Хаус и философия. Все врут! - Джейкоби Генри - Страница 11

Безусловно, основная проблема с получением информированного согласия состоит в том, что чрезвычайно трудно определить степень «достаточности» информирования, сообщая пациенту о риске. Кроме того, что делать, если пациент не в состоянии дать согласие, а лица, которые могут представлять его интересы, недоступны либо не имеют такого права (в соответствии, например, с законодательствами других стран)?[44]

Так, пациентка, которую Форман «убил» в эпизоде «Воспитание щенков», испытывает трудности с принятием решений. Эпизод, собственно, и начинается с ее приступа абулии (абулия — неспособность принять волевое решение, патологическое безволие, возникающее обычно в результате повреждения головного мозга). Второй приступ случается, когда Хаус просит ее подписать форму согласия на облучение. Из-за приступа пациентка не может решить, что делать. Когда она теряет сознание, Хаус говорит медсестрам, чтобы девушку везли на облучение, а форму она несомненно захочет подписать, как только придет в себя. Кроме того, перечисляя пациентке возможные осложнения, Хаус резко меняет тему и, не дав ей времени обдумать риск, спрашивает, почему ей не нравится Форман. Вряд ли тут можно говорить о сколько-нибудь взвешенном решении. Зрителям не показывают, как девушка подписывает форму, но можно догадаться, что у нее нет возможности отказаться.

Имеет ли какое-то отношение сомнительный характер получения согласия на облучение к сильному сожалению агента и даже раскаянию, которые испытывает Форман? Если бы Форман сам просил согласия у девушки, чувствовал бы он себя по-другому после ее смерти? Легче ли бы он смирился со своей виной? Если бы у пациентки было время подумать о последствиях облучения и обсудить их с врачами, может, она по-другому бы среагировала на сообщение об их ошибке с диагнозом?

Очень может быть, что моральная удача представляет проблему, только если мы оперируем простыми, черно-белыми категориями. Если мы стремимся к моральной безупречности, ищем однозначного ответа на вопрос «кто виноват?» или хотим четко отграничить нашу сферу ответственности, понятие «моральная удача» спутывает нам все карты. Если же безупречность для нас несущественна, то моральная удача может просто послужить лишним подтверждением тому, что жизнь — штука непростая. Согласно Уокер, логичнее выносить моральные оценки людям исходя из их поступков, а не оценивать эти поступки изолированно. Когда мы рассматриваем человека в контексте его жизни (Дикенсон называет такой подход «нарративным»), многое из того, что смущало нас в проблеме моральной удачи, становится понятным. Для нас имеет значение (и, похоже, так и должно быть), почему превысил скорость водитель, сбивший человека, — спешил ли он домой, где случилась какая-то беда, или был пьян. Узнав, что Чейз в «Ошибке» был рассеян из-за смерти своего отца, а не из-за похмелья, мы уже не можем обвинить его в безразличии к пациентам. Весь эпизод выстроен так, чтобы играть на том, как мы относимся к его оплошности: сначала мы думаем, что он ленив или беззаботен, и только в конце узнаем, что его выбила из колеи смерть отца, и наша реакция на это открытие высвечивает критерии, которыми мы инстинктивно руководствуемся, когда хвалим или осуждаем.

В конечном счете, как пишет Уокер, «агент олицетворяет не самодостаточную рациональную волю, исчерпывающе выраженную в каждом акте принятия решения, но историю осознанных или неосознанных компромиссов, каждый из которых в той или иной степени влияет на его последующие решения, историю развития сквозных тем, значительных и мимолетных проектов, в том числе и всей его жизни».[45] Мы знаем о характере отношений Чейза с отцом. Смятение, которое испытывал Чейз, не освобождает его от ответственности за смерть пациентки, но помогает нам не судить его слишком строго.

Кроме того, мы не можем выбирать — «за это возьмем на себя ответственность, а за это не возьмем». Вспомните, как мы ожидаем, что убивший ребенка водитель будет испытывать сожаление, хотя в случившемся и нет его вины; другими словами, как пишет Уокер, «человек в ответе не только за то, что может контролировать».[46] Общая картина, контекст нашей жизни, требует, чтобы мы несли ответственность за множество решений, которые не принимали. Это необходимое условие человечности, и за его соблюдение мы уважаем тех, кому доброта и цельность характера позволяют с честью вести себя в любых обстоятельствах. И если так, то моральная удача не обесценивает мораль как неотъемлемую характеристику человека, но скорее дает ей больше возможностей для проявления.

Безусловно, «Доктор Хаус» не тот сериал, от которого стоит ждать уроков моральной безупречности. Рассмотрев проблемы, связанные с моральной удачей, понимаешь, что и стремиться-то к такой безупречности не стоит. Вместо этого следует признать, что наши поступки и их последствия подвластны нам лишь до некоторой степени. Хаус учит, что в условиях неопределенности мы должны реагировать решительно, если уверены, что бездействие окажется губительным, должны сделать все, что в наших силах, и быть готовыми нести ответственность за последствия, какими бы тяжелыми они ни оказались.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС! ЛОГИКА И МЕТОД ХАУСА

Джеральд Абрамс.

ЛОГИКА ДОГАДОК ШЕРЛОКА ХОЛМСА И ДОКТОРА ХАУСА

В имени Dr. Gregory House, M.D. («Д-р Грегори Хаус, доктор медицины»), словно в ребусе, зашифрованы имена трех прославленных Артуром Конан Дойлом детективов: Шерлока Холмса, Джона Уотсона и Тобиаса Грегсона. House — «дом», в английском языке синоним home, и так Холмс произносит свою фамилию, «Хоумс», хотя и с «с» на конце. Dr. и M.D. - те же сокращения ставит в своей подписи Ватсон-Уотсон, верный друг и помощник Холмса. Кстати, у Холмса и Уотсона есть прототипы. В бытность свою практикующим врачом Конан Дойл с благоговением взирал — как Уотсон на Холмса — на хирурга Джозефа Белла, работавшего в Королевском госпитале Эдинбурга. Характер Белла, биография и блестящая, со стороны казавшаяся сверхъестественной способность решать сложнейшие загадки достались Холмсу.[48] С именем Хауса — Грегори — дело немного сложнее, но разгадка прямо перед глазами, в первом же рассказе о Шерлоке Холмсе, «Этюд в багровых тонах», — в личности детектива Скотленд-Ярда Тобиаса Грегсона. Холмс говорит Уотсону, что Грегсон — «самый толковый сыщик в Скотленд-Ярде», «он и Лестрейд выделяются среди прочих ничтожеств».[49] Грегсон приносит Холмсу самые трудные дела, те, в которых сам не может разобраться, так же, как и Кадди отдает самые трудные случаи Хаусу, когда ни один врач в Принстон-Плейнсборо и предположить не может, что с больным. Интеллектуальная заурядность Грегсона и Уотсона важна, потому что способности Холмса ошарашивают их так же, как читателей. Грегсон и Уотсон смотрят на Холмса с того же ракурса, что и мы, обычные люди. Аналогично, мы вряд ли могли бы симпатизировать блестящему Хаусу, не говоря уж о том, чтобы сравнивать себя с ним, не будь у него личных проблем и физического недостатка. Проблемы делают Хауса ближе к простым смертным, совсем как Уотсон и Грегсон приближают к читателю и зрителю Холмса.

Хаус, однако, не просто позаимствовал у Холмса некоторые черты. В каком-то смысле он и есть Холмс, ухитряющийся существовать в двух параллельных вселенных, одна — в настоящем, в Принстон-Плейнсборо, другая в прошлом, в доме 221Б на лондонской Бейкер-стрит. Хаус даже разговаривает как Холмс — глядя на пациентку, спрашивает: «Кто наши подозреваемые?» (пилотный эпизод), а поставив диагноз, гордо заявляет: «Я решил это дело» (там же). Подбираясь к болезням-злодеям, Хаус смотрит на пациентов как на притворщиков, точно так же, как Холмс смотрит на своих клиентов. Пациенты часто врут и только мешают врачу, поэтому для поиска истины Хаус использует нетрадиционные методы. Он вламывается в их дома, крадет их личные вещи, роется в шкафах и вообще идет на все, чтобы добыть улики, — опять же как Холмс.[50]