Тайны Далечья - Юрин Денис Юрьевич - Страница 9

Дыхнул Васька огнем, а царевичу хоть бы что. Продолжает на Змея наступать да еще мечом размахивает, того гляди поцарапает. Васька ничего не понимает, уже тремя башками крутит, огнем во все стороны плюется, а противник его не горит, да и земля вокруг не полыхает. Запал у Змея кончился, пасти уже только дым черный отплевывают, а Матвей осмелел, на шею змеиную мечом нацелился. Васька разозлился, кончиком хвоста махнул, меч у царевича выбил да отбросил подальше, от греха. Вот тут-то и заинтересовался наконец Змей, кто же это скромно в сторонке стоит да на него поглядывает. Узнал, аж все три головы дружно выругались с досады.

– Что ты, Михрютка, голову мне морочишь? – обиженно загнусавил дружок. – Сказал бы сразу, что тебе девка нужна, я бы мигом отдал это сокровище. Самому не терпится уже от нее избавиться. Надоела, слов нет. Поджарил бы, да запрещено.

Тут Васька пасть-то прихлопнул, понял, что проговорился, а две другие головы на провинившуюся зашипели.

– Кто же это тебе запретил? Ты же у нас вроде сам по себе, никто тебе не указ.

– Вот-вот, – проворчал Васька, – сам по себе, каждый обидеть норовит. Царь лесной меня попросил девицу у себя подержать, но вреда ей никакого не чинить, а отдать тому, кто за ней явится, но не просто так отдать, а, как положено, после сражения. А мне за это на лугах, что к лесу прилегают, охотиться разрешил. Так что зря ты старался, молодца этого заговаривал, я бы ему ничего не сделал. Вдруг за дочкой-то царской никто больше не придет? Что же, она так у меня и останется? Нет уж, пришли, так забирайте!

Дунул тут Васька на склон, кустарником диким поросший, отъехала часть горы в сторону, открылся вход в пещеру. Оттуда раздавались отчаянные крики да вопли, призывавшие на три Васькины головы всевозможные несчастья. «Выходи уже!» – рявкнул Васька, и из пещеры, не заставив себя долго ждать, выкатилась шариком невысокая, крепенькая девица с пылающими на носу веснушками и растрепанной рыжей косой. Выскочила – и на Ваську с кулаками. Змей ловко увернулся, подальше отскочил на всякий случай, а Михрютка с царевичем так и ахнули: да это ж вовсе никакая не Василиса, а сестрица ее старшая, зловредная да ехидная, Варвара. Царевна тоже Матвея узнала – и ну его ругать: разве у царя-батюшки силачей в дружине нет, дочь из плена вызволить, что надо непременно у соседей помощи просить. Матвей попытался возразить, но вышло только хуже. Распалилась девица, пуще прежнего стала царевича бранить.

– Вась, а Вась, – шепнул дружку Михрютка, пока Варвара с Матвеем препиралась, – ты ничего случайно не перепутал? Ту ли девицу-то похитил?

– Какую просили, такую и похитил, – огрызнулся тот. – Забирайте, нечего привередничать. Другой-то все одно нету, а я пойду посплю денек-другой, надоело это чудо рыжее сторожить. Устал, сил нет. – И закрылся у себя в пещере, ни входа, ни выхода не видно.

Задумался Михрютка. По-любому Варвару нужно батюшке вернуть. Но как же тут быть? Если Матвей ее спаситель, стало быть, ему на ней и жениться. Это всем известно. Как же горю-то его помочь? Думал Михрютка, думал, аж голова заболела. А Варвара с Матвеем все ругаются. Надоело это омутнику, прикрикнул на них слегка. Матвей-то сразу умолк, а девица строптивая еще больше расшумелась – где это, мол, видано, чтобы слуги командовали да господам указывали. Дунул легонько омутник на девицу, и потекла у нее изо рта вода ручейком. Как только рот закроет, вода течь прекращает, как откроет, сказать что-то захочет, так вместо слов веселый ручеек журчит. Варвара глаза выпучила, что жаба болотная. Раздулась от злости, покраснела, того гляди, лопнет, так ей невтерпеж высказаться, а не может. Матвей от смеха по траве катается, забыв про царское звание и соответствующее ему поведение, так ему понравилось, что хоть кто-то сумел Варваре рот заткнуть.

Пошли они все вместе к царю Миколе. Варвара надулась, но молчит, рот открыть опасается. Матвей-царевич пригорюнился, думы тяжкие его одолевают. А Михрютка тишиной наслаждается да прикидывает, как дальше быть. Путь неблизкий, солнышко уже к закату клонится, а они все идут да идут. Попалась на пути деревенька. Михрютка хотел ее стороной обойти, а Варвара вдруг его за рукав потянула, смотрит жалобно, а рот открыть боится.

– Говори уж, – усмехнулся омутник, – только чур по делу, да помни: захочешь обругать кого али поучать станешь – вновь вместо слов ручеек побежит.

И говорит ему тут Варвара, что живет в деревеньке этой нянюшка ее бывшая, Пелагия, которая еще при матушке их с Василисой нянчила, а потом то ли состарилась, то ли с Настасьей не ужилась, но отправили ее на покой в деревню. Василиса-то помладше будет, она няню и не помнит совсем, а Варвара помнит и скучает по ней. И попросила Варвара Михрютку в деревню заглянуть, с нянюшкой Пелагией повидаться, когда еще ей, царевне, такой случай выпадет. Не вольны царевны, куда хотят, ходить да терем без спросу покидать. А тут вот она, деревенька-то, совсем рядом.

Михрютка такому повороту дела даже обрадовался. Он-то, конечно, хоть днем, хоть ночью сквозь любой лес пройдет, через любую реку переправится, а царевна? Она небось балованная, изнеженная, темноты боится, да и устала, поди. И Матвею отдых не помешает, а Михрютка тем временем подумает, как лучше поручение выполнить. Нянюшка Пелагия Варваре обрадовалась: обнимает ее, в горницу ведет да за стол сажает. И Матвея с Михрюткой как дорогих гостей привечает, к столу приглашает. Хотел было омутник отказаться, не дело это, слуге за одним столом с детьми царскими сиживать. Но тут его Варвара удивила, сама за стол усадила, нянюшке перечить не велела. Сидят они за столом, Пелагия на царевну никак не налюбуется, а возле омутника кошечка пестренькая вьется, так и трется об него, так и мурлычет.

– Гляди-ка, – покачала головой Пелагия, – знать, приглянулся ты ей, а Мурке моей редко кто нравится.

Вот наступила ночь, отправился Михрютка на сеновал спать, а кошечка за ним увязалась. Лежит он, звездами любуется, ночь теплая выдалась, ни ветерка, на небе ни облачка, как вдруг будто задремал он и слышит рядом голос бабки Гапы. Он собственными глазами видел, как бабка под дождичком заколдованным растаяла, а Михрютку успела в дупло дуба столетнего запихнуть. Лет полета назад то было. В ту пору как раз чудища заморские в лес пожаловали да свои порядки наводить стали, но наши тоже не лыком шиты, показали супостатам, кто в лесу главный. Чудищ изгнали, но и своих полегло немало. И бабка его, кикимора Агриппина тоже. И говорит ему во сне бабка Гапа: «Спустись к колодцу, колодезника кликни, а как отзовется, так скажи: «Братец Антип, покажи, куда идти», а после делай, что он скажет».

Вот подходит Михрютка к колодцу, зовет Антипа да говорит ему слова заветные. Колодезник отвечает: «Прыгай в колодец, ничего не бойся, по сторонам не гляди, только вперед смотри. Да помни: как бы страшно тебе ни было, глаза не закрывай и не моргай, пока не увидишь ответ на свой вопрос. А как увидишь, сразу глаза зажмурь».

Прыгнул Михрютка в колодец: вокруг темно, внизу чернота, летит он долго, а дна все нет и нет. Потом вдруг вспышка яркая сверкнула, он от неожиданности зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что стоит на высокой скале, внизу море бурное плещется, а перед ним – ворота в замок. Да не замок то, а крепость неприступная; охраняют ее скелеты в воинских доспехах, и внутрь птица незамеченной не пролетит, мышь не проскользнет. Не успел Михрютка так подумать, как оказался посреди богато убранной залы, вокруг каменья драгоценные сверкают, птицы диковинные заморские в клетках золотых сидят, у дальней стены возвышается золотой трон, а на нем сидит человек в богатых одеждах.

Перед ним стоит красавица писаная, а из глаз ее ясных слезы на пол капают, а как пола коснутся, так в бриллианты превращаются.

– Плачь, красавица, плачь, – насмехается над ней вельможа, – чем больше ты плачешь, тем богаче я становлюсь.

– Мой жених меня спасет, – вытирая слезы, говорит девица.

– Он попытается, не сомневаюсь, – кивает вельможа, – да только мне того и надобно.