Если б их было двое... - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 1

А. Алексин

Если б их было двое…

— Чего же вам не хватает?! — изумленно осведомился интервьюер, когда на вопрос, дорожу ли я жизнью, услышал, что нет. — Такая знаменитая!

Хотел добавить «и богатая», но удержался.

«Есть горести людей и есть горести королей… Но это разные горести», — процитировал однажды мой муж чье-то чужое мнение, с которым был явно согласен.

Быть может, издали я виделась почти королевой. Но горести мои были людскими.

Чего же мне не хватало?

Знаменитой я стала уже в институте киноискусств. На четвертом году обучения руководитель нашего курса и безоговорочно признанный режиссер предложил мне ведущую роль в очередном своем фильме. А заодно предложил и руку. Про сердце он ничего не сказал. Позже я не раз слышала от него:

— Учти: я люблю по-своему.

В нашем браке мне многое приходилось учитывать.

На студии и в институте его прозвище было Тиран. Мужчины звали его так с опасливым преклонением, а женщины — с преклонением возбужденным. Это очень способствовало расцвету молодых дарований: все хотели заслужить похвалу Тирана.

Сниматься за стенами института нам запрещали. Но нарушать запреты было тиранским хобби. Он взрывал традиции, которые его не устраивали. За все те взрывы кое-кто попытался прозвать его по совместительству и Террористом. Но это не прижилось.

Предложив руку, он сразу предупредил:

— Не вздумайте отвергнуть мои намерения. Наш институт, как вам известно, окрестили не институтом благородных девиц, а институтом девиц роскошных. Будто юноши у нас и не учатся. Выбрал, однако, я вас. Поверьте: это имеет смысл!

Три слова, спаянные в жесткую формулу — «это имеет смысл», — он произносил часто. И при этом ввинчивал недокуренную сигарету в пепельницу, словно внедрял в нее суть какого-то смысла.

— Учтите: кроме всего прочего, наш союз станет маркой, приметой: где в фильме муж — там и жена, где жена — там и муж. Неразлучимы… Как Феллини с Мазиной. Чересчур замахнулся? Но если хочешь понять малое, примерь на великое!

Он, разумеется, не считал малым свое мастерство, но профилактически сам уточнял то, что мысленно могли уточнить другие.

Я поспешно приняла оба его предложения. Поскольку влюбилась в него на первом году обучения, а не на четвертом. И не как-нибудь, а безумно… Впрочем, «без ума» влюбляются почти все — если бы влюблялись с умом, меньше бы случалось трагедий. «Где в фильме муж — там и жена…» Он не сказал, что так будет и вне фильмов.

Жениться на студентках тоже считалось непринятым. Но приниматься за непринятое, по мнению Тирана, как раз и имело смысл.

— Учтите: плюс ко всему, когда режиссер и главная героиня неразлучны в своих картинах, успех каждого из них как бы удваивается. Две победы достаются одной семье!

Он объяснял это играючи, с полуюмором, коим всегда прикрывал свои особо серьезные убеждения.

Тиранствовал он обаятельно… По этой причине, кроме меня, им были сражены и все остальные студентки нашего курса. Таким образом, в киноискусство я вошла под бурные и, как оказалось, продолжительные (длиной во всю мою жизнь!) «аплодисменты» своих сокурсниц.

Нас разделяла почти четверть века. Он предложил называть друг друга на «ты».

— Это сократит расстояние!

У него получилось, а у меня — нет. В результате расстояние увеличилось.

Разумеется, Тираном его именовали заглазно. Хотя сам он прозвищем дорожил. И чтобы оно не утратило своей резкости, чтобы не выдохлось, при всяком удобном случае произносил: «Как Тиран не могу согласиться!», «Как Тиран я настаиваю…».

Не вынося даже запаха приторности, сентиментальности, он на всякий случай и нежностей избегал. Приходилось напрашиваться:

— Услышать бы разок, что я — «и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Или уж присвоили бы мне хоть одно из этих высочайших женских званий!

— «Все в жизни лишь средство для сладкопевучих стихов», — поэзией на поэзию ответил Тиран. — Сладостей, однако, я не терплю, но в остальном — это мысль.

У поэта все было лишь средством для стихов, а у Тирана — для фильмов. И я, похоже, сделалась средством. А также — маркой, приметой, умножающими успех.

— «Художник без тщеславия обречен», — в другой раз процитировал мой муж Генриха Гейне. Обреченность, таким образом, ему не грозила. Цитаты уводили в поэзию… Тиран прозаичным не слыл. Тщеславие его было свободно от материальной корысти. Он мечтал о взлетах, а не о деньгах. И бытовую расчетливость презирал. Под смыслом же разумел нечто мудрое, необходимое для воспарения, а не для мелкой купюрной выгоды. — Денег должно быть столько, чтобы о них не думать. Тому, кто думает о них, пребывая в достатке, деньги приносят лишь заботы и страх.

У него на все были свои установки. И убеждения… Что очень мне нравилось.

Я начала существовать при нем. Что и стало моим характером… Говорят, существовать при ком-нибудь унизительно. Но это смотря при ком!

На седьмой день нашего супружеского бытия (точно помню: прошла неделя!) Тиран с многозначительностью, столь ему не присущей, вынул из своего домашнего сейфа папку. Прижал ее к себе так нежно, как меня даже в первые наши дни не прижимал. Сверху тиранской рукой было скорее начертано, чем написано: «Оскар».

— Тебе предстоит сыграть две центральные роли: одну — в фильме по этому вот сценарию, а другую — одновременно! — в моей режиссерской жизни.

Предстоит ли мне сыграть центральную роль в его личной жизни, он не подчеркивал.

— «Оскар» — это название фильма?

— Это награда, которую нам за него вручат. Награда и цель!

Мне полегчало: награда пусть достается ему — главное, что цель будет одна на двоих.

— И скоро ли мы начнем?

— Лет через пять. Или шесть… Прежде, чем взять Эверест, надо овладеть вершинами на подъеме к нему. Чтобы взойти на эшафот, тренировок не требуется, но чтобы взойти на трон… Так что пока готовься к другим картинам.

— А какое экранное имя у того Эвереста? Коль не секрет…

— В искусстве у меня секретов от тебя нет и не будет.

Из этого следовало, что другие секреты возможны. Он постоянно акцентировал на искусстве, а я — на нашем семейном житье.

— «Если б их было двое…» Таково имя нашего заветного детища. — Он считает, что у нас нет времени на детей, так пусть будет хоть детище! — «Если б их было двое…» Но их, увы, окажется трое: она, он… и жизнь. В нее воплотишься ты! Я тебя давно приметил и выбрал. Пока что есть ты и есть жизнь. А его еще нет.

Тиран выбрал меня лишь как актрису? Разгадать это было мне не дано — никогда, до конца моих дней.

— Можно ли мне заглянуть в сценарий?

— А как же! Лет через пять. Или шесть… Долгая подготовка к определенной картине очень опасна: от времени все увядает. Мы пока снаряжаемся в атаку… как таковую. А папку эту я и от себя храню под ключом. Чтобы не втягиваться раньше времени.

Я умолкла, зная, что он предпочитает отвечать на вопросы без того, чтобы их задавали. «С удовольствием выслушаю все, что вы захотите спросить у меня, — предварял он обычно свои лекции. — Со вниманием отнесусь ко всем вашим вопросам… Но в конце. Когда останутся какие-либо неясности». Никаких неясностей не оставалось. И если мои сраженные Тираном и разодетые по этой причине сокурсницы все же вскакивали со своих мест, то для того лишь, чтобы себя как-то продемонстрировать.

— Создается впечатление, что с лекции вы все дружно направитесь в ресторан, — сказал он как-то по этому поводу.

Но то была единственная его фраза, кою сокурсницы мои пропустили мимо ушей, увешанных серьгами.

Все в нем оказывалось выгодным для него самого. Но не в суетном, практичном значении.

Ростом он был невысок, но на студии возвышался над всеми. Выглядел даже не очень складным… Но разве Жан Габен был атлетом? Нескладность виделась артистично-уютной, как в меру искривленный, словно заблудившийся нос актера Бурвиля. Залысины смотрелись как завершение лба, расширяя его и увеличивая. Что было естественно, ибо визитной карточкой Тирана являл собой ум. И это тоже очень мне нравилось.