Все началось с велосипеда - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 20

Нет, Саша, значит, понимал всю важность и ответственность моего дела, если решил доверить мне единственного четвероногого друга человека, которым располагала наша боевая «пятёрка».

— Без дела его не гоняй! Он уже слабый… — предупредил меня Саша. — А только в экстренных случаях используй!

И я сперва всё горевал, что мне не представлялось таких экстренных случаев. Но лучше бы их никогда и не было…

Случилось это в четверг… Как раз тогда, когда у дедушки не было приёма. Но он всё равно не отдыхал: он в этот день умудрился вести какой-то кружок по повышению квалификации медицинских сестёр, который и мне тоже рекомендовал посещать. Но я не всегда посещал этот кружок, потому что в свободные вечера вся «пятёрка», по Сашиной инициативе, стала совершать прогулки по воде на нашем знаменитом плоту. Это было очень приятно: мы катались, а Веник пересказывал нам разные интересные книги, которые мы ещё не читали. И Кешка-Головастик тоже пересказывал, только мне иногда казалось, что он сам придумывает это «содержание» на ходу и что таких книг, о которых он рассказывал, ни в одной библиотеке на белом свете не существует.

И в тот вечер я тоже собирался бежать на реку, к ребятам… Но в дверь как-то странно постучали: слабо, еле слышно. Я открыл — и увидел на крыльце Андрея Никитича. Он с трудом держался за перила крыльца, и лицо у него было такое же, как в те две ночи, в поезде и за рекой, когда я впервые узнал, что он так тяжело болен. Андрей Никитич, как и тогда, достал из пузырька, который всегда носил с собой, белый, словно сахарный, кружочек, положил его под язык и тяжело задышал, будто ему не хватало свежего воздуха, которым была так богата наша река, и наша берёзовая роща, и весь наш Белогорск…

— Андрей Никитич, что с вами? — испуганно спросил я.

Он, как и тогда, в поезде, захотел через силу улыбнуться. Но улыбки на этот раз не получилось, а какое-то страдание исказило его посеревшее лицо, с которого будто сразу исчез летний бронзовый загар.

Мне стало очень страшно. Я боялся притронуться к Андрею Никитичу. А он положил мне руку на плечо, но это была какая-то совсем другая, незнакомая рука — не та, которая легко и дружески ложилась ко мне на плечо. Рука была тяжёлая и беспомощная. Она, казалось, искала у меня защиты и спасения. И я, напрягая все свои силы, потащил Андрея Никитича в комнату…

Я не мог позвать на помощь ни Сашу, ни тётю Кланю, потому что их не было дома. И только шпиц Берген отсыпался на своём очередном дежурстве во дворе.

— Не волнуйся, Шура, — проговорил Андрей Никитич, когда я уложил его на дедушкину кровать.

Каждое слово давалось ему с большим трудом, и меня даже рассердило, что он тратит свои силы на такие ненужные просьбы: какая, в конце концов, разница — буду или не буду я волноваться!

— Сходи за дедушкой, — тихо попросил он.

— Нет, я не могу вас оставить… Я сейчас Бергена пошлю!

— Кого?..

Я не стал объяснять ему, кто вместо меня побежит в больницу за дедушкой: не всё ли было равно?

Помчался туда со всех ног отдохнувший и выспавшийся шпиц Берген. Он так радостно крутился и вертелся на одном месте, пока я засовывал ему под ошейник свою короткую записку, что я даже подумал: «Нет, это неверно, что собаки всегда чувствуют настроение своего хозяина и радуются с ним вместе, и вместе грустят. Иногда, может быть, и чувствуют, но не всегда…»

Дедушка пришёл очень быстро. Его палка напряжённо и гулко застучала по ступенькам крыльца, и я сразу почувствовал, что дедушка волнуется. Когда он не волновался, его палка легко касалась ступеней. Дедушка даже забыл о том, что я уже почти целый месяц был его главным помощником и медицинским братом, — выгнал меня из комнаты и стал один осматривать Андрея Никитича. А я шагал по крыльцу — от одних перил до других — и думал о том, что нет такой вещи на свете, которой я не сделал бы, чтоб только выздоровел Андрей Никитич. Пусть бы дедушка поручил мне самое сложное дело, самое невыполнимое на свете задание…

Но он поручил мне самое простое: сбегать на почту и дать телеграмму дяде Симе.

— Один я не справлюсь, — словно сам себе, не замечая меня, шептал дедушка, выйдя из комнаты на крыльцо. — Это уже второй! Второй инфаркт… Второй звонок… Я не специалист в этой области… Так-с… Что же делать?

Я впервые видел дедушку растерянным и даже немножко беспомощным. В руках у него был листок бумаги такого же размера, как мои регистрационные карточки. Я подумал сначала, что это рецепт, что нужно срочно бежать в аптеку.

— Дайте, дедушка! Я — мигом…

Тут только он вспомнил обо мне, сразу как-то взбодрился и сказал:

— Сейчас же дай телеграмму — Симе, в Москву. Тут всё написано. Пусть приезжает. Побыстрее!..

Последняя фраза в телеграмме такой именно и была: «Приезжай побыстрее!» Почти то же самое, что мне совсем недавно писал Саша. Но на самом деле всё было другое… И от того, как скоро соберётся в дорогу дядя Сима, зависело очень многое.

Я побежал на почту…

Ещё недавно то, что происходило в нашей домашней поликлинике, казалось мне иногда всего лишь забавной игрой. Но сейчас от игры ничего не осталось. Всё сейчас изменилось… Я понял, что и от меня тоже немножко зависит жизнь человека, которого я очень полюбил (только сейчас я по-настоящему понял это). Если бы всё тут зависело именно от меня, только от меня, Андрей Никитич стал бы самым крепким, самым здоровым человеком на земле. Но от меня, к сожалению, зависело очень немногое… Я понимал это.

За стеклянной перегородкой сидела та самая телеграфистка, у которой на кончике носа умещались сразу две пары очков и которая хорошо знала мою маму в детстве. Телеграфистка, как и раньше, читая телеграммы, глядела поверх очков, и, как и прежде, мне было непонятно, зачем же она обременяет свой нос.

Подчеркнув в телеграмме каждое слово, она повернулась ко мне и, видно не узнав меня, не поздоровалась, а коротко сообщила, сколько мне нужно платить. И тут только я вспомнил, что у меня нет ни одной копейки…

Сказать об этом просто так было неудобно, и я стал выворачивать все свои карманы, словно деньги у меня были, но куда-то запропастились. Сердитая телеграфистка терпеливо ждала.

— У меня… нет денег, — еле слышно сознался я наконец. — Забыл дома…

— Забыл? — спросила она так, словно в этом не было ничего особенного, словно большинство людей, отправляющих телеграммы, всегда забывают деньги.

Потом вновь прочла текст дедушкиной телеграммы, которая была подписана очень коротко и странно: «Твой Петя» (ведь дедушку-то моего звали Петром Алексеевичем, а для дяди Симы он, должно быть, с детских лет и навсегда остался просто Петей).

— Значит, нет у тебя денег? — тихо, не желая позорить меня перед мужчиной, ставшим за мной в очередь, ещё раз переспросила телеграфистка. — Ну да ладно… Завтра занесёшь. Я её сейчас же отправлю. Не волнуйся.

И тут я, набравшись смелости, тихо попросил:

— Допишите, пожалуйста, ещё два слова: «Приезжай немедленно!»

— Но тут ведь уже написано: «Приезжай побыстрее»…

— Побыстрее — это может быть и завтра, и послезавтра. А надо — сразу, немедленно!

— Зачем же дописывать? Я просто зачеркну слово «побыстрее» и напишу «немедленно»! Ты согласен?

— Согласен!..