Дети Джедаев - Хэмбли Барбара - Страница 72

Тяжело дыша, дрожа, с горящим в порезах на лице потом, чувствуя, как леденеют руки и ноги, Люк точно рассчитал снижение энергии так, чтобы оно совпало по времени с их отбытием, а салазки не взмыли под самый верх шахты, а затем остановил сильно полегчавшее судно в освещённом фонарями, охраняемом вестибюле палубы 19. Он взял посох и перевернулся на бок, слишком уставший, чтобы открыть заднюю дверцу; лёг на пол, борясь с волной реакции, слабостью от призывания Силы, намного превышающей его возможности на данный момент.

Хронометр на стене показывал 15.50.

«Крей, — подумал он, глубоко вдыхая спёртый, загрязнённый дымом воздух. — Крей. И Крей поможет мне спасти Каллисту».

«И позже ты ещё за это поплатишься», — добавил чей-то чужой голос у него в голове.

Он поднялся на ноги.

«Сейчас».

В некотором смысле сфокусировать Силу в его собственном теле было ещё труднее, призвать мощь откуда-то извне, направить её по мускулам, горящим от токсинов усталости и инфекции, и по мозгу, требующему отдыха. Но это он тоже отставил в сторону, двинувшись вперёд с лёгкой силой воина, едва сознавая, что кренится и приволакивает раненую ногу, почти не ощущая неудобства посоха.

Окружающий его коридор зазвенел от внезапной какофонии боя.

Он распластался у стены, когда из коридора перед ним высыпали гаморреанцы, рубя, крича и стреляя почти в упор из бластеров, выстрелы которых безумно рикошетировали или оставляли длинные ожоги на стенах; они разрывали друг друга клыками и раздирали тупыми когтями; а затем — вопли, похожие на раздирание металла и полотна и фонтаны крови, воняющие, словно горячая медь на воздухе. Люк увернулся, нырнул за угол и попал в самую гущу свалки, но не увидел ни зелёного мундира Крей, ни блеска её шёлковых волос. В голове у него промелькнуло кошмарное видение — Крей, лежащая в луже крови, в каком-то коридоре, — а затем из дверей магистрали Каллиста громко крикнула: «Люк!» И он побежал, держась у стенки, едва ощущая пилящую боль. «Сюда!»

— Всему экипажу собраться в комнатах отдыха секторов, — произнёс громкоговоритель, на сей раз отчётливо, и Люк подумал: «Эта часть корабля ещё жива. Повеление здесь…» — Всему экипажу собраться…

— Люк!

Он затормозил, остановившись за углом перед закрытой чёрной двойной дверью с надписью: НАКАЗАНИЕ-2, над притолокой которой горела янтарным светом единственная лампочка. Никос стоял у стены серебряной статуей, и единственное, что жило у него на лице, — горящие нечеловеческой мукой глаза.

Перед дверью стоял штурмовик — человек в полной броне и с карабином-бластером наготове. — Ты просто стой, где стоишь, Люк, — раздался голос Трива Потмана. Шлем изменил его звучание, сделав каким-то жестяным, но Люк всё равно узнал его. — Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она повстанец и диверсант. Если ты сейчас отойдёшь, я могу дать свидетельство в твою пользу.

— Трив, она не повстанец. — Люк глазами и мыслью просканировал коридор и не заметил ни одного осколка свободного металла, даже распотрошённого М8Е, или тарелки из столовой… — Нет больше никаких повстанцев. Империя исчезла, Трив. Император мёртв. — Он не думал, что у него хватит сил вырвать карабин из рук Потмана с помощью одной лишь Силы.

Цифры на табло над дверью сменились на 15.56, и янтарная лампочка начала мигать красным. Трив заколебался, а затем повторил точно тем же тоном:

— Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но…

— Это было давным-давно. — Люк мысленно потянулся, нащупывая путь к разуму старого воина, словно физически пытаясь проникнуть под белый пластик собакомордого шлема, сквозь охраняющую темноту, защищавшую его мысли подобно броне. Их разделяло шесть метров. Измотанный, со зрением, затуманенным до серости, он попытался неуклюже собрать Силу и не мог, а потому знал, что его застрелят прежде, чем он покроет половину расстояния. И не был уверен, что у него хватит сил даже на это.

— Империя оставила тебя в покое, — тихо проговорил он, — предоставив быть собой. Предоставив тебе делать, что хочешь, выращивать сад, вышивать цветочки на рубашках. — Он почти расслышал в темноте мыслей старика визгливый голос Повеления:

«Джедаи убили твою семью. Они обрушились ночью на вашу деревню, перебили мужчин у порогов их домов, а женщин загнали под деревья». Ты бежал в темноте, спотыкаясь в грязи и ручьях…" — Помнишь, как твой капитан и другие бойцы убивали друг друга? — сказал Люк, мысленно рисуя зелёные тени убежища, блеск тех сорока пяти белых шлемов на толстой доске. Хруст листьев под ногами и запах дыма. — Помнишь разбитый вами лагерь и луг у ручья? Ты долго там жил, Трив. И Империя исчезла.

— Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она… «Лианы. Земля. Крошечная рептилия с радужными перьями, подбирающая брошенную в дверях хлебную крошку. Запах ручья».

Реальность того, что было. Годы мира.

— Она повстанец и диверсант…

Его голос оборвался.

«То, что было на самом деле», — подумал Люк. Он протянул их Потману: сияющие воспоминания о месте и времени; воспоминания о тех вещах, которые он сам видел и знал, пронзавшие, подобно лучу солнечного света, кодированную закольцованную запись, крутившуюся в голове у Потмана.

Лампочка над дверью замигала чаще. 15.59

— Проклятые небесные молнии!

Потман резко развернулся и потянул за запорные кольца на дверях. Люк прыгнул, спеша помочь ему, но кольца держали крепко, отказываясь поддаться, словно двери удерживались самим Повелением. Никос схватил их, закрутил с неожиданной, непреклонной, механической силой дройда. Воздух зашипел, когда герметичность нарушилась.

— Она борется со мной! — закричал Никос, с силой отодвигая дверь, и в самом деле, тяжёлый стальной лист явно вырывался из его рук. — Она пытается закрыть…

В руках Люка свистнул, оживая, Меч. Крей стояла скованная между двух опорных столбов, с белым от шока и усталости лицом в странном опалово-меловом сиянии решётки.

— Слишком поздно! — закричала она, когда Люк прохромал в камеру, споткнулся, рубанул по стали, сковывавшей ей запястья. — Слишком поздно, Люк!

Из последних сил Люк шарахнул мысленно по решётке — осечка, неисправная связь, критический скачок энергии…

Опаляющий, единственный разряд молнии пронзил ему лодыжку покалеченной ноги, словно белая игла, когда Крей выволокла его за дверь.

Глава 20

Он был там, — тихо произнесла Крей. Она обхватила себя руками, поплотнее кутаясь в термальное одеяло, опуская голову, пока не коснулась щекой прижатых к груди коленок. — Он всё время был там. Он не переставал говорить, что любит меня, все говорил:

«Будь смелей, будь смелей…», но совершенно ничего не сделал, чтобы остановить их. — С её неровно обкромсанными и грязными волосами и измождённым от усталости и переживаний лицом, она выглядела намного моложе, чем когда Люк видел её на Явине, или у себя в Институте, или в больничной палате Никоса.

Там, понял он, она всю жизнь носила своё совершенство, словно доспехи.

А теперь это и всё прочее исчезло.

Колеблющийся дымчатый свет исходил от грубой лампы в углу, служившей единственным источником освещения в комнате. Воздух в тупичке между каютой интенданта и мастерскими за ней стал таким скверным, что Люк гадал, не следует ли ему потратить время на подсоединение местных вентиляторов к извлечённым из роботов батареям, при условии, что он сможет их найти.

Если есть время.

Он нутром и сердцем чуял, что его нет.

— У него был ограничительный запор.

— Сама знаю, что у него был паршивый, ублюдочный ограничительный запор, раздолбай! — Она провизжала эти слова, выплюнула ими в него, в глазах её горели злым огнём ненависть и ярость; а когда эти слова наконец прозвучали, сидела, уставясь на него в слепой, беспомощной ярости, за которой Люк увидел бездонный колодец поражения, и горя, и окончания всего, на что она когда-либо надеялась.

Затем молчание; Крей отвернулась от него. Нервная худоба, проступившая у неё во время болезни Никоса, превратилась в хрупкость, словно из неё что-то вынули, и не только из её плоти, но и из костей. Одеяло висело на ней поверх испачканной кровью и машинным маслом рваной формы, словно потрёпанный саван.