Драконья погибель (ЛП) - Хэмбли Барбара - Страница 42

«Надеешься, что твой мужчина проживет дольше, чем я?» — кажется, так спросил он ее тогда?..

Дженни сбросила плед и, свернув, положила его на острую, как ножи, чешую. Костяные жала прошли сквозь ткань, и к пледу пришлось добавить тяжелую куртку из овечьей кожи. Дрожа от ночного ветерка, скользнувшего сквозь тонкие рукава сорочки, Дженни поставила ногу на самый большой из шипов. Придерживаясь за каменный косяк, вылезла наверх и какой-то момент балансировала, чувствуя податливую стройность кости под стальной чешуей и жар, исходящий от тела дракона. Затем спрыгнула вниз.

Прислушалась еще раз. Дракон не шевелился. Рыночный Зал лежал перед Дженни черно-синий, а местами — цвета слоновой кости; слабые проблески звездного света казались ослепительными после вечного мрака Бездны. Каждый черепок, каждый исковерканный остов лампы виделись светло очерченными, каждая тень — густой, как пролитые чернила. Кровь высыхала, хотя запах ее был еще силен. В темной луже все так же лежал Оспри, окруженный мерцающими гарпунами. Ночь шла на убыль. Забредший снаружи ветер принес запах древесного дыма с Холма Кожевников.

Дрожа от холода, Дженни подобрала алебарду и на цыпочках пересекла зал. И только оказавшись на гранитных ступенях под открытым небом, пустилась бежать.

11

На рассвете Дженни почувствовала, как рука Джона ответила ей слабым пожатием.

Всего лишь позавчера Дженни творила заклинания смерти, сплетая воедино руны отравы и разрушения; магические круги, начертанные ею, еще виднелись в дальнем конце Холма. За все это время она спала не более одного-двух часов — где-то по дороге из Бела, свернувшись калачиком в руках Джона.

Плывущий от костерка дым напоминал клок серого шелка в бледном утреннем воздухе. Дженни настолько ослабла и промерзла, что уже начинало казаться, будто кожа ее стерта наждаком и нервы обнажены. И в то же время странное чувство умиротворения владело ею.

Она сделала что могла: медленно, дотошно, шаг за шагом следуя наставлениям Мэб, как будто это знакомое ей до мельчайших подробностей тело принадлежало незнакомцу. Она пустила в ход фильтры и зелья гномов, вводя полые иглы прямо в вены, прикладывала к разорванной плоти припарки, вытягивающие из крови яд. Она наносила руны исцеления повсюду, где раны пересекали тропы жизни, вплетала в заклинания настоящее имя Джона, его суть. Она звала его, она просила его откликнуться — терпеливо, непрерывно, не давая душе покинуть тело, еще не восстановленное лекарствами.

На успех Дженни не надеялась. И когда это все-таки произошло, она уже не смогла почувствовать ни радости, ни удивления — настолько была утомлена. Сил хватало только на то, чтобы следить за еле заметным подъемом ребер и подрагиванием почерневших век.

— Ему лучше? — сипло спросил Гарет, и Дженни кивнула. Поглядела на неуклюжего юного принца, горбившегося рядом с ней у огня, и была поражена его молчаливостью. Соседство со смертью и бесконечная усталость этой ночи, казалось, отрезвили Гарета навсегда. Все это время он терпеливо, как было велено, нагревал камни и обкладывал ими тело Джона. Изматывающая необходимая работа, и только благодаря ей Джон был еще жив, когда Дженни вернулась из драконьего логова.

Медленно, ощущая боль в каждой косточке, она стащила с плеч алый тяжелый плащ. Больная, изломанная, Дженни хотела сейчас только одного — спать. И все-таки она встала, зная, что ничего еще не закончилось и что сейчас ей предстоит самое худшее. Дотащившись до своей лекарской сумки, Дженни отыскала связку высушенных коричневых, кожистых листьев табата. Разломив пару из них на кусочки, положила в рот и принялась жевать.

Одна только вяжущая горечь этого зелья могла разбудить мертвого, не говоря уже о других достоинствах. Она жевала табат и нынешней ночью, борясь с изнеможением. Гарет наблюдал за Дженни неодобрительно; его длинное лицо, обрамленное висячими волосами, кончики которых были окрашены в зеленый цвет, казалось, вытянулось еще больше; и Дженни вдруг осознала, что юноша, пожалуй, устал не меньше ее самой. Морщины, появлявшиеся раньше лишь при оживленной мимике, теперь ясно обозначились возле глаз, пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Гарет постарел лет на десять. Отведя тяжелые волосы обеими руками за спину, Дженни решила, что лучше не думать о том, как выглядит сейчас она сама и как будет выглядеть вскоре.

И Дженни снова стала укладывать лекарства в сумку.

— Куда ты идешь?

Дженни нашла один из пледов Джона и завернулась в него поплотнее; каждое движение давалось с трудом. Она чувствовала себя изношенной, как тряпичный лоскут, но горькие коричневые листья табата уже начинали свою работу — сила вливалась в жилы. Дженни знала, что надо бы поосторожнее с этими листьями, но другого выхода не было. Влажный воздух холодил легкие, душа немела.

— Выполнить обещание…

Юноша устремил на нее серьезные серые глаза, с трепетом глядя, как Дженни вновь вешает на плечо лекарскую сумку и направляется к повитым туманом развалинам.

— Моркелеб!

Голос ее рассеялся подобно струйке тумана в молчании Рыночного Зала. Долина в проеме Врат куталась в дымку и голубые утренние тени, здесь же стоял болезненный серый полумрак. Дракон лежал перед Дженни, как брошенное на пол одеяние из черного шелка, распяленное выпирающими суставами. Крыло как упало тогда после судороги, так и осталось распластанным; беспомощно уроненные длинные усы были недвижны. Слабое пение еще дрожало, замирая, в воздухе.

«Он указал мне путь к Сердцу Бездны, — говорила себе Дженни. — Я обязана ему жизнью Джона…» Ей очень хотелось увериться в мысли, что это единственная причина, почему она вернулась сюда.

Ее голос отозвался эхом среди каменных клыков потолка:

— Моркелеб!

Пение слегка изменило тон, и Дженни поняла, что дракон ее слышит. Изящный упругий ус слегка шевельнулся. Затем веки приподнялись на дюйм, явив смутное серебро глаз. Впервые она обратила внимание, сколь нежными были эти веки — черные, с фиолетово-зеленоватым отливом. Глядя в сверкающие снежные бездны, Дженни вновь ощутила страх, но это был не страх плоти — снова, как встарь, схлестнулись подобно двум ветрам свершившееся и возможное. Она призвала тишину магии, как призывала клубящиеся стаи птиц на кусты боярышника, и сама была удивлена твердостью своего голоса:

— Открой мне свое имя.

Жизнь шевельнулась в нем, золотой жар наполнил пение. Гнев и отказ — вот все, что она услышала.

— Я не смогу исцелить тебя, не зная твоей сути. Если душа твоя покинет плоть, как я призову ее обратно?

Новый взрыв ярости, одолевающий слабость и боль. «Полюбишь дракона — погубишь дракона», — говаривал Каэрдин. Но тогда Дженни было невдомек, что это значит. «Шпорой — петух…»

— Моркелеб! — То ли испугавшись, что он сейчас умрет, то ли просто под действием коричневых высушенных листьев табата она шагнула к нему и положила маленькие руки на нежную плоть, окружающую его глаза. Чешуйки здесь были не толще кончиков ногтей, а кожа на ощупь напоминала сухой шелк. Пальцы Дженни ощутили теплое биение жизни. Она почувствовала восторг и ужас и вновь спросила себя, не умнее ли повернуться и убежать, оставив его здесь. Дженни знала, кто он такой. Но сейчас, касаясь его век и глядя в эти загадочные алмазные глаза, она скорее умерла бы сама, чем позволила умереть ему.

Из мерцающего пения выделилась мелодия, подобная нити, связывающей воедино сложные узлы многих гармоний, и как бы сменила цвет. И Дженни немедленно уловила в ней те разрозненные обрывки, что высвистывал ей старый Каэрдин летним днем у живой изгороди.

Эта мелодия и была настоящим именем дракона.

Музыка скользнула сквозь пальцы, словно шелковая лента, и Дженни, подхватив ее, немедленно вплела в заклинания, обнимая ими слабеющую душу дракона. За извивом мелодии ей открылась мерцающая бездонная мгла его разума, и Дженни уже различала тропу, по которой нужно идти целителю.