Очень страшная история 2 - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 10

— Не волнуйтесь, пожалуйста, нас обвиняют в убийстве, — сообщил я.

— В каком убийстве? — с мужественной сдержанностью осведомилась Валя Миронова. Она никогда не совершала не только преступлений, но даже малейших нарушений. «Правила внутреннего распорядка» свято хранились в ее душе.

— Подробности пока неизвестны. Это какое-то недоразумение… Но звонил следователь. Мы все — и Глеб тоже — должны послезавтра, в воскресенье, явиться на станцию Антимоновка Антимоновского района. И более того — на ту самую «старую дачу».

— Но ведь мы никого не убивали, — сказал Принц Датский, который был силачом, но убийцей — никогда.

— Раз следователь требует, надо явиться. Всем шестерым! — с необычной для него смелостью заявил Покойник.

— Да… Без родителей и учителей, — подтвердил я. А потом добавил: — Без братьев и сестер.

Я так сказал, потому что мама и папа могли попросить старшего брата Костю защитить меня на «старой даче» (мало ли какое нарушение законности могло случиться!). Костя обязательно попытался бы захватить с собой и Нинель… Так ему удобней было бы меня защищать. У нее на глазах! Могла поехать и Наташина сестра, чтобы их общая мама-сердечница не волновалась.

— Но ведь мы ничего преступного не совершали, — четко и убежденно произнесла Валя Миронова.

— Пока нет официального обвинения — нет обвиняемых. Пока нет приговора — нет виновных, — квалифицированно, как и подобало детективу, объяснил я.

Никто уже, общаясь со мной, не путал слово «детектив» со словом «дефектив», что случалось раньше: события на «старой даче» заставили всех запомнить, как называется мое призвание.

— На этот раз защищу вас я. И обнаружу истинного виновника!.. — внезапно, словно бы окончательно ожив, пообещал Покойник.

— Я предпочитаю, чтобы меня защитил Алик, — с надеждой на торжество справедливости и верой в меня возразила Наташа.

Это был самый счастливый миг в моей жизни! Не было бы счастья, да несчастье помогло!

Глава VII,

в которой я обнаруживаю соперника

Природа продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: воскресный день, говоря следственным языком, сдался глубокой осени. Туман, говоря тем же языком, накрыл, правда, не кого-либо на месте преступления, а просто самим собой дома и деревья, которые, говоря литературным языком, вырисовывались. Или угадывались… Сквозь него надо было пробиваться навстречу «старой даче» и следственным органам.

В электричке я так старательно вырабатывал план действий, что не заметил, как Покойник протиснулся между мной и Наташей. «Может быть, он хочет разлучить нас и в более широком смысле?» — с естественной тревогой подумал я.

В ту же минуту подошел контролер, будто обеспокоенный действиями Покойника. Он продырявил мой и Наташин билеты (я, конечно, купил два, что нас с ней еще более сблизило!). Покойник устало протянул свой билет. Взглянув на него, контролер сказал:

— Это вчерашний.

— Простите… — как-то возбужденно извинился Покойник. И стал чересчур нервно, говоря все тем же следственным языком, обыскивать свои карманы. Нашел другой билет и, говоря литературным языком, хладнокровно протянул его контролеру. Острая детективная наблюдательность подсказала мне, что возбуждение было искренним, а спокойствие — напускным.

— Это другое дело, — сказал контролер. И продырявил.

«Откуда у него вчерашний билет?» — думал я, пробиваясь сквозь хмарь (не путать со словом «хмырь»!) и молокообразный или даже кефирообразный (потому что очень густой!) туман на станции Антимоновка.

Брат Костя опять скажет, что я рабски подражаю всяким там низким литературным образцам. Но я не подражаю, а следую. Что же касается того, «низкие» образцы или «высокие», — это дело вкуса, о котором не спорят. Даже Толстой, как я писал, ошибался в Гете. А уж в Шекспире — и говорить не приходится! Почему же Костя не может ошибаться во мне?!

«А вдруг Покойник хотел заранее, еще вчера, разведать обстановку, чтобы легче было оказаться защитником? — размышлял я на ходу. — И все это чтобы отличиться перед Наташей… Теперь мне ясно! Значит, я могу назвать его опасным и даже кровавоопасным — вспомним, сколько из-за любви было дуэлей и поединков, что, впрочем, одно и то же? — словом «соперник».

Но разве можно обойтись без соперников, когда любишь красавицу? А некрасавиц любить неинтересно… Брат Костя однажды замедленно, как бы изнемогая под тяжестью своего жизненного опыта, объяснил мне:

— Если женщина хорошенькая или, тем более, прехорошенькая, не думай, что ты один это заметил!

Костя оказался прав: вот и Покойник заметил. Чтобы завоевать Наташино сердце, он вознамерился «обнаружить противника». А я, таким образом, обнаружил соперника…

Двигаясь навстречу правосудию, почти все проявляли стойкость, но особенно стойким выглядел Покойник, который обычно или полулежал, или полустоял, или полусидел, или полуходил. А тут он не шел, а шагал, словно знал, будто не сомневался, что его ожидает какая-то победа, какой-то сюрприз.

И только Глеб, казалось, все время искал защиты. Особенно у Наташи и у меня. Мне даже почудилось, что он вдруг, как прежде, полюбил собак и некоторых людей.

Я испытующим взором оглядел своих спутников. Никто из них не годился в убийцы… Принц Датский хоть и был силачом, но даже муху бы не прихлопнул. Валя Миронова беспрекословно подчинялась всем на свете законам. Я бы, конечно, с удовольствием прикончил Покойника… Но на почве ревности, которая, как я понял, весьма плодородна. Однако окончательно она, моя ревность, возникла уже после звонка следователя. Раньше я испытывал лишь подозрения… Покойник, я думаю, в ответ желал бы прикончить меня на той же плодородной, урожайной на покойников почве.

Я полагал, что она была плодородной и урожайной только в прошлые века, но оказалось, что осталась точно такой же.

Кто же еще может быть заподозрен в убийстве? Глеб недавно хотел уничтожить Нинель, но не пристукнуть, а в переносном смысле. Я устранил его преступление… и наказание, которое мне повелела устранить Наташа. Ну а сама она… Конечно, от любви к ней можно было бы скончаться! Но такое убийство Уголовным кодексом не предусмотрено, Одним словом, убийц среди нас вроде бы не было, А обвинение в убийстве было… «Неужели с нами поступят, как поступали в годы репрессий?» — подумал я. В те годы ни за что ни про что погибли почти все наши родственники по папиной и по маминой линии.

Когда вдали показалась дача, мы, будто сговорившись, все побежали. Во-первых, потому, что детективная история не может обойтись без беготни и погони, а во-вторых, потому, что нас обуревало мрачное любопытство: в каком несовершенном убийстве нас обвинят?

Один за другим мы, говоря уголовным языком, проникли, отворив калитку, на дачный участок, который Святослав Николаевич, ушедший на заслуженный, но не вечный покой, считал мемориальным, а может, историческим: там Глебом Бородаевым-старшим была сочинена повесть «Тайна старой дачи». Вновь я подметил, что дача-то была новой… Но «Тайна новой дачи» для детективной повести, повторюсь, не подходит. Глеб Бородаев-старший назвал повесть именно так, как положено называть детективные произведения.

За нашими спинами кто-то зловеще и, мне показалось, нарочно хлопнул калиткой… Я обернулся — и увидел трех человек. Это были люди лет двадцати шести или, в крайнем случае, двадцати семи. На головах у них, будто форменные, сидели кепки с еле заметными козырьками. Одеты они были в куртки, тоже очень похожие, с устрашающе поднятыми воротниками.

— Представители правоохранительных органов, — пояснил тот, который, по всему видно, был главным.

Его голос я тотчас узнал: это он звонил в школу по телефону. Прокурорским жестом «главный» указал на столь памятную нам дверь, обитую ржавым железом, ведущую в подвал и прочно запертую на засов. «Главный» прокурорским голосом произнес:

— Еще два дня назад он, говорят, кричал, звал на помощь. А теперь замолк. Значит, все…