говорит само за себя — искать интеллект и духовность за ним так же бессмысленно, как сажать на Кольском полуострове мандарины. А тогда — тогда были два месяца бешеного, на грани помешательства секса и… ничего, абсолютно ничего в душе. Остались только воспоминания о немытых стаканах, загаженном столе, блевотине от перепоя и ощущение падения в пропасть, в которую Шатров никогда ранее не падал.

Это потом пришли для Геннадия лучшие времена, он раскрутился, наладилась личная жизнь. Но прошлое упорно напоминало о себе. И как только о Шатрове заговорили на телевидении, его песни стали звучать по радио, он был буквально атакован бывшими женщинами. Даже теми, за кем он когда-то бегал, а они не хотели воспринимать его как мужчину. Одной из первых среди них была бывшая проститутка Яна Ковалева.

Естественно, прежде всего она попросила денег, обосновывая это очень просто — есть общий ребенок и, хоть Геннадий официально не признавал отцовства, надо помочь. Хоть немного — ведь для Шатрова это такие пустяки. Теперь-то, когда его доход вырос во столько раз! Когда займы денег у друзей на аборт уже казались ему страшным сном!

Жалобы Яны возымели результат. Шатров размяк. Он дал один раз. Дал второй — естественно, больше. На третий раз он в полном соответствии с классической пушкинской сказкой о золотой рыбке сказал:

— Тысяча долларов — это все, что я могу для тебя сделать. Работай сама. Устраивай свою жизнь. Помнишь, когда я был на мели и просил у тебя деньги, ты что мне ответила?

Яна молча хлопала невинными глазками.

— А я тебе напомню, — прокурорским голосом гремел Шатров. — Ты сказала, что мужик сам должен зарабатывать, а женщина, то есть ты, эти деньги тратить. А у меня в тот день денег даже на пельмени не было! У тебя же, кстати, они были — за один день ты заработала в постели тысячу рублей и дать мне полтинник могла. Но не захотела.

— Но ведь сейчас у тебя есть не только на пельмени, — нагло улыбнулась Ковалева.

Шатров скрежетал зубами, но вступать в дискуссию не стал, понимая, что читать моральные проповеди перед этой женщиной — дело пустое. И отсчитал несколько зеленых бумажек, презрительно бросив их на стол.

— В последний раз.

Однако аппетит приходит во время еды. Ковалева действительно на время оставила певца в покое, но через полгода объявилась снова. Похвасталась новым телевизором и обновками гардероба. Шатров сквозь зубы улыбнулся, поскольку понимал, что куплено это на его деньги. Кончилось все абсолютно предсказуемо — Ковалева пожаловалась на ужасные обстоятельства, свалившиеся на ее голову. В число оных входили ограбление, пожар, изнасилование на дороге милиционерами, разве что землетрясение ею не упоминалось. И… попросила денег.

Шатров указал Яне на дверь. Поскольку уходить мирно она не захотела, ее пришлось вытурить с помощью охранника. Ковалева орала, ругалась матом — и благим, и самым что ни на есть натуральным — и обещала вернуться и разнести у Шатрова все. Грозила бандитами и крепкими деревенскими парнями, своими родственниками. Данные заявления тогда были восприняты Шатровым, его охраной и администратором Коротиным адекватно — как бред сивой кобылы. Охранники, никогда обычно не улыбавшиеся, — Шатров почему-то всегда настаивал на том, что его стражи законченные дуболомы, — и те позволили себе кривые ухмылки.

И вот она вернулась. Вернулась в самый неподходящий для этого момент — когда с визитом в Тарасов прибыли немецкие воротилы шоу-бизнеса. Они приехали покупать Шатрова, которого уже не устраивали масштабы России. В Европе все было на порядок круче, там были другие деньги и другие перспективы. С англоязычным репертуаром у него проблем не существовало. Гена Шатров, даже нищенствуя, почти что десять лет непрерывно изучал англо-американскую рок-музыку. Так что это была его стихия.

Весь этот калейдоскоп исторических событий прошел сейчас перед глазами Геннадия, когда он раскуривал сигарету и напряженно раздумывал, что же ему делать с этой вконец осатаневшей деревенской потаскухой. Истошный, рыдающе-истеричный женский голос, доносившийся из-под окон особняка, вернул певца к реальности.

— Шатров, пидорас ты, бл..!

Немцы снова вопросительно посмотрели на хозяина. Тактичный Эльдар мягко улыбнулся и сказал:

— Это Россия. Здесь иногда возникают такие проблемы — люди очень эмоциональные. Как футбольные болельщики.

— О, йа, йа, — понимающе осклабился Карл. — Я тоже иногда кричу, когда играет «Бавария».

— Шатров — пидорас! — Под окнами атмосфера тем временем накалялась.

— Вас ист дас «пидорас»? — поинтересовался Герхард у Измайлова.

— Это очень плохое слово, ругательство. — Эль"? дар был неотразим со своей чуть виноватой улыбкой. — Но к Геннадию это не имеет никакого отношения. Просто эта женщина сумасшедшая, вот и все. Она не может понять, что все уже в прошлом — банальная история.

— С женщинами много проблем, — понимающе закивал Герхард. — У меня был роман в Италии, там тоже очень вспыльчивые фройлейн.

— Лучше жениться и спокойно жить в семье, — возразил Карл.

Герхард и Эльдар выразительно посмотрели на бюргерское брюхо Карла и развели руками. Действительно, в спокойной жизни были свои прелести — на теле Карла они очень хорошо были заметны.

— Шат-ров — пи-до-рас! Шат-ров — пи-до-рас!

Выкрики под окнами переходили на скандирование. Исполнено все это было таким противным, немузыкальным, варварским квазисопрано, что Шатров не выдержал: открыл окно и явил наконец свой лик подруге прежних лет.

— Вали отсюда немедленно! — бросил он, стараясь сохранять видимость спокойствия.

— Сейчас прямо, конечно! — издевательским пьяным голосом базарной торговки закричала Ковалева. Но тут же вдруг изобразила на своем лице необыкновенную покорность и ангельски-кротким голоском произнесла:

— Дай мне десять тысяч баксов, и я уйду. Геночка, правда уйду… И никогда-никогда тебя просить ни о чем не буду.

Для полной тождественности жанра провинциальной актрисе Ковалевой не хватило еще пальчик засунуть в рот, дабы изобразить полнейшую невинность.

— Пошла на х… пока ребра целы и зубы на месте, — прошипел Шатров, высунувшись из окна. Его лицо демонстрировало нескрываемую ненависть к бывшей подруге.

— Пидорас ты, — ненависть на противоположной стороне баррикад также была нескрываема. — Ты никогда не был мужиком. Никогда… Господи, кого я любила! Короче, я в суд подаю, Гена. И в газету напишу…

— Подавай. Только учти, что ни один судья с такой вышедшей в тираж кобылой, как ты, спать не будет. Тебе придется искать подругу помоложе, чтобы направлять Фемиду верным курсом, — с циничной ухмылкой заявил Шатров. — А что касается газеты…

— Ах ты, сука! Какая же ты шваль и мразотина, Шатров! Мр-разь! Дер-рьмо! — Ковалева не на шутку разоралась. — Сейчас все узнают! Все узнают!

И без газеты все узнают… Все узнают, что Шатров — козел. Я сейчас всем скажу…

И, покачнувшись, неуклюже замахнувшись рукой, Яна во всю мощь своей глотки заорала:

— Шатров — пидорас! Шатров — пидорас! Шатров — пидорас!

И захохотала. Потом, отсмеявшись, снова перешла на скандирование.

Геннадий в бешенстве захлопнул окно и тут же посмотрел в глубь гостиной. Эльдар и двое немцев по-прежнему были увлечены музыкальными деталями, однако Шатров заметил, что Герхард с интересом прислушивается к тому, что происходит на улице.

А там тем временем проходившая мимо компания подростков очень заинтересовалась эмоциональными выкриками пьяной женщины. И… присоединилась к ним, с подростковым задором выкрикивая два простых слова. Это было последней каплей, взорвавшей терпение охраны.