Подкидыш - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 7

– Что вы, госпожа, разве это – оживленно?! – насмешливо воскликнул Морлэнд. Чем дальше они забирались на север, тем более неразборчивой становилась его речь, все явственнее приобретая присущий северянам акцент – Посмотрели бы вы, что тут творится в базарный день!

– Значит, мы уже почти приехали? – поинтересовалась девушка чуть позже.

На этот раз, обернувшись к ней, ответил Роберт.

– Мы уже на месте, – сказал он. – Гляньте-ка, вон, видите огромные ворота, там, впереди? И городские стены.

– Ну да, ну да! Значит, это и есть Йорк? – Элеонора была возбуждена и обрадована. Как-то раз ей довелось побывать в таком большом городе, как Винчестер, но кроме этого она никогда не видела ничего крупнее деревни, и теперь её охватило приятное волнение при мысли о том, что она будет жить рядом с таким громадным городом. Они подъезжали к нему все ближе и ближе, девушка с трепетом взирала на него – и вдруг почувствовала вонь большого города и услышала звон сотен церковных колоколов, эхом отдававшийся от красивых белых городских стен. Оба эти ощущения заставили её изумленно приоткрыть рот что касается запаха, то она никогда раньше не сталкивалась ни с чем подобным, проведя всю свою жизнь в богатых домах, которые периодически проветривались и наполнялись благовониями. Здесь же стоял смрад нечистот, оставленные людьми и животными, они долгое время скапливались и гнили на весьма ограниченном пространстве. Что до гула, то это был хор самых разных колоколов, звучавших по всему городу и наполнявших своим медноголосым звоном весь воздух в округе – до такой степени, что он, казалось, начинал вибрировать вместе с ними.

– Почему бьют в колокола? Что-то случилось – спросила Элеонора Роберта, который ехал рядом с ней.

– Нет, они звонят так постоянно, – ответил юноша. – Некоторые отбивают время, другие созывают на мессу, у третьих – это похоронный звон, в основном же звонят за упокой чьей-нибудь души. Думаю, что колокола большинства крупных храмов бьют целый день, поминая усопших.

– Очень красивый звук, – заметила Элеонора – Хотелось бы и мне знать, что, когда я умру, колокола будут звонить по мне каждый год.

– Если вам нравится колокольный звон, подождите конца месяца, когда начнется Великий пост. Тогда будут звонить все колокола всех храмов города – так же, как и на День Всех Святых. Мы живем так близко от городских стен, что в это время едва можем заснуть, разве что ветер дует в противоположную сторону.

– Скажите-ка мне, – внезапно спросила Элеонора, вглядываясь в открывшиеся её взору Большие ворота, что это за коричневатые штуки на шестах над стеной? Издали они похожи на тыквы или огромные репы, или на что-то в этом роде.

На сей раз Роберт не торопился с ответом, и, повернувшись, чтобы взглянуть на жениха, девушка заметила, что он смотрит на неё как-то странно.

– Неужели вы и вправду не знаете? – наконец проговорил он.

Она покачала головой.

– Я бы не спрашивала, если бы знала.

– Это головы – вернее, то, что от них осталось. Головы преступников, казненных в городе. Злодеев вешают, топят или четвертуют, а когда их трупы начинают разлагаться, головы выставляют над стеной, пока они окончательно не сгниют или пока их не склюют стервятники.

– О, – едва смогла выговорить Элеонора, поспешно отворачиваясь. Вес было правильно – преступники заслуживают наказания и должны понести суровую кару, но девушку пугала мысль о том, что ей предстоит проехать через городские ворота под взглядами слепых, вытекших глаз.

– Вы привыкнете к этому, – сказал Роберт, стараясь не рассмеяться над её явным смятением.

Элеоноре совсем не хотелось появляться в незнакомом месте с видом совершеннейшей дурочки.

– Меня это мало волнует, сэр, – резко ответила она. – Мне просто интересно, что будет, если одна из них свалится на нас, когда мы будем въезжать в ворота.

– На сей раз вам не стоит беспокоиться об этом, – ласково улыбнулся Роберт, – мы уже дома.

Дома! Это слово странно звучало для Элеоноры, оставившей свой дом далеко позади. Но именно в этом месте будет она теперь жить долгие годы, и не было ничего удивительного в том, что она с интересом огладывалась вокруг. Зубчатая стена отделяла дом от дороги; большие, окованные железом ворота были распахнуты настежь явно в ожидании хозяев, приближение которых слуги наверняка заметили еще издали. Отряд въехал в ворота и оказался в типичном фермерском дворе, где бродили куры и в грязи валялись свиньи, и тут Элеонора впервые смогла рассмотреть сам дом.

Это было деревянное строение с большим резным фронтоном, обращенным на восток, и крытыми галереями на уровне второго этажа, с которых можно было подняться в верхние покои. Сзади и с боков к дому лепилось множество построек, явно возведенных в самое разное время; все это создавало фантастическую мешанину кровель, застрех и вовсе непонятных перекрытий, которые были хорошо видны со всех сторон. Это загадочное нагромождение стен, крыш и переходов и было Микллит Хаузом, чье название, высеченное в камне, красовалось над парадной дверью. И выглядело все это так, как и должно было выглядеть – большим, широко раскинувшимся фермерским домом.

Роберт с любопытством наблюдал за выражением лица Элеоноры, пока Джоб, спешившись, отводил Додмена на относительно сухое место, чтобы девушка могла слезть с пони, не особенно испачкавшись.

– С южной стороны возле дома разбит сад, – проговорил Роберт, надеясь, что плотно сжатые губы Элеоноры хотя бы чуть-чуть расслабятся, – а из окон, выходящих на запад, открывается вид на вересковые пустоши, которые тянутся до самых холмов. А все наши земли лежат к юго-западу. Землями к северо-западу владеет один из людей графа Нортумберлендского, но он совсем не занимается ими.

Элеоноре все это было безразлично. Она устала, промокла до нитки и страшно замерзла. Она мечтала лишь о теплом очаге, горячей пище и удобной постели и думала только о том, каким же окажется дом изнутри. Несколько мужчин – слуг, а может быть, арендаторов – выбежали навстречу отряду, когда он въезжал во двор, и теперь грубыми, громкими голосами о чем-то разговаривали с Морлэндом на языке, которого Элеонора не понимала. Он звучал для неё как кваканье и визжание каких-то чужеродных существ, а вовсе не как человеческая речь. Девушка уже слезла со своего пони и теперь стояла, дрожа, под сводом одной из галерей, ожидая, когда ей поднесут чашу вина, которой полагалось встречать любого вновь прибывшего, и отведут в дом, но, похоже, ничего подобного никто делать не собирался. её собственные слуги – Габи, Жак и Джоб – жались к ней, словно ища защиты, причем Джоб держал на руках скулящего щенка, проделавшего столь долгий путь туда и обратно неизвестно зачем. Несколько мужчин увели лошадей со двора, и сам Морлэнд, грубо крича на своих слуг, ушел вместе с ними. Роберт смотрел ему вслед, раздумывая, идти ему за отцом или остаться. Он понимал, что нужно сделать что-то для гостей и особенно для Элеоноры, но играть роль хозяина – значило привлечь внимание к оплошностям отца, а юноше этого совсем не хотелось. Наконец он решил пойти разыскать отца и как можно мягче напомнить ему о его обязанностях. Пробормотав какие-то извинения, Роберт бросился за угол дома, оставив гостей в полном недоумении.

Теперь в неловком положении оказалась Элеонора Она попробовала облегчить душу, жалуясь неизвестно кому.

Какое варварство, – в бешенстве говорила девушка, – оставить нас здесь мокнуть под дождем. Ни слова привета, ни чаши вина! Никто даже не пригласил нас в дом. Вот до чего мы дожили, Габи, – о нас заботятся меньше, чем о лошадях или собаках!

– Лошади и собаки, госпожа, здесь, наверное, ценятся куда выше, чем люди, – с горечью заметил Жак Большую часть своей жизни он провел на теплой кухне в доме благородного лорда, ненавидел холод и очень страдал от него. Все время, пока они были в пути, Жак прикидывал, удастся ли ему дожить до следующей весны.

– В доме нет ни единой женщины, госпожа, – напомнила девушке Габи, и это заставило Элеонору действовать. Гордо вскинув голову и упрямо выпятив вперед подбородок, готовая отразить любые нападки, девушка решительно направилась к двери.