Тайный грех императрицы - Арсеньева Елена - Страница 38

Александр, наводнивший Тверь своими шпионами, знал чуть ли не каждое слово, произнесенное Катрин и Багратионом. Ему хотелось смеяться, когда он думал, что его коварная, бесчестная сестра влюбилась в самого честного и благородного воина России. Порою императору становилось жаль Багратиона, которому досталась страсть подобной женщины. Если он захочет бросить Екатерину, она убьет его, был убежден Александр.

«Катрин – из всех нас, из всей нашей семьи – настоящая Романова, – думал он порой. – Откуда-то, несмотря на все эти браки с немцами, в ней проявилась сила Петра Великого, императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Она принадлежит прошлому веку. Сто лет тому назад она стала бы уже императрицей всея Руси, а я бы уже давно был мертв».

И он благословлял судьбу за то, что не родился на сто лет раньше.

Шло время. Началась война 1812 года.

Багратиона в это время не было при Екатерине. Еще в августе прошлого года князя Петра назначили командующим Подольской армией, расположенной от Белостока до австрийской границы и переименованной в марте 1812 года во 2-ю Западную армию. Именно в марте он отправился в штаб-квартиру, непрестанно размышляя о том, что война с Наполеоном, по-видимому, неминуема. Он представил Александру I свой план будущих сражений, построенный на идее наступления. Между прочим, эта идея не раз обсуждалась им в Твери в разговорах с Екатериной. Разумеется, император не знал об этой маленькой тонкости. Но, так или иначе, он отдал предпочтение плану военного министра Барклая де Толли, и Отечественная война началась отступлением 1-й и 2-й Западных армий и их движением на соединение.

Воспитанному в суворовском наступательном духе Багратиону в этот период было очень тяжело. Не столько физически, тут он ко всему привык и выдержкой мог поспорить с любым рядовым солдатом, сколько морально.

«Стыдно носить мундир, – писал он начальнику штаба 1-й армии Алексею Ермолову. – Я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр – искать и бить!»

Странная тактика русских войск внушала беспокойство и мирным жителям. Екатерина во всеуслышание называла руководство армией бездарным. Ну что ж, она была права, заодно обвиняя и брата в малодушии и бездействии. Однако втихомолку она радовалась, что богоподобный Александр оказался слаб перед наступлением опасности, и делала все, чтобы ее громогласные филиппики в его адрес стали всем известны:

– Куда же нас вели, когда все разгромлено и осквернено из-за глупости наших вождей?!

Вождь – понятно, Александр. И когда он, чувствуя себя оскорбленным, советовал сестрице придержать язык, она огрызалась:

– Вам не следует указывать на то, что все это не по моей части, – лучше спасайте свою честь, подвергающуюся нападкам...

Катрин прекрасно сознавала, как патриотично выглядит в позе защитницы Отечества, особенно по сравнению с братом, который и впрямь был растерян. Она же – воинственная, несмотря на беременность, необычайно эффектная в черных одеяниях, которые она поклялась носить до победы, в знак траура по гибнущей державе...

Правильно выбранная поза важна не только в любви, но и в политике.

Разумеется, Екатерина понимала, что всякое слово должно быть подкреплено конкретным делом, и старалась вовсю. Стала организатором тверского ополчения, поддерживала идею партизанской войны, выступала за то, чтобы каждому желающему дать оружие, даже и крепостному крестьянину...

Это все было известно Александру. И он почти не удивился, когда узнал, что при дворе формируется оппозиционная партия, которая делает ставку на его сестру.

Он ринулся бы в Тверь немедленно, однако пришлось задержаться: сначала ждал известий об исходе Бородинской битвы, потом о судьбе Москвы. Получил их... а заодно весть о том, что у Екатерины именно в тот день, 26 августа, родился второй сын.

Когда-то Александра очень увлекали греческие трагедии. Немезида – об этой богине он вспомнил, когда размышлял о сестре, о ее ребенке, о том, что он родился в один из самых трагических дней в истории России...

«Интересно, кто его отец?» – подумал Александр. В свете того известия, которое он должен был сообщить сестре, этот вопрос представлялся особенно интересным.

– Катрин, – медленно проговорил он после того, как выразил должным образом восхищение ее красненьким, толстеньким, крикливым младенцем. – Дорогая сестра, мы проиграли битву под Бородино, мы потеряли Москву.

– Я знаю, – угрюмо ответила она. – Я говорила, что в этой войне надо быть сильным. Зачем вы пришли сюда, чтобы признать мою правоту?

– Нет. – Он не смотрел на нее. – Нет. Я пришел совсем не ради этого.

Александр помолчал, впервые в жизни пожалев эту прекрасную фурию, когда-то любившую его, а потом возжелавшую его смерти. Желавшую и сейчас... якобы ради России, а на самом деле – только ради себя самой.

– Багратион... – с усилием начал он наконец. Что ж, он признавал, что сообщить это было тяжело.

– Да говорите же! – вскрикнула Екатерина. – Он ранен?

– Да. То есть нет.

– Да? Нет? Так что же?

– Он не ранен, он убит, – сказал Александр. – Он умер от ран после Бородина.

Катрин попыталась вскочить с постели, но Александр сильно схватил сестру за плечи и удержал на месте. Она сидела с неподвижным лицом. Потом резко отвернулась и уткнулась в подушку. Плечи ее не дрожали от слез. Только короткий стон донесся до Александра.

Никогда раньше он не слышал, как Екатерина плачет. Да разве она способна на слезы? Но у нее сейчас разрывалось сердце, это он понимал и смотреть на агонию ее души не хотел.

Он отошел и уставился на огонь в камине, слушая, как пытается сестра заплакать – и не может, потому что не умеет.

– Я никогда не думала, что его могут убить, – проговорила наконец Екатерина. – Все время я упрашивала вас позволить нашим войскам вступить в битву и никогда не думала об этом... Я никогда не думала, что он может погибнуть...

Император повернулся к сестре.

– Против меня зреет заговор, – проговорил он, глядя ей прямо в глаза. – Есть и такие, кто думает, что меня следует свергнуть, а на престол посадить вас.

Катрин внезапно покраснела, потом побледнела...

– Наполеону только того и надо – дворцового переворота в Петербурге, вот на что он надеется. Тогда он издаст указ об освобождении крепостных на захваченных французами землях, и это будет сигналом для общего восстания по всей России. В тот день, когда сие свершится, у нас повторится то, что случилось с Бурбонами в девяносто втором году. Если заговор удастся, и вы займете мое место, вы не продержитесь на троне больше одного месяца. Все, что вы успеете, это подписать приказ о моей немедленной казни. Но вам она не поможет.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно ответила Екатерина.

Ей было страшно, но горе, которое она испытала при известии о смерти Багратиона, пересиливало этот страх. И почему-то вспоминалось, как Петр стыдил ее за то, что своими тщеславными замыслами она причинит вред своей стране...

«Он мертв... Я его больше не увижу. Он мертв...»

– Всю свою жизнь я старался не причинять вам боли, Катрин, – продолжал говорить Александр. – Я знал о ваших замыслах. Обо всех ваших безмерно амбициозных планах! И все же я щадил вас. Вы моя сестра, и я не хотел новых обвинений в свой адрес. В 1801 году я и так наслушался их чрезмерно много, вы понимаете? Но сейчас для меня ничто не имеет значения, кроме спасения России и победы над Наполеоном. По сравнению с этим ваша жизнь не стоит ни гроша, если только вы не поклянетесь мне, что, начиная с этой минуты, вы будете верны мне. Дайте мне такую клятву, Екатерина. Этим вы спасете себя. Багратион умер за Россию, Умер в мучениях, – грубо добавил он. – Не забывайте об этом, помните, что сорок тысяч наших солдат умерли вместе с ним, чтобы защитить Москву от Наполеона.

– В мучениях? – повторила Екатерина, и рот ее задрожал от горя.

– Он оставался живым несколько дней, – рассказывал Александр. – Вы никогда не были на поле битвы, а я был. Вы никогда не видели умирающих от ран, гниющих от гангрены, криками умоляющих пристрелить их и положить конец мучениям.