Оседлать чародея - Крускоп Сергей - Страница 24

В корыте еще с вечера, следуя указаниям конька, Виан запарил кипятком иноземное зерно, нарубил мелко фиников, еще кое-чего добавил и замесил нечто весьма неаппетитного вида, а главное – запаха.

– Ничего, – приговаривал Лазаро, – сам ты вонищу потерпишь, а фениксы – они, как и прочие птицы, почти без обоняния.

Фениксы, может, нюхом и не обладали, а вот мухи и прочие лесные букашки – очень даже чуяли, налетев на бесплатное угощение в большом количестве.

– А ну – кыш! – шипел на них Виан.

– Плесни-ка вина в это месиво, – посоветовал конек, критически оглядев приманку. – Сам смотри – не пей!

– Ну что я, без понятия, что ли? – даже слегка обиделся Виан.

– Нет, так и хорошо, – отмахнулся от его обидь конек. – Лучше уж потом вернешься с победой отметишь.

– Подожди-ка, – нахмурился Виан, – а зачем полную флягу тащил?

– Во-первых, это я тащил, а во-вторых – мало ли еще где вино пригодится. Это, знаешь ли, универсальная денежка такая, особенно у вас, в Угорий, когда за какую-нибудь мелочь расплатиться надо. Э,- спохватился Лазаро, – время уходит, сейчас вовсе уйдет, пока болтаешь! Садись-ка и жди. Как заме тишь отсветы фениксового оперения – ложись и накрывайся рогожей. И лежи тихо, как мышь, пока птицы все из корыта не сожрут.

– А если им не понравится?

– Понравится! – горбунок понюхал горлышко фляги. – Должно понравиться.

– А жар… фениксы – они же, говорят, умные. Не поймут они, что это ловушка? – Виана несколько смущала кажущаяся простота приготовлений.

– Ворона – и то умнее, – поморщился горбунок, – а феникс – птица и птица, только что волшебная. Да надень перчатки, которые у царя вытребовал.

– А мешочки?

– А мешочки я загодя положил под скалу, в самый холодок. Не переживай! Ты, главное, феникса схвати, а дальше я подбегу и помогу.

Не избавившись до конца от сомнений, Виан принялся готовить приманку для чудо-птиц. К его огорчению, фляга оказалась меньше, чем он ожидал (или корыто – больше): вино ушло почти все, во фляге осталось лишь язык потешить. Убрав заметно полегчавший сосуд в суму, парень напился из источника, встряхнул рогожу и, обернувшись ею, как плащом, уселся на мшистый камень ждать появления удивительных птиц.

Когда-то давно Виан слышал от матери и от прохожих людей множество сказок, легенд и баек про феникса. Сказывали, что феникс – он же жар-пти-ца – и светится в темноте, будто огонь, и умен необычайно, и даже наделен человеческим голосом. Вот только большинство людей столь премного огорчают своими делами мудрого пернатого, что тот обычно не снисходит до разговоров. Также сказывали, что слезы феникса являются величайшим снадобьем, способным исцелить практически любую хворь или рану, только вот опять же редко удается глупым да жадным людям растрогать чудесную птицу до слез. Впрочем, якобы некоему доброму молодцу феникс однажды все же пришел на помощь, залечив смертельную рану, нанесенную змеем. Однако ни один сказитель, равно как и ни один аптекарь не смог сказать Виану, как же надо применять слезы феникса: втирать их, лить на рану или же пить?

Другие сказители баяли, что жар-птица в мире вообще всего одна была, и жила она в саду у самого Кощея Бессмертного, дюже падкого на всякого рода диковины. Дважды в седмицу Кощей выпускал своего ручного феникса полетать, крылья поразмять. А тот немедленно отправлялся в соседнее царство-государство (в Верхнюю Угорию или в Боданию – уточняли обычно рассказчики) и принимался воровать у тамошнего царя из сада особые молодильные яблочки. Царь-то весь извелся, чудесные плоды жалеючи, а подглядев, кто вор, возмечтал этакое чудо заполучить. Ну и отправил троих своих сыновей на подвиг. Старшие, как водится в сказках, облажались, младший бы тоже не сильно преуспел, да помог ему некий волк-оборотень.

Относительно облика жар-птицы единого мнения тоже не было. Одни говорили, что феникс похож на журавля, только золотого цвета и с длинным хвостом. Другие считали, что это скорее орел с красивым хохлом на голове и огромными золотистым крыльями. Единственное, в чем все сходились в мнениях, – это то, что феникс живет вечно, добиваясь подобного эффекта странным способом. Наскучив долгим веком или же замученный старостью немощью, строит чудесная птица особое гнездо верхушке самого высокого дерева и с первыми лучами солнца в этом гнезде сгорает. А затем восстает из пепла вновь, обновленная и готовая жить дальше.

Сам Виан тогда, в босоногом детстве, сказкам этим верил, а потом задумался и верить перестал. Тем более что сам он никогда настоящую жар-птицу не видел, если не считать того злополучного пера. А потому не был внутренне готов к тому, что увидел.

Рассветное небо, уже не черное и не темно-синее, а скорее зеленоватое, внезапно поблекло, а верхушки деревьев четко вырисовались на фоне разгорающегося золотистого зарева. Зарево было не такое, как от солнца, – оно словно жило своей жизнью, то разгораясь сильнее, то затухая, то идя волнами в такт неведомому ритму.

Парень бы так и пялился на все приближающиеся сполохи, если бы конек не окликнул его. Тут Виан наконец сообразил, что чуть не сделал глупость, и распластался по земле, стараясь, чтоб из-под рогожи не торчали ни локти, ни сапоги. Едва он устроился и краем глаза выглянул наружу, как всю поляну буквально залили потоки света, и у источника стали приземляться фениксы. Примечательным парню показалось то, что, каким бы величественным ни был полет чудесных пернатых, приземлялись они совсем как обычные птицы, шумно хлопая крыльями, хрипло крича и теряя светящиеся перья.

Правы были и те рассказчики, что наделяли феникса орлиными чертами, и те, которые говорили, будто он похож на журавля. Перед обмершим Вианом по поляне расхаживало не менее дюжины птиц размером с крупного орла, с загнутыми на орлиный манер клювами, но при этом с довольно длинными шеями и ногами. Ноги, впрочем, были если и не короче журавлиных, то уж точно мощнее и с сильными когтистыми пальцами. Голоса фениксов, переговаривающихся друг с другом, тоже напоминали что-то среднее между протяжным журавлиным криком резким орлиным клекотом. Все оперение чудесных птиц лучилось желтым и оранжевым светом. По перьям крыльев, хохолкам и длинным, свисающим почти до земли хвостам при каждом движении слов но пробегали стайки искорок или язычки пламени. Виан удовлетворенно пошевелил пальцами в плотных рукавицах из каменного льна, но затем вспомнил, что перо-то хоть и светилось, да не жглось. Да и узорчатые листья папоротников не жухли и не чернели, когда фениксы их касались, а происходило это постоянно. Мысленно поставив себе задачу с пристрастием расспросить горбунка, Виан вернулся наблюдениям.

Волшебные птицы уже напились и вдоволь размяли ноги, бродя по полянке, и только тут один из фениксов, похоже, впервые заметил приманку. Хрипло курлыкнув, птица бочком-бочком подобралась к корыту и воззрилась на него, как на самую удиви тельную вещь, которую ей приходилось видеть. Феникс обошел корыто, наклоняя голову то в одну, то другую сторону и потряхивая хохолком. Поскреб смоченное вином зерно когтями, постоял в задумчивости еще несколько мгновений, а потом нагнулся клюнул. В этот момент он был настолько похож на домашнюю квочку, а вовсе не на исполненное вековой мудрости волшебное существо, что Виан чуть не рассмеялся. Все прочие фениксы, сбившись в одну сияющую кучу, наблюдали за первопроходцем с выражением восторженного любопытства. Однако когда их собрат сглотнул уже вторую порцию зерна, до остальных вдруг дошло, что они что-то упускают. И птицы, топая лапами, крича и пихаясь, стаей бросились к корыту.

«Когда-нибудь, – вдруг пришло в голову Виану, – если я вдруг стану богатым и вельможным, надо будет учредить особый двор, в котором на забаву публике и на удивление любомудрам завести разных чудных птиц и зверей. И среди них обязательно двух-трех фениксов – уж больно птицы и необычные, и потешные!» Его вновь посетила мысль о не взятой клетке. Конек, конечно, сказал, что клетка не понадобится, да и не особенно-то удержишь в клетке дикого феникса, но все же. Не в мешке же его за триста с лишним перекладов везти!