Тайный грех императрицы - Арсеньева Елена - Страница 18

Константин обозлился на весь белый свет. Болезненный, удрученный вид Анны раздражал его до крайности. Он был убежден, что жена притворяется нарочно, чтобы удержать его при себе. Держи карман шире! Тоскуя по Елене, он отписывал ей нежные, исполненные любви послания:

«Когда же я снова увижу милый Ровно и его дорогих обитателей! Когда я вспоминаю о том счастливом времени, которое провел у Вас, я плачу и в то же время думаю: когда же я вновь буду у Вас?»

Или вот так:

«Мне скучно. С начала года у нас все балы и маскарады, но я скучал, и все спрашивали у меня: почему я не танцую? Тогда я отвечал самому себе: увы, я не в Ровно! Если я не увижу Вас снова, я умру от тоски и печали, и если бы мне было дано императором позволение уехать к Вам, только один Бог знает, как я был бы счастлив!»

Отрешиться от этой тоски, развлечься Константин пытался самыми простыми и доступными способами: устраивал ужины хорошеньким актрисам, причем норовил пригласить их в свои покои. И очень удивился, когда консилиум врачей установил, что его жена ничуть не притворяется, а совсем даже наоборот – болеет все сильнее. И, к своему великому изумлению, Константин узнал, что Анна оскорблена его поведением, его откровенным распутством и хочет развестись с ним так же страстно, как этого желает он. Она уехала за границу как бы для лечения, а на самом деле – не намереваясь возвращаться.

Константин был вне себя от ярости, потому что, узнав о том, что Анна действительно серьезно больна, он чуть ли не впервые в жизни почувствовал угрызения совести и даже собирался помириться с женой. Ну уж коль она не хочет, то и не надо!

А вскоре случилось некое событие, которое вытеснило из его памяти обидчивую жену, а из сердца – прекрасную, но далекую Елену. Нужно удивляться не тому, что это событие произошло, а тому, что оно не произошло гораздо раньше, еще в 1794 году, когда Екатерина Великая пригласила в Петербург двух барышень Святополк-Четвертинских, Марию и Жанетту. Старшая оказалась красавицей, обещавшей со временем сделаться еще очаровательнее и затмить саму Афродиту. Младшая была тоже очень хороша, и это давало повод думать, что, спустя годы, она сведет с ума не одного молодого кавалера. В конце концов, Мария затмила и Афродиту, и прочих баснословных красавиц в глазах Александра. Ну а Жанетта... о, Жанетта!

Она, достигнув цветущего возраста, стала необыкновенно обворожительной! Из-за нее Константин снова начал просить о разводе. Жанетта была почти столь же легкомысленна, как ее сестра Мария, которую современники называли новой Аспазией[7], однако поступаться своим единственным, кроме красоты, сокровищем – девственностью – нипочем не желала. Вот если бы Константин не был женат...

Новая попытка завести речь о разводе вызвала у отца бурю ярости. Великая княгиня Анна Федоровна получила приказ немедленно вернуться ко двору, что она и сделала, испугавшись, что ее, как грозил в приватном письме император Павел, привезут силою, в железной клетке, как некогда Суворов вез в Петербург Пугачева. Однако приезд жены только ухудшил ситуацию. Жанетта не настолько сильно была влюблена в Константина, чтобы из-за него ссориться с императором. Между влюбленными наступило охлаждение, и Константин впал в дикую ярость. Это выразилось в приступах такого разнузданного распутства, что оно повергало в оцепенение каждого, до кого доходили слухи о происходящем. Казалось, Константин делал все возможное, чтобы вновь заставить жену уехать – и уже более не возвращаться.

А между тем он знал, что Анна слишком сильно боится императора и на решительный шаг второй раз не отважится. И тогда Константин придумал план – отличный план, осуществить который ему помог штабс-ротмистр кавалергардского полка Иван Линев. Линев был одним из ближайших друзей и самых неутомимых собутыльников Константина. Он согласился «признаться», что стал любовником великой княгини Анны Федоровны, и «признавался» настолько убедительно, что многие ему поверили. Например, вдовствующая императрица Марья Федоровна. Да и Александр с Елизаветой, кажется, поколебались в своей прежней нежной привязанности к невестке...

Не выдержав гнусных обвинений, Анна немедленно уехала за границу. Домой, в Германию, она не могла вернуться, поэтому удалилась в Швейцарию. Буквально через день из России отбыл Линев. Перед отъездом он распустил слухи, что так условленно с великой княгиней, что она теперь ждет его... Где, по каким странам он мотался, неведомо, однако в России никто не сомневался, что преступные любовники воссоединились.

Константин уже торжествовал победу, уверенный, что теперь-то он может требовать у Анны развода. Но его подвела та, у которой он надеялся найти опору и поддержку! Его подвела мать.

Марья Федоровна с тем значительным видом, который она очень хорошо умела принимать, сообщила, что развод способен опозорить династию, а кроме того «может иметь пагубные последствия для общественных нравов и огорчительный для всей нации опасный соблазн». Александр, который после гибели Павла Петровича боялся спорить с матерью (чуть что, она патетически восклицала: «Саша! Скажи мне, ты виновен?!», имея в виду убийство отца, и это повергало нового императора чуть не в обморок), согласился с ней. И Константин продолжал влачить свое... нет, отнюдь не жалкое, а довольно веселое существование соломенного вдовца, всячески проклиная публично «изменницу Анну». Ну и как же он может советовать Катрин снисходительно взглянуть на измену Елизаветы?!

Он посмотрел в насмешливые глаза сестры и понял, что она раскусила его уловку. Это его разозлило. Он терпеть не мог, когда бабы смотрели вот так снисходительно, будто на дурня. Помнится, маменька, этаким образом глянув на папеньку, рисковала схлопотать по физиономии, даром что императрица. И эта дурочка туда же! Мала еще смотреть на старшего брата так, словно посвящена в невесть какие тайны, куда ему отродясь не заглянуть!

И Константину захотелось осадить эту зазнайку.

– А впрочем, – пробормотал он, скроив самую что ни на есть растерянную физиономию, – я вот подумал: а что, ежели Баур ошибся? Я ему на слово поверил, а он ведь мог... и на старуху, так сказать, бывает...

– Баур – старуха? – осведомилась Катрин с издевательской наивностью, но Константин не обратил на это внимания и продолжил:

– Нет, в самом деле! Мало ли откуда след на клумбе взялся? Могло ведь статься, что этот, который в сапогах со шпорами, что он... просто упал... ну... ну...

Он замялся, не зная, что сказать, и ехидная Катрин немедля вклинилась в брешь, образовавшуюся в его размышлениях:

– Да-да! Он просто с неба упал! Вы хотите меня уверить, ваше высочество, что никакого адюльтера и в помине нет, что наша белая баденская мышка до тошноты светла и непорочна?

– Ну а почему бы и нет? – вызывающе проговорил Константин, которого вдруг пронзило осознание возможности своей ошибки. Ну прямо в пот его бросило! Черт... вот так взбредет что-то в голову – и р-р-раз! – произведешь необратимые перемены в государственной жизни. От императрицы избавиться – это не от великой княгини! – Я ведь ничего толком не знаю...

– Вы не знаете, зато я знаю, – заявила Катрин, в упор глядя на брата своими светло-голубыми глазами, которые обладали свойством в мгновения веселья темнеть, а в минуты гнева – светлеть. Сейчас они весьма поблекли, и Константин понял, что сестрица еле сдерживается.

– Что вы знаете, интересно? – хмыкнул он пренебрежительно, и глаза Катрин выцвели почти до белизны.

– Я знаю, что императрица изменяет императору, – процедила она низким от ярости голосом. – Я знаю, на кого эта безнравственная тварь променяла нашего Александра. Я знаю, как часто они встречаются. Я знаю больше, чем могу сказать!

– Знаете? – пробормотал ошеломленный Константин. – Вы это знаете?! Но почему же вы молчите?!

Катрин взглянула на него и рассмеялась. Глаза ее прелестно потемнели.