Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 95

После этого Цицерон начал свою речь. Он говорил об одном ночном собрании — о собрании, на котором заговорщики составляли план падения Рима, он назвал имена всех людей, присутствовавших на этом собрании, и имя человека, в чьем доме это происходило. Несколько раз за речь Цицерон требовал, чтобы Луций Сергий Катилина покинул Рим и освободил город от своего дьявольского присутствия.

Только один раз Катилина прервал его.

— Ты хочешь, чтобы я добровольно уехал в ссылку, Цицерон? — громко спросил он. Двери были открыты, толпа хотела слышать каждое слово. — Давай, Цицерон, спроси Палату, должен ли я уехать в добровольную ссылку! Если Палата скажет, что я должен сделать это, я уеду!

Цицерон ничего не ответил. «Уйди, покинь Рим, уезжай из Рима», — таков был сквозной мотив всей его речи.

Но все закончилось очень просто. Когда Цицерон закончил говорить, Катилина поднялся с величественным видом.

— Я ухожу, Цицерон! Я уезжаю из Рима! Я не хочу оставаться здесь, когда Римом правит человек из Арпина, не римлянин и не латинянин! Ты — самнит-деревенщина, Цицерон, грубый крестьянин с гор, без предков, без влияния! Ты думаешь, это ты заставил меня уйти? Нет, не ты! Это — Катул, Мамерк, Котта, Торкват! Я уезжаю, потому что они покинули меня, а не потому, что ты что-то там сказал! Когда человека покидают равные ему, с ним действительно покончено. Вот почему я уеду.

Снаружи слышались смущенные голоса, когда Катилина стремительно шел сквозь толпу завсегдатаев Форума. Потом — тишина.

Сенаторы встали и отодвинулись от тех, чьи имена Цицерон назвал в своей речи. Даже брат покинул брата — Публий Цетег решил отойти от Гая, чтобы не иметь ничего общего со всей этой конспирацией.

— Надеюсь, ты счастлив, Марк Туллий, — сказал Цезарь.

Это была победа. Разумеется, это была победа. Но все-таки казалось, что что-то не так. Даже после того, как на следующий день Цицерон обратился к толпе с ростры на Форуме. Катул, явно уязвленный заключительными словами Катилины, взял слово, когда Палата собралась через два дня после этого, и прочитал полученное им письмо от Катилины, в котором тот отрицал свою вину и передавал свою жену Аврелию Орестиллу заботе и охране Катула. Начали циркулировать слухи. Дескать, Катилина действительно собрался в добровольную ссылку и выехал из Рима по Аврелиевой дороге (правильное направление) всего с тремя спутниками незнатного рода, включая его друга детства Тонгилия. Это было ответным ударом Катилины. Теперь люди начали сомневаться — то ли Катилина виноват, то ли он жертва.

Жизнь могла стать для Цицерона более невыносимой, если бы не известие из Этрурии, которое пришло несколько дней спустя. Катилина не уехал в ссылку в Массилию. Вместо этого он надел toga praetexta и отличительные знаки консула, одел двенадцать человек в алые туники и выдал им фасции с топорами. Его видели в Арреции с его сторонником Гаем Фламинием из обнищавшей патрицианской семьи. Теперь он щеголяет серебряным орлом, который, как он объявил, дал его легионам сам Гай Марий. Этрурия, всегда бывшая главным источником военной силы для Мария, теперь собиралась под этим орлом.

Это, конечно, положило конец неодобрению консулярами, такими, как Катул и Мамерк (Гортензий, похоже, решил, что подагра в Мизене лучше головной боли в Риме, однако при этом подагра младшего консула Антония Гибрида в Кумах становилась уже неприличной).

Тем не менее кое-кто из сенаторской мелочи все еще считал, что в событиях был виноват Цицерон, что фактически его постоянные обвинения толкнули Катилину на подобное поведение. Среди таковых был и младший брат Целера Метелл Непот, которому вскоре предстояло вступить в должность плебейского трибуна. Катон, который тоже будет плебейским трибуном, напротив, хвалил Цицерона, что заставляло Непота кричать еще громче, потому что он ненавидел Катона.

— О-о, было ли когда-нибудь восстание таким вздорным и слабым? — пожаловался Цицерон Теренции. — По крайней мере, Лепид высказался. Патриции, патриции! Они не могут заблуждаться! А я вот никак не в силах обвинить кучку негодяев в том, что они незаконно отводят себе воду! Что уж тут говорить об измене!

— Выше нос, муж, — сказала Теренция, которая явно радовалась, видя Цицерона более мрачным, чем обычно бывала она сама. — Это началось, и это будет продолжаться, ты просто жди и смотри. Скоро все сомневающиеся, от Метелла Непота до Цезаря, будут вынуждены признать, что ты был прав.

— Цезарь мог бы помочь мне и больше, — откликнулся Цицерон, очень недовольный.

— Он послал Квинта Аррия, — напомнила Теренция, которая теперь хвалила Цезаря, потому что ее сводная сестра, весталка Фабия, очень была довольна новым великим понтификом.

— Но он не поддерживает меня в Палате. Он все время клюет меня за то, как я трактую senatus consultum ultimum. Мне кажется, он все еще думает, что Катилину обвинили напрасно.

— Катул тоже так думает, но о них с Цезарем никак нельзя сказать, что они уж очень любят друг друга, — сказала Теренция.

Через два дня в Рим пришло очередное известие: Катилина и Манлий наконец объединили силы. У них теперь два полных легиона хороших, опытных солдат, плюс еще несколько тысяч обучаются. Фезулы еще не захвачены, поэтому арсеналы этого города до сих пор не разграблены, и ни один другой крупный город в Этрурии не согласился отдать Катилине содержимое своих арсеналов. Это говорило о том, что большая часть Этрурии не верит в Катилину.

Трибутное собрание утвердило сенаторский декрет и объявило Катилину и Манлия врагами народа. Это значило, что они лишены гражданства и его привилегий, включая суд за измену, если их арестуют. Гай Антоний Гибрид наконец вернулся в Рим — с распухшим большим пальцем на ноге. Цицерон сразу приказал ему возглавить войска, набранные в Капуе и Пицене, — все ветераны прежних войн — и выступить против Катилины и Манлия у Фезул. На тот случай если распухший палец будет продолжать препятствовать ему выполнять консульские обязанности, старший консул предусмотрительно дал Гибриду отличного помощника — Марка Петрея, замечательного воина. Сам Цицерон взял на себя ответственность за оборону Рима и теперь начал скупо выдавать оружие — но только не тем, кого он, Аттик, Красc или Катул (теперь перешедший на их сторону) считали подозрительными. Никто не знал, что сейчас замышлял Катилина, хотя Манлий послал письмо триумфатору Рексу, находящемуся в Умбрии. Удивительно, что Манлий вообще что-то написал, но это ничего не могло изменить.

В это время, когда Рим приготовился отбить атаку с севера, а Помпей Руф в Капуе и Метелл в Апулии были готовы справиться на юге со всеми возможными врагами Рима, от гладиаторов до восставших рабов, — в это самое время Катон вдруг вознамерился расстроить военные замыслы Цицерона и помешать городу справиться с трудностями после предстоящей смены консулов. Ноябрь подходил к концу, когда Катон поднялся в Палате и объявил, что он возбудит судебное дело против вновь избранного младшего консула Луция Лициния Мурены, поскольку тот добился избрания взяткой. «Я — плебейский трибун, — кричал Катон, — и не могу тратить время и сам вести слушание!» Поэтому, по предложению Катона, обвинителем выступит потерпевший поражение кандидат Сервий Сульпиций Руф. Вторым обвинителем будет его сын (едва достигший официального возраста мужчины), а третьим — патриций Гай Постумий. Слушание произойдет в суде по делам о взятках, поскольку все обвинители были патрициями и поэтому не могли использовать Катона и Плебейское собрание.

— Марк Порций Катон, ты не можешь этого сделать! — воскликнул пораженный Цицерон, вскакивая со своего места. — Сейчас совершенно неважно, виновен Луций Мурена или невиновен. На нас свалилось восстание! Мы не можем позволить себе войти в грядущий год только с одним консулом! Почему ты собрался сделать это именно сейчас, в самом конце года?

— Человек должен выполнять свой долг, — невозмутимо ответил Катон. — Только сейчас было получено доказательство, а я несколько месяцев назад поклялся в этой Палате: если я узнаю, что кандидат на должность консула давал взятки, то лично прослежу, чтобы его судили. Для меня не имеет никакого значения, какая ситуация сложится в Риме к Новому году! Взятка есть взятка. Она должна быть искоренена любой ценой.