О всех созданиях – прекрасных и удивительных - Хэрриот Джеймс - Страница 51

– Ну, не скажите. Бесспорно, он такое впечатление производит, но человек он что надо.

26

Ни один ветеринар не любит, чтобы ему затрудняли работу, и, продолжая нащупывать ягнят, я не сдержал раздражения.

– Право же, мистер Китсон, – сказал я сердито, – вам следовало бы вызвать меня пораньше. Сколько времени вы пытались помочь ей разродиться?

Фермер что-то буркнул с высоты своего роста и пожал плечами.

– Да самый чуток. Недолго, в общем-то.

– Полчаса? Час?

– Куда там! Ну, может, минут пяток.

Мистер Китсон нацелил на меня острый нос и хмурый взгляд. Впрочем, это было его обычное выражение: я никогда не видел, чтобы он улыбался, а представить себе, что его обвислые щеки колыхнутся от веселого смеха было и вовсе невозможно.

Я скрипнул зубами и решил молчать, но я-то знал, что за пяток минут стенка влагалища не могла бы так распухнуть, а ягнята – стать сухими, точно наждачная бумага. И ведь предлежание было правильным: головное у одного, тазовое у другого. Но только, как часто бывает, задние ножки одного лежали по сторонам головы второго, создавая иллюзию, будто они принадлежат ему же. Я готов был побиться об заклад, что мистер Китсон вдосталь повозился тут своими грубыми лапищами, упрямо стараясь вытащить эту головку и эти ножки обязательно вместе.

Да вызови он меня сразу, мне и минуты бы не понадобилось, а теперь вот ни дюйма свободного пространства, работать приходится одним пальцем – и все без толку. Вот если бы всеми пятью!..

К счастью, нынешние фермеры редко устраивают вам такие сюрпризы. Во время окота я обычно слышу: «Ну, нет, я пощупал и сразу понял, что мне это не по зубам». Или же, как на днях мне сказал хозяин овчарни: «Двоим с одной маткой возиться, да разве же это дело?» По-моему, лучше не скажешь.

Но мистер Китсон принадлежал к старой школе. И ветеринара звал, только перепробовав все остальное, а прибегнув к нашим услугам, обычно оставался очень и очень недоволен результатами.

– Бесполезно – сказал я, извлекая руку и быстро прополаскивая ее в ведре. – Надо что-то сделать с этой сухостью.

Я прошел по всей длине старой конюшни, превращенной во временный приют для ягнящихся овец, и вынул из багажника тюбик с кремом. На обратном пути я расслышал слабый стон где-то слева. Освещена конюшня была слабо, а самый темный угол был еще отгорожен старой дверью, снятой с петель. Я заглянул в этот импровизированный закуток и с трудом разглядел лежащую на груди овцу. Голова ее была вытянута, ребра поднимались и опадали в ритме частого трудного дыхания. Так дышат овцы, испытывая непрерывную боль. Иногда она тихо постанывала.

– Что с ней такое? – спросил я.

Мистер Китсон угрюмо поглядел на меня из противоположного угла.

– Вчера окотилась, да неудачно.

– Как – неудачно?

– Ну-у… ягненок один, крупный, а нога назад завернута.

– И вы его так и вытащили… с завернутой ногой?

– А что еще делать-то было?

Я перегнулся через дверь и приподнял хвост, весь в кале и выделениях. Я даже вздрогнул – таким все там было синим и распухшим.

– Ею следовало бы заняться, мистер Китсон.

– Да нет! – В голосе фермера послышалась досада. – Не к чему это. Посмотрите вы ее, не посмотрите – все едино.

– Вы думаете, она умирает?

– Угу.

Я провел ладонью по ее голове. Губы и уши холодные. Пожалуй, он прав.

– Так вы уже Мэллоку позвонили? Ее надо бы поскорее избавить от лишних страданий.

– Да позвоню я, позвоню… – Мистер Китсон переступил с ноги на ногу и отвел глаза.

Я прекрасно все понял. Он твердо намеревался предоставить овце страдать до конца – «может еще и оклемается». Пора окота всегда была для меня полна радости и удовлетворения, но тут передо мной была другая сторона медали. В сельском календаре это лихорадочное время, добавляющее к обычным заботам сразу кучу новых хлопот, – и в некоторых отношениях оно истощает все резервы сил и фермеров, и ветеринаров. Буйный поток новой жизни оставляет по берегам исковерканные обломки – овец, слишком старых для последней своей беременности, ослабленных болезнями вроде фасциолеза или токсемии, страдающих воспалением суставов или просто «окотившихся неудачно». Нет-нет, да и наткнешься в каком-нибудь темном углу на такую овцу, брошенную там без всякой помощи – «авось, сама оклемается».

Я молча вернулся к своей пациентке. Крем сыграл свою роль, и я смог вести дальнейшее обследование почти всеми пальцами. Надо было решить, с какого ягненка начать, но поскольку голова уже продвинулась относительно далеко, логично было заняться тем, которому она принадлежала.

С помощью фермера я водворил задние ноги овцы на тюк соломы и, используя наклон, осторожно отодвинул ножки в глубину. В освободившемся пространстве мне удалось зацепить скрюченным пальцем передние ножки, отогнутые вдоль ребер назад, и вывести их в проход. Еще колбаска крема, еще несколько секунд осторожных маневров – и ягненок появился на свет.

Но слишком поздно. Крохотное существо было мертво, и, как всегда, при виде крепкого красивого тельца, которому не хватало только искры жизни, меня захлестнула горькая волна разочарования.

Я торопливо намазал руку еще раз и нащупал второго, отодвинутого вглубь, ягненка. Места теперь было много, и мне удалось зацепить его всей кистью. Остальное было делом минуты. О том, что второй ягненок жив, казалось, не могло быть и речи, и я просто торопился помочь овце. Однако едва я извлек его, как ощутив холод окружающего воздуха, он судорожно дернулся, и, держа в ладонях мягонькое пушистое шевелящееся тельце, я понял, что все в порядке.

Странно, как часто так случается: вытаскиваешь мертвого, уже давно тронутого разложением ягненка, а позади него ждет своей очереди живой! И все-таки это была нежданная радость. У меня полегчало на душе, когда я очистил его рот от слизи и подложил к матери – пусть оближет. На всякий случай я проверил, не прятался ли за ним еще и третий, но ничего не обнаружил и распрямился.

– Ну, особых повреждений нет, и думаю, ей ничего не грозит, – сказал я – Не могли бы вы принести мне чистой воды, мистер Китсон? Будьте так добры!

Фермер вылил грязную воду на пол и вышел из конюшни. В наступившей тишине до меня донеслись звуки тяжелого дыхания овцы в темном углу. Я попытался отогнать от себя мысль о том, что ей еще предстоит вытерпеть. Сам я скоро отправлюсь по другим вызовам, потом пообедаю, начну вечерний объезд, а здесь в темном унылом углу бедное животное будет долго и мучительно агонизировать. Сколько времени продлится это умирание? Сутки? Двое суток?

Нет, не могу! Надо что-то сделать! И, припустив бегом к машине, я схватил флакон с нембуталом, большой шприц на пятьдесят кубиков и метнулся назад в конюшню. Одним прыжком перемахнув через старую дверь, набрал в шприц сорок кубиков и ввел их в брюшную полость умирающей овцы. Я выпрыгнул наружу, пронесся через конюшню, и, когда появился мистер Китсон с полным ведром, с невинным видом стоял там, где он меня оставил.

Растеревшись полотенцем, я надел пиджак и взял бутылку с антисептическим средством, а также тюбик с выручившим меня кремом.

Мистер Китсон пошел впереди меня по проходу и по дороге заглянул в отгороженный дверью угол.

– Ну, ей уже недолго осталось! – буркнул он.

Я посмотрел через его плечо. Овца уже не задыхалась и не стонала. Бока ее чуть приподнимались и опадали равномерно и редко. Глаза были закрыты. Она погрузилась в сон, который незаметно перейдет в тихую смерть.

– Да, – сказал я. – Она явно слабеет. Думаю, теперь уже скоро. – Не удержавшись, я добавил: – Вы потеряли эту овцу и того ягненка. А ведь я, почти наверное, спас бы их для вас, если бы вы дали мне такую возможность.

Быть может, мои слова произвели впечатление на мистера Китсона. Во всяком случае, через несколько дней он вызвал меня к овце, которой сам явно не помогал разродиться. Она паслась на лужке перед домом, битком набитая ягнятами – такая бочкообразная, что еле передвигала ноги. Но вид у нее был здоровый и веселый.