Не повторяй ошибок - Хупер Кей - Страница 47

Миранда!

Вместе с последним проблеском угасающего сознания возникло вдруг понимание того, что неизвестное нечто прикасается к ней. Он не чувствовала этого прикосновения, но каким-то образом знала, что оно реально. Даже не будучи в силах о нем думать, Миранда все-таки почему-то отдавала себе отчет в том, что без такого физического контакта она бы не услышала никакого голоса… вообще ничего…

Это вовсе не означало, что она его слышит в действительности. Ее слух не воспринимал звуков, однако она начала понимать, что он ей говорит.

Это было странно, но не более того. Такой вывод вполне ее устраивал. Загадочность ситуации пробудила Миранду от умственной лени и, может быть, лишь чуть-чуть ее заинтересовала. Как же так? Все ее чувства полностью отключены от внешнего мира, и поэтому организм тоже постепенно сворачивает свою деятельность. Впечатление было такое, что сердце уже почти не бьется, легкие не дышат и все другие органы тоже перестали функционировать.

Миранда, послушай! Выслушай меня!

Она не желала его слушать. Она знала, что он опять причинит ей боль. Она знала, что так будет. Он причинит ей боль, а она не хотела повторения того, что было раньше.

Ты должна впустить меня, Миранда.

О, нет. Она не могла его впустить. Его опасно впускать. Потому что он снова сделает ей больно и потому… потому что еще не время. А почему не наступило время? Потому… потому что сначала должно случиться нечто. Вот ответ на вопрос. Кто-то еще должен умереть. Их должно быть пять — пять смертей. Вот в чем суть, вот почему ей надо ждать.

Пожалуйста, Миранда. Пожалуйста, позволь мне войти. Случилось самое плохое. Ты должна впустить меня.

Нет. Она не могла. Она отдалилась от него и погрузилась обратно в успокоительную темноту. Но тут она неожиданно обнаружила в себе какую-то затягивающую вглубь воронку, и это было так болезненно. Она так страстно захотела впустить его, испытать чувство, какое ни разу не испытывала с кем-либо, только с ним. Однако это и пугало ее, ее тяга к нему, ее собственная страсть, разрушающая защитные преграды, подавляющая волю к сопротивлению.

Только бы не поддаться этому наплыву эмоций, успеть оборвать тонкую, как паутина, нить, связывающую ее с чем-то извне… с чем-то… с кем-то…

Миранда, ты умираешь. Разве ты этого не ощущаешь ?

Она не хотела прислушиваться к голосу, потому что, конечно, она не умирала. Она не могла умереть… во всяком случае, сейчас. Ей предстояло еще кое-что сделать… что-то важное. Вот только ничто, казалось, в данный момент не представляло для нее какой-либо важности. Тьма была такой теплой, ласковой, убаюкивающей, а за ее пределами все было исполнено злобы, горя. Тоски. И он требовал, чтобы она вернулась к нему, в этот мир, к нему, который превратил ее жизнь в сплошную боль, в запутанные дебри ядовитых колючих растений, откуда она долго выбиралась, израненная и измученная.

Какое право он имеет еще что-то от нее требовать?

Впусти меня… Черт тебя побери, позволь мне войти!

Она уже почти ушла от него, освободилась, слабая, едва ощутимая ниточка не могла удержать ее. Но затем что-то грубо схватило ее, притянуло обратно к нему. Паучьи сети обволокли Миранду, и каждая клейкая нить при соприкосновении с ней вытягивала из нее энергию, зато доставляя болезненно извращенное наслаждение. Борясь насколько хватало сил, она медленно выходила из кромешной тьмы к брезжушему вдалеке слабому свету.

Сначала Миранда ощутила холод, пронизывающий ее до костей, холод, который, как она знала, был предвестником смерти. Затем ее сердце забилось — сперва его удары были редкими и тяжелыми, как у молота, и сотрясали ее грудную клетку. И наконец воздух ворвался в легкие, мгновенно заполнив их после судорожного вдоха.

Она возвратилась.

Миранде казалось, что ее голова вот-вот взорвется, а каждый нерв, словно вытянутый из тела неведомой жестокой силой, был обнажен и лишен всякой защиты. Она замерзла, она страдала, но зато она могла опять слышать — слышать, как ветер завывает в водосточном желобе, как снежная крупа барабанит по железному карнизу за окном.

Она ощутила под собой мягкий матрас и поняла, что лежит в своей кровати, но в памяти не осталось, как ее переносили из гостиной наверх, в спальню. Она знала, что как только откроет глаза, то увидит его.

— Будь ты проклят, — донеслось до нее собственное бормотание.

— Проклинай меня сколько хочешь, но только не закрывайся как можно дольше.

Миранда ощутила, как его руки погладили, а затем заключили в плотное кольцо ее заледенелое лицо, как его теплый рот прижался к ее рту, и, как бы ей ни хотелось противиться, она все равно постепенно сдавалась. Его тело согревало ее тело, забирало на себя терзающий ее холод, принимало ее страдание, и она все охотнее открывалась ему. Для нее его жадные, долгие, настойчивые поцелуи уже стали так же необходимы и вожделенны, как для наркомана его губительное снадобье.

— Это нечестно, — прошептала она, едва затянувшийся поцелуй прервался.

— Ну и пусть. К черту! Мне все равно.

Миранда заставила свои веки подняться. Она думала, что видела его раньше во всех его обликах, изучила все его настроения, все выражения его лица, все маски, которые он надевал, но таким этот человек предстал перед ней впервые.

— Я тебя не впускала, — прошептала.

— Я знаю.

— Ты обещал, что ты не будешь.

Он вновь закрыл ей рот поцелуем, а затем, оторвавшись от ее губ, произнес холодно:

— Неужели ты думаешь, что я не предприму все меры, чтобы спасти тебя, даже если ты в результате еще сильнее возненавидишь меня?

Миранда осознавала, что он очень скоро убедится в отсутствии в ней ненависти к нему, но все-таки поспорить с ним на эту тему ей захотелось. Способность возражать, упрямиться означала, что жизнь возвращается к ней, а окунуться вновь в темноту — такая перспектива уже не казалась заманчивой. Но какие споры могла вести с ним только что воскресшая из мертвых слабая женщина, когда его горячие руки обхватили и обласкали ее тело, укрытое легким, почти невесомым одеялом, а плотское желание, завладевшее им, передавалось и ей.

Восемь лет растворились без следа в черном омуте прошлого, часовые стрелки стремительно открутились назад чуть ли не со световой скоростью и показали время того летнего вечера, когда двое любовников открыли для себя, что их воссоединение есть чудо блаженства, никем до этого не испытываемое. Не мозг, а их тела первыми вспомнили о тех мгновениях близости.

Они уже когда-то познали друг друга, и новая встреча ничего не добавляла к их знанию, а лишь доказывала, что повторение прошлого прекрасно и надо ценить это прошлое.

Где-то за стенами дома безумствовала пурга, взвывал ветер волчьим воем, но Миранде хотелось тишины — слышать тишину, вкушать тишину, как нечто материальное, и она получала ее, как дар, и ей не мешало дыхание желанного мужчины рядом в ее постели.

Помощник шерифа Грег Уилки больше всего был занят тем, как удержать патрульную машину на скользкой улице и не унизить себя срочным вызовом помощи для вытаскивания ее из наметенных сугробов в половину человеческого роста высотой. Машина виляла из стороны в сторону, и пре-мерзкий, высунувшийся откуда-то из-за ограды упругий сук сбил ему боковое зеркальце. Если бы Грег не остановился и не покинул теплое нутро автомобиля, чтобы устранить досадную неисправность, то никогда бы не заметил, что на подъездной дорожке кофейни Лиз около ее машины, припаркованной там, где обычно, маячит какая-то фигура. Первой мыслью Грега было, что Лиз слишком напрягается в своем бизнесе. И что лучше бы ей закрываться пораньше, а второй — что, дай бог, у ее машины передние ведущие колеса, и она не окажется в сугробе.

Он не особенно обеспокоился, но все-таки, будучи серьезным молодым человеком, рассчитывающим в дальнейшем сделать себе карьеру в полиции, решил проверить, нет ли потребности у столь уважаемой гражданки в какой-либо помощи. Поэтому, проехав до конца своего патрульного маршрута, он развернулся и на обратном пути притормозил у кофейни. Машины Лиз уже там не было. На всякий случай он притормозил возле ее дома. Машину она припарковала идеально, по всем правилам. В доме ласково светились окна.