Очень страшная история 2 - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 4

Родители с недоумением переглядывались.

— Спасибо Алику! — внезапно произнесла (кто бы вы думали?!) Наташа Кулагина.

Покойник резанул меня уже не первым в тот вечер ревнивым взглядом.

Но все равно я готов был обнять Покойника: ведь она воскликнула это, чтобы прервать его демоническую поэму и спасти Глеба.

— Качать его! — вновь предложила мать Принца.

— Но до закрытия метро — всего пять минут, — бесстрастно, взглянув на часы, сообщил отец Вали Мироновой.

Многие его не расслышали — и я опять взлетел вверх. Опять испытывая, что скрывать, чувство законной гордости… Меня, однако, надо было не только вскинуть, но и поймать. А все кинулись к метро, надеясь, что поймают другие.

Приземляясь самостоятельно, я начал планировать… Словно за парашют, ухватился за чей-то зонтик.

Тут я услышал насмешливый, как обычно, голос старшего брата Кости:

— Лучше бы на меня с неба свалилась Нинель! Но ничего не поделаешь…

Ему все-таки пришлось вынуть руки из карманов и подхватить меня.

Глава II,

где впервые появляется Мура — руководительница

«Клуба поразительных встреч»

На следующий день я убедился, что мои взлеты над мокрым вокзальным перроном не были последними в жизни. Наоборот, их можно было бы назвать тренировочными. С утра до вечера я как бы не опускался на землю.

Я где-то читал, что испытание славой — очень тяжелое испытание. Однако в тот день, ощущая на себе воспаленно-восторженные взгляды и безудержные прославления, я ни малейшей тяжести не почувствовал. Мне было легко, как и должно быть, когда порхаешь на крыльях. Порхал я до тех пор, пока не подошла Наташа Кулагина. Я ждал, что она поздравит меня с почти космическими успехами. Но она спросила:

— Ты заметил, что Глеб не пришел сегодня?

— Не пришел? Разве?

— Где уж тебе было заметить…

И действительно, где уж!

Когда утром я подошел к школе, меня встретила на улице учительница Мура, которая руководит у нас «Клубом поразительных встреч». Она была молода, как Нинель. С этого начиналось их сходство. И на этом оно заканчивалось. «Прехорошенькой» Муру мой старший брат Костя никогда б не назвал. Мужчины вообще своим вниманием от дела ее не отвлекали — и она целиком отдалась общественной деятельности. В результате «Клуб поразительных встреч» отвлекал от дела всю нашу школу: были встречи то с ветеранами, то с партизанами, то с перевоспитавшимися хулиганами, то с гитарами и барабанами… Слово «встреча» было самым изношенным, самым употребляемым в Мурином лексиконе. Другие устраивают все это с какой-то, говоря педагогическим языком, воспитательной целью. Для Муры же каждая встреча была самоцелью. О, сколько неожиданных выводов дарит мне жизнь!

— Какая встреча! — с плохо скрываемым восторгом вскричала Мура, увидев меня. — Теперь у нас с тобой будут встреча за встречей!

Та первая встреча с ней состоялась в школьном дворе… День не предвещал для детектива ничего приятного: небо было обманчиво голубым и подозрительно ясным; солнце, притупляя бдительность, чересчур ослепляло. Такая погода заставляет детектива быть начеку.

Муру постепенно окружали члены нашего — все еще не расформированного — литературного кружка. Только Наташа прошла мимо и не слышала, к сожалению, Муриных восторгов в мой адрес.

«На ее месте я бы переменила имя, — сказала как-то Наташа, которая вообще-то избегала плохо отзываться о людях. — Мура… Стоит изменить ударение — и будет «мура». Я бы на ее месте…»

Я понимал, что Наташа никогда не может быть на Мурином месте. Она ни на чьем месте оказаться не могла: неповторимость была ее главным достоинством! Впрочем, все ее достоинства были главными. Она была до того, как говорится, интеллигентна, что даже невинное слово «мура» звучало в ее устах как ругательство.

О, до чего же Мура была ей неприятна!

Я, однако, говоря бюрократическим языком, в порядке исключения не разделял эту неприязнь к Муре: я хорошо относился к тем, кто хорошо относился ко мне. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что мы благосклонны даже к плохим людям, если они благосклонны к нам.

«Слаб человек! — говорит мой старший брат Костя. — И в этой слабости — его сила. Легче всего он идет на компромиссы с совестью… если таковая у него есть».

— Вы должны войти в школу сплоченной группой, не смешиваясь с остальной массой учащихся. И испытывая чувство законной гордости… — сказала Мура, словно догадавшись, что это чувство уже второй день не покидает меня. — У нас все отработано!

Мы вошли, по возможности ни с кем не смешиваясь, разделились, стали подниматься по лестнице. Тут бы грянуть маршу «Все выше! И выше! И вы-ше!..». Но ученики и даже учителя, стоявшие вдоль перил, точно они боялись, что у нас закружится голова и мы свалимся вниз, отчаянно заорали: «Привет отважным деткинцам! Деткинцам — наше ура!» Кричали не только женщины «ура», но и мужчины юного и взрослого возраста. Правда, в воздух чепчиков не бросали ни те ни другие.

У всех сразу не может быть одинакового настроения: у кого-то мама и папа не ладят между собой, у кого-то дома нет денег, кто-то даже не очень сыт… Не может быть у каждого «все выше, и выше, и выше!». У кого-то (например, у больных стариков), наоборот, все ниже, и ниже, и ниже… Жизнь почти всем, не скупясь, подбрасывала огорчения. Но Мура обладала удивительной способностью всех объединять состоянием восторга, общего крика (словно орал один-единственный голос!) и общим выражением лиц. Взглянешь — и покажется, что все как один ликуют и все как один благополучны в семейном, материальном и прочих смыслах. О, если б можно было и вправду «сказку сделать былью»! Об этом я задумался позже. А в тот день мне все очень нравилось: и одинаковые восклицания, и одинаковые жесты. Мне было хорошо… А люди, я заметил, часто по своему настроению судят о настроении остальных.

Мы поднимались по лестнице «все выше и выше». Значение слова «деткинцы» с каждым пролетом в моем сознании возрастало, а к четвертому этажу стало звучать примерно как «челюскинцы» или «папанинцы».

Шествовавшая немного впереди Мура с отработанной пылкостью дирижировала приветственными криками и, казалось, даже вспышками лампочек, полетом разноцветных кружочков и квадратиков, которые сохранились у нас с новогоднего вечера.

Дорога по школьной лестнице превращалась для меня постепенно в дорогу славы.

Глава III,

в которой я спускаюсь не на землю,

но в президиум

Мура, которую никак нельзя было назвать «прехорошенькой», училась когда-то у основателя нашего литературного кружка Святослава Николаевича. Того самого, который создал «Уголок Гл. Бородаева», а потом успешно отвадил Глеба от собак и людей, вознеся его над людьми и собаками. Мура не только училась у Святослава Николаевича, но и многому научилась у него. Она знала, что наша школа непременно должна чем-нибудь выделяться: в районе, а еще лучше — в городе, а еще того лучше — во всей стране. На планету и Вселенную Мура пока не замахивалась. Она часто и убежденно провозглашала: «Школа — моя семья». Я понял, что на другую семью Мура уже не надеялась.

Сыщик своим метким профессиональным взором обычно натыкается на приметы внешне второстепенные, которые неожиданно оказываются первостепенными. Мура, на мой детективный взгляд, была далека от каких-либо преступлений. Поэтому взор мой на какие-либо второстепенные приметы не натыкался.

У Муры все было открыто-первостепенным: и верность «Клубу поразительных встреч», и страсть к поискам «облика» нашей школы. Она искала этот «облик»… И нашла! Им стал мой детективный подвиг.

— На руки его! На руки! И повыше… Повыше! — огласила она школьный коридор, к которому привела лестница славы.

И ученики меня понесли… Я смотрел не в потолок и не в небо за окном, к которым я немного приблизился, а вниз, на вытоптанный башмаками и туфлями пол. Мысль была одна, или, точней, было одно лишь желание, поскольку мысли триумф из головы вышибает: пусть Наташа Кулагина станет свидетельницей (тьфу ты, все время возникают уголовные термины!), в общем, станет очевидицей моего торжества. Но она очевидицей стать не пожелала, а, обогнав торжественную процессию, устремилась прямо в девчачий туалет.