Ливень - Дьяконов Юрий Александрович - Страница 3

— Не уедет… А хочешь, я к ним схожу и скажу?

— Поплывешь?!

— Чудак! По крышам пойду.

Вовка хотел еще что-то спросить, но Сергей перебил его:

— Помолчи. Дай подумать…

Он обшарил весь вагон. В дальнем углу на тюках сена нашел моток веревки. Попробовал порвать. Крепкая. По планкам добрался до окна под крышей. Высунулся до половины, размахнулся посильней и бросил тяжелый моток через крышу. Конец веревки показался в противоположном окне. Сергей привязал оба конца к рейке. Обернулся:

— Вот и все… Я по веревке влезу на крышу и пойду к паровозу. А ты подожди тут… Ну! Не вздумай хныкать. А то всем в лагере расскажу, что ты трус и плакса.

Вовка, готовый уже зареветь, упрямо нагнул голову и буркнул:

— Вот еще! Я и не думал совсем…

Оглохший от громовых раскатов и рева несущейся вниз воды, Сережка наконец добрался до тендера, сполз по горе угля и очутился в будке паровоза. Тут было четверо. Рослый, голый до пояса парень орудовал длинной кочергой в паровозной топке. На широченной спине его под кожей вздувались буграми, перекатывались и опадали мощные жгуты мускулов.

«Ну и силен! — подумал Сергей и невольно позавидовал: — Вот бы мне такие…»

На маленьких скамеечках у окон, справа и слева, сидели еще двое мужчин. В одном Сергей сразу признал того здоровенного бородатого мужика в черной косоворотке, который ночью так испугал Вовку. Другой — был маленький тщедушный старичок с лысой головой и рыжей бородкой клинышком. На тонком ремешке через, плечо у него висела кожаная сумка, из которой торчали флажки — красный и зеленый. «Кондуктор», — решил Сергей.

Четвертый, высокий, в железнодорожном кителе и черной кожаной фуражке, стоял спиной и смотрел на огонь.

Парень поставил кочергу, схватил лопату и повернулся к тендеру. Большие блекло-голубые глаза его вытаращились от удивления. Лопата упала на железный пол.

— Здравствуйте! — крикнул Сергей.

Все вмиг обернулись.

— Вот те клюква! — удивленно пробасил высокий в кожаной фуражке, разглядывая голого, в одних трусах Сережку, с которого ручьями стекала вода. — Ты кто же такой будешь?.. Постой-постой… А я тебя, парень, знаю. Это ты меня спрашивал на станции, куда поезд идет?

— Я, — лязгая зубами от холода, ответил Сергей. — И я вас знаю. Вы — товарищ Лозовой. Машинист-ударник. Ваш портрет в Ростове на Театральной площади висит.

— Вот шельмец! Точно! Лозовой я. Дмитрий Иванович… А откуда и зачем ты к нам припожаловал?.. Постой, что это у тебя? На лбу кровь. И коленка…

— Ерунда, товарищ Лозовой. На крыше упал. Мне бы только сюда Вовку перетащить… — и он рассказал все, как было.

— Ох, надрать бы вам уши! — строго сказал Лозовой. Потом скупо улыбнулся: — Да некогда. Других дел хватает. Иди-ка к топке. Обогрейся. Я тебя подремонтирую и подумаем, как быть.

Он стер кровь. Смазал йодом ссадины на лбу и коленке. Потом залил коллодием — густой клейкой жидкостью, остро пахнущей эфиром. Коллодий вмиг застыл, покрыв ранки тонкой непроницаемой пленкой.

Дмитрий Иванович одного Сережку не отпустил:

— На кой ты мне ляд, утопленник, нужен! Ты мне живой нужен. Понял? Ты сюда по крышам пришел?.. Туда пойдешь. И обратно ж вернуться надо. Да еще с мальчишкой. Нет, не твоя тут сила нужна! Вот с Гордеем пойдешь, — и указал на бородатого мужика…

Ливень не унимался. Вода падала с неба стеной, не успевала скатываться с крыш. Вода заливала глаза, попадала в нос, в рот. Нечем было дышать. Ноги дрожали от напряжения, разъезжались, будто на льду. Сережка выбился из сил. Он все чаще скользил, падал.

А Гордей не мог упасть. Не имел права. Прижав к груди дрожащего Вовку одной рукой, он, балансируя свободной, шел медленно, широко расставляя босые ноги в белых подштанниках. Огромный. Бородатый. Останавливался перед каждым новым прыжком и сквозь козырек воды, лившей с волос, долго высматривал место на той, следующей крыше. В какой-то неуловимый миг все тело его напрягалось — и вот он уже стоит на той стороне провала. Идет. Все ближе и ближе к тендеру…

В железной будке паровоза, у мощной, дышащей теплом машины, среди стольких взрослых людей Вовка сразу почувствовал себя в безопасности. Успокоился. С удовольствием выпил кружку чаю с сахаром. И был уже в отличном настроении. Расспрашивал машиниста Дмитрия Ивановича, как устроен паровоз, для чего все эти ручки, маховички, циферблаты.

Ровно в двенадцать ливень прекратился. Будто кто кран закрыл. Но водопады не унимались. Грохот падающей воды метался в ущелье, бил в уши, заставлял кричать. А тут еще начались обвалы. То тут, то там поползет вниз кусок размытой скалы. Ударит снарядом, взметнет фонтаны брызг и исчезнет в кипящем водовороте. Сверху сорвался камень величиной со скифскую бабу и проломил крышу седьмого вагона…

Дмитрий Иванович подергал себя за сивый висячий ус и сказал:

— Слушай сюда!.. Обстановка чрезвычайная… А как был я в гражданскую войну комиссаром красного бронепоезда «Смерть капитализму!», то принимаю командование на себя… Сколько просидим здесь — неизвестно. Впереди завал. Назад, в туннель, ехать опасно… Слова моего слушать, как приказа. И никаких прений! Ясно?! Во-первых, выкладывай все, что есть съестного. Харчи распределим на три дня…

— Вот здорово! — обрадовался Вовка.

Таких приключений ни с кем из его товарищей не случалось. А тут еще машинист оказался настоящим комиссаром. Красота. Вот удивятся ребята в лагере.

Но взрослым было не до шуток. Все понимали: положение трудное, а в любую минуту может стать катастрофическим.

— Тебе, Вовка Иванов, приказываю вместе с Николаем неотлучно быть у машины. Чтоб была в готовности номер один! Ясно?.. Остальные — на тендер.

— Ясно! — изо всех сил гаркнул Вовка и тотчас пристал к кочегару: — Ты мне, Коля, только показывай. Я понятливый. Мы с тобой все сделаем, как товарищ комиссар приказал…

Когда вышли на тендер, комиссар сказал:

— Идем на рекогносцировку местности. Посмотрим, что и как. Откуда ждать главной пакости. Чтоб не придушило, как кроликов. Горы — вещь серьезная.

Медленно, оглядывая окружающие скалы, дошли до последнего перед туннелем вагона. В черную дыру, туннеля с ревом неслась вода.

— Я сундучок свой на задней площадке оставил, — сказал сухонький старичок кондуктор. — Полезу. Вызволю.

— Назад, Семеныч! — приказал комиссар. — Черт с ним…

И в это время в туннеле что-то произошло. Сначала ударила упругая волна сырого с запахом копоти воздуха. Потом из черной дыры хлестнул встречный вал. Сшибся с потоком. Завертелся водоворот у входа. Вода рванулась назад, залила цементную площадку, на которой по-прежнему стоял часовой.

— Товарищ боец! — крикнул комиссар. — Переходи к нам на крышу. Смоет!

— Я же на посту, товарищи! Я же присягу давал! — прокричал часовой.

Теперь, при свете, стало видно, что он очень молод. Худое мальчишеское лицо стало желто-серым. Глаза запали. Синие губы прыгают от озноба. Шинель и буденовка на нем промокли насквозь и стали черными. Одна рука сжимает винтовку, другая вцепилась мертвой хваткой в тоненький столбик. Вода клубится у ног, лижет сапоги. Бешеный поток водопада несется совсем рядом с исковерканным, пробитым камнями, перекошенным грибком.

— Эх, пропадет парень! Ни за грош пропадет, — с досадой сказал комиссар и закричал снова: — Слушай, браток! Не валяй дурака. Я сам в комиссарах не один ход ходил. Устав знаю. Переходи на крышу… Ну, смоет тебя… Кому польза? Туннель без охраны оставишь… Лови веревку!

Боец несколько секунд колебался. С трудом закинул винтовку за спину. Обвязался веревкой и шагнул с площадки… Его сразу сбило с ног. Завертело. Потянуло в черную дыру туннеля. Захлестнуло с головой… Мужчины понатужились. Потянули веревку. И через минуту он уже сидел на крыше.

— С головой что-то… мутит, — тяжело дыша, отплевывая воду, отрывисто говорил боец, — винтовка вот… поржавеет, — он открыл затвор винтовки, чтобы вылить воду и обессилел. Откинулся на спину.