Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания - Цой Марианна - Страница 86

19.08.90 г.

Прощай, дорогой.

(Без подписи)

Александр Житинский

Послесловие к жизни

Феномен короткой и яркой жизни всегда притягивает внимание публики, таит в себе загадку, наводит на размышления, главное в которых вечный вопрос о предопределенности судьбы, о закономерности трагического исхода для избранного Богом типа личности, именуемой чаще всего Поэтом. Избранник Божий — старое словосочетание, несущее счастье таланта и бремя рока одновременно. Бог избирает человека, чтобы сказать его устами нечто важное, и он же до срока, а точнее, в предопределенный им срок забирает избранника себе.

В поэтической судьбе есть опасный период на рубеже 27–28 лет, когда Поэта подстерегает опасность. Достаточно вспомнить трех национальных гениев — русского Михаила Лермонтова, венгра Шандора Петефи и грузина Николоза Бараташвили, которые ушли из жизни в этом возрасте. Это не значит, что благополучно миновавшим этот рубеж следует отказывать в поэтическом призвании. У них другая карма, как принято говорить. Но трагические романтики часто уходят из жизни молодыми.

Однако не будем залетать в столь высокие и опасные сферы, вспомним лучше, что на этом же рубеже мы потеряли совсем недавно двух поэтов и музыкантов, вышедших из русского рок-н-ролла, из питерской ее ветви, давшей нашей культуре ряд известных ныне имен. Я говорю, конечно же, об Александре Башлачеве и Викторе Цое. Называть их гениями или нет — не в этом вопрос. В конце концов гений — понятие большей частью историческое, временное. Национальные гении, о которых шла речь выше, выдержали проверку временем, с ними, как говорится, все ясно. Ушедшие же совсем недавно Саша и Витя еще не перестали быть для многих из нас просто хорошими знакомыми, славными ребятами, каких много среди рок-музыкантов, со своими заморочками, со своими простыми житейскими бедами. Они еще не в бронзе, и дай им Бог подольше сохраниться среди нас живыми.

Но есть одно качество, которое возбуждает интерес больше, чем непосредственно поэтический и музыкальный талант, чем достоинство текстов или музыки. Это — способность вызывать любовь. И в особенности, когда эта любовь принимает гигантские размеры, а личность, вызывающая такую огромную любовь публики, казалось бы, не прикладывает к этому ровно никаких усилий.

Виктора Цоя любили именно такой любовью. Я рискну утверждать, что это была именно любовь, а не так называемая популярность, чаще всего основанная на моде. Популярность — понятие коммерческое, тогда как любовь — духовное. Многие из тех, кто упрекал Цоя в том, что он «ударился» в поп-музыку, не чувствовали природы этой любви. Они полагали, что имеют дело с популярностью типа популярности Юры Шатунова или Димы Маликова. Конечно, среди поклонников и, в особенности, поклонниц Цоя немало таких, кто «тащился» на внешнем — черной куртке, восточном разрезе глаз, стройной фигуре, горделивой осанке. Но даже они, я думаю, нутром ощущали, что есть нечто в их кумире, что отличает его от сонма эстрадных звезд. И даже когда он сам, казалось бы, смешивал себя с ними, выходя на площадку вслед за попсовыми певцами на сборных концертах и фестивалях последних двух лет, первые же звуки его голоса убеждали в обратном. Там он был чужим, своим он навечно остался среди тех, из кого вышел, — рок-музыкантов.

Впрочем, любили его не только поклонники рока. Он сумел выйти за жанровые рамки и стать просто Цоем, занять свое, принадлежащее только ему место в музыкальном мире, как это и происходит с каждым большим артистом.

Так в чем же природа этой любви?

Об этом уже много писали и размышляли. Рассуждали о романтизме, об искренности и честности, о доходчивости мелодий и простоте ритмов, о сдержанности и благородстве, о магнетизме голоса, наконец. Во всем этом есть резон, но сами по себе эти качества, даже собранные вместе, не обеспечивают артисту столь широкой любви масс. Должно существовать нечто, дающее ключ к разгадке любви.

Заманчивее всего просто-напросто объявить, что любовь не поддается объяснению. Любили, потому что любили — вот и весь сказ. Я не собираюсь расчленять это чувство на составляющие, я сам мучаюсь вопросом — в чем разгадка этого чувства, возникшего буквально из ничего на протяжении всего нескольких лет. Ведь путь Цоя от полной безвестности до ошеломляющего успеха был столь коротким и стремительным, что охватить его одним взглядом не представляет никакого труда. Вся его фантастическая карьера заняла каких-нибудь десять лет. Семь из них мне довелось лично знать Виктора, бывать на его концертах, слушать альбомы и следить за тем, как из гонимого, неизвестного и бедного рок-музыканта, каких сотни в Питере, он превращается в звезду всесоюзного масштаба.

Не скрою, мне, как и многим, хотелось узнать его получше, достигнуть доверия, поговорить, что называется, по душам. И мне, как и многим, это не удалось. Помню, как я пытался поговорить с ним после концерта, который я устраивал в Доме писателей в апреле 1986 года. Играл АКВАРИУМ в акустическом составе, но пришел и Цой — кажется, никто его особенно и не звал. Борис сказал ему: хочешь прийти — и он пришел. Это же фантастика — всего за год-полтора до начала «звездных» концертов на многотысячных стадионах Цой с гитарой пришел на концерт в небольшой зал, чтобы без всякого вознаграждения спеть несколько песен! Тогда я спрашивал его о чем-то, он отвечал коротко и уклончиво, со своим всегдашним: «Ну, я не знаю…»

Позже мы не раз встречались в рок-клубе или общих компаниях, но я уже не лез с расспросами. Я знал, что Цой именно таков и принимать его нужно таким.

Мне до сих пор неудобно перед ним за ту оценку «Звезды», которую я высказал ему после первого прослушивания у Кинчева. До этого мы с Костей раза четыре прослушали «Шестой лесничий», и «Звезда» почему-то не «покатила». О чем я и сказал. Цой никак не прореагировал, но по лицу Кинчева я понял, что допустил неосторожность. Позже, месяцев через восемь, на дне рождения Гребенщикова, куда Цой заехал после концерта в СКК, чтобы поздравить Бориса, я сказал ему, что беру свои слова насчет «Звезды» обратно и спросил, не обиделся ли он. Витя усмехнулся и сказал, что нет. Как было на самом деле — не знаю.

Последний раз видел его в Москве у Джоанны накануне презентации ее пластинки, 22 июня 1990 года, на следующий день после того, как Виктору исполнилось двадцать восемь лет. Мы встретились в дверях он уже уходил. Мы успели только поздороваться. А шестнадцатого августа мне позвонил Коля Михайлов, президент Ленинградского рок-клуба, и сказал, что вчера Вити не стало…

Часто ловлю себя на том, что направляясь куда-нибудь по делам, шагая по улице, не напеваю даже, а совершенно машинально мысленно прокручиваю какой-нибудь мотив Цоя, рефрен песни, строчку из нее. «Просто хочешь ты знать…», например, или «Здравствуйте, девочки! Здравствуйте, мальчики!» И так далее.

Под эти слова и мотивы легко шагать, легко размышлять и, я сказал бы даже, легко жить. Не потому, что в песнях Цоя полно оптимизма. Они достаточно печальны, если говорить о них в целом. Но есть там легкость и простота дыхания, есть приятие жизни такой, какова она есть, — не придуманной кем-то, не вычитанной из книг, а со всеми ее неправильностями, случайностями и изломами. Каждый из нас живет такой жизнью и почти каждому говорят, особенно в юности, что так жить нельзя. «Но почему? Ведь я живу», — искренно и горестно изумляется Цой в одной из ранних песен.