Вернись, бэби! - Хэран Мэв - Страница 6

– То есть? – ощетинилась Стелла.

– Ну, ты же решила, что не создана для материнства. И должно быть, поступила вполне разумно. – Би сказала это таким тоном, что было ясно: она думает совершенно иначе.

Стеллу захлестнула жгучая злость. Мама не в силах удержаться от колкостей!

– Ты так и не простила мне, что я его отдала на усыновление, да?

– Конечно, я считаю, что ты поступила как эгоистка. Можно было найти другой выход, менее радикальный. Если бы ты попросила, мы бы что-нибудь придумали.

– Эгоистка? – Стелла услышала, как у нее повышается голос без малейшего намека на голосовые модуляции, которыми она с таким трудом овладевала в годы учебы. – Значит, я – эгоистка? Как мило слышать это из твоих уст!

Все воспоминания об одиночестве и чувстве заброшенности в этом чертовом монастыре, где она вынуждена была торчать даже на каникулах, нахлынули на нее. Ее охватили злость и обида. Какое лицемерие!

– Тебе до меня вообще не было дела! Ты только и делала, что шлялась с отцом по самым немыслимым курортам и воображала, что у меня все прекрасно.

Би словно ожгло плетью; складки кожи на ее высохшей шее вдруг побледнели и стали похожи на гимнастические обручи.

– Не по своей воле. Твой отец не мог здесь найти работу. Вместе мы могли играть только за границей.

Стелла дала волю горестным воспоминаниям об отце, которого она, по сути дела, толком и не знала. А теперь и подавно поздно. Отец умер, когда ей не было и тридцати.

– Он мог бы работать там, а ты здесь.

– Это было все равно что развестись. Твой отец всегда косил на сторону. В наше время считалось, что брак важнее детей.

– Ну, у тебя-то таких проблем не было. – Стелла хотела бы выразиться помягче, но остановиться уже не могла.

Би тоже вспылила:

– Скажи, разве оно того стоило? Ради твоей блистательной карьеры актрисы, раздевающейся перед публикой? Сколько раз ты уже это проделывала? Десять? Двенадцать? И не забудь нагую Джульетту, с которой все началось. – Она взяла дочь за руку и крепко сжала. – Ты никогда не задаешь себе вопрос: а что, собственно, стало с твоим ребенком?

На лице у Стеллы появилось такое выражение, что у Би заныло сердце. Дочь напомнила ей дорогое, изнеженное животное, получившее пинок от единственного человека, на которого могло опереться.

– Послушай, Стелла, милая… Мне не следовало этого говорить. Ты права. Когда ты росла, я была эгоисткой, а то, что времена изменились, – слабое оправдание. У меня нет права обвинять тебя в бессердечии.

– Все нормально, – сказала Стелла таким голосом, что о него можно было содрать кожу. – Думаю, ты меня понимаешь.

Уже не любимая дочь Би, а известная многим эффектная актриса с преувеличенной небрежностью подхватила жакет и вышла.

Би молча проводила Стеллу исполненным болью взглядом, жалея, что наговорила дочери столько гадостей, вместо того чтобы хотя бы отчасти залечить ее душевную рану. Она не могла подобрать нужных слов. Все, что она сказала, была чистая правда, и обе это понимали. Иногда худшее в материнской доле заключается как раз в том, что ты оказываешься единственным человеком, который может сказать правду.

Глава 4

Позже, в своей небольшой, но уютной квартире, куда допускались только немногие, самые привилегированные, Стелла задумалась о жизни, которую сама для себя создала. Квартирка была крохотная, но прекрасно расположенная – в самом сердце Ковент-Гарден, в минутах ходьбы от любого театра, в который ее могли пригласить. Имелся и садик на крыше, с небольшой теплицей, целиком отданной жасмину. Здесь Стелла могла сидеть, упиваясь пьянящим ароматом, созерцая звезды и одновременно слушая звуки любимого ею города. Это жилище не было приспособлено к воспитанию детей – точно так же, как две ярко-алые парные кушетки в стиле модерн не предполагали наличия поблизости липких ладошек.

Нет, сердито спрашивала себя Стелла, кто сказал, что успех должен быть обязательно связан с наличием детей? Разве талант, тяжелый труд, инстинктивное чутье на потаенные замыслы драматурга ничего не стоят? Разве ценность жизни измеряется способностью пополнить еще одной душой уже и без того перенаселенную планету?

Как только мать смеет намекать, что ее жизнь не удалась! Эти ее безобразные накладные ресницы. Этот голос, похожий на намазанный медом наждак. Зашедшая звезда захолустных кинотеатров, нелепая фигура, вечно пытающаяся компенсировать свое забвение вызывающей одеждой. Пародия на актрису! Стелла припомнила: всякий раз, когда Би забирала ее из школы в очередном невообразимом наряде, похожем на костюм, оставшийся после съемок «Микадо», Стелла пыталась окружить себя непроницаемым шаром смущения. Так щетинится ежик, учуяв опасность. Мать этого даже не замечала. Или ей было наплевать.

Ну, так и Стелле плевать. С какой стати она должна придавать значение чьему-либо мнению, особенно мнению матери?

Она набрала номер агента. Боб часто засиживался в конторе дольше других, что для агента было похвально. А если его не было в офисе, это означало, что он на каком-нибудь спектакле с участием своей клиентки либо общается с кем-то, кто может быть полезен для дела. Похоже, у Боба совсем нет личной жизни, и он от этого нисколько не страдает. В то время как некоторые, впадая в кризис среднего возраста, вдруг бросали работу и ударялись в буддизм или уезжали жить в деревню, Боб просто покупал какое-нибудь новое хитроумное устройство, выполняющее функции телефонной книжки.

Сегодня Боб был в офисе.

– Боб, это Стелла. Узнал что-нибудь про «Ночь»? – Стелла никогда не утруждала себя вежливыми вопросами типа «как дела?».

– Угу. Мне жаль, дорогая, но все забито. Роль дали Роксане Вуд.

Роксана Вуд была не просто из поколения молодых и популярных актрис, но юная и прекрасная дочь целой сценической династии.

– Но она же совсем ребенок! Только начала жить. Им придется набавить ей лет десять.

Он мог бы ответить, что это куда проще, чем убавить, но промолчал. Однако все было ясно и без слов.

– Они только поинтересовались… – тут он сделал паузу, давая искрам улечься и не будучи вообще уверен, что следует продолжать, – …не согласишься ли ты сыграть ее мать.

– Надеюсь, ты послал их куда подальше? – Стелла в ярости бросила трубку.

– Да, – поведал Боб смолкнувшему телефону. – Только в еще менее вежливой форме.

Стелла не успела остыть, когда раздался звонок в дверь. На пороге с охапкой благоухающих белых лилий стоял Ричард, самый терпеливый и непритязательный любовник, какого только можно было себе вообразить.

– Они экзотичны и ароматны, – он улыбнулся. – Как и ты.

Ирония заключалась в том, что при кажущемся смирении и беспечности Ричард обладал подспудной глубиной, незаметной невооруженному глазу. Немногие мужчины, какими бы жеребцами они ни казались всему остальному миру, могли завести Стеллу. Мужчины полагали, не совсем обоснованно, что она столь же многоопытна в сексе, какой кажется в кино или на сцене. Невзирая на все свои ухищрения, они все равно были уверены, что Стелла Милтон на самом деле достигает твердости сосков, натирая их кубиками льда, которые затем съедает, как она делала в «Ночной страсти»; либо что у нее действительно был роман с собственным отцом – как в «Папочке»; либо, того пуще, что она находит удовольствие в какой-нибудь экзотической привычке типа собственноручного бальзамирования тела предавшего ее возлюбленного, как в черной комедии «Угадай, кто остался на ужин».

Не исключено, что Ричарду просто недоставало фантазии, но он оказался единственным, кто сумел понять, что она больше любит есть пиццу в постели, чем предаваться любовным утехам, свисая вниз головой с люстры, и, как и все остальное население, не прочь посмотреть в субботу какой-нибудь фильм на видео. Особенно если в нем не снималась Стелла Милтон.

Стелла открыла бутылку вина, и они вдвоем с Ричардом уютно устроились на веранде.

– Обожаю Лондон! – с жаром произнесла она. – Как можно хоронить себя в деревне, где нечем занять мозги, кроме как сплетнями и огородом? Понять этого не могу.