Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энергии - Райх Вильгельм - Страница 38

Другое правило требовало последовательно исходить из наличия отпора сексуальным стремлениям и при неликвидированном отпоре не затрагивать осуждаемые сексуальные желания. При анализе сопротивления я предлагал быть максимально последовательными, то есть настаивать на работе с тем фрагментом защиты, который в данный момент оказывался наиболее важным и мешал сильнее всего. Так как характерологический панцирь каждого больного возникал в соответствии с индивидуальной историей его болезни, то и техника разрушения панциря должна была быть особой в каждом отдельном случае, ее следовало от стадии к стадии находить и разрабатывать заново. Это исключало схематическую технику. Аналитик нес основную ответственность за удачный исход лечения. Так как панцирь связывает больного, то его неспособность к откровенности представляет собой составную часть болезни, а не проявление злой воли, как многие полагали тогда. Правильная ликвидация жесткого душевного панциря должна привести в конце концов к освобождению от страха.

Если достигнуто освобождение от страха застоя, то налицо все шансы возникновения свободно текущей энергии, а с ней - и генитальной потенции. Спорным был лишь вопрос о том, установлен ли с осмыслением явления характерологического панциря и последний источник душевной энергии. Я сомневался и оказался прав. Техника анализа характера была, несомненно, существенным прогрессом в деле преодоления закостеневших неврозов. Акцент делался теперь не на содержании невротической фантазии, а на энергетической функции. Поскольку так называемое основное психоаналитическое правило "говорить все, что приходит в голову" было в большинстве случаев невыполнимо, я покончил с зависимостью от него, превращая в исходную точку анализа не только то, что сообщал больной, но и вообще все, о чем он говорил, в особенности характер сообщения и молчания. Откровенны были и молчавшие пациенты, и они выражали нечто, поддававшееся разгадке и преодолению. Вопрос о том, как действовать, я еще ставил рядом с вопросом о том, что делать в соответствии со старой фрейдовской техникой.

Я уже знал: это самое "как", форма поведения и сообщений имели гораздо более существенное значение, чем то, что рассказывал больной. Слова могут лгать, форма их произнесения не солжет никогда. Она является непосредственным проявлением характера, которое человек не в состоянии осознать. С течением времени я научился понимать саму форму сообщений как непосредственное проявление неосознанного. Убеждения и уговоры, адресованные больному, теряли значение и вскоре стали излишними. То, чего больной не понимал спонтанно и автоматически, не имело и терапевтической ценности. Характерологические позиции должны были пониматься спонтанно. Интеллектуальное понимание неосознанного уступило место ощущению собственного выражения. Уже много лет мои больные не слышали психоаналитических терминов. Именно поэтому они и лишались возможности скрывать аффект за словом. Пациент больше не говорил о ненависти, а чувствовал ее и мог от нее избавиться, гели я правильно осуществлял ликвидацию панциря.

Нарциссистские типы считались непригодными для аналитического лечения. Благодаря разрушению панциря стали доступны для лечения и эти пациенты. Я мог зарегистрировать случаи лечения таких тяжелых характерологических нарушений, которые тогда считались недоступными для воздействия обычных методов6.

Перенесение любви и ненависти на аналитика теряет свой присущий ортодоксальному психоанализу академический характер. Оно становится чем-то другим, нежели просто разговорами о детской анальной эротике или воспоминаниями о соответствующих ощущениях. В этой ситуации не надо было ни убеждать, ни уговаривать. В конце концов мне пришлось освободиться от академического отношения к больному и сказать себе, что я как врач-сексолог отношусь к сексуальности так же, как терапевт - к соответствующим внутренним органам. При этом я обнаружил серьезное препятствие в работе. Оно состояло в правиле, применявшемся большинством аналитиков и заключавшемся в необходимости для больного соблюдать воздержание во время лечения. Как же в этом случае можно было понимать и устранять генитальные нарушения, которыми он страдал?

Эти технические детали, подробное изложение которых можно найти в моей книге "Анализ характера", я упомянул не по причинам технического свойства. Я хотел бы охарактеризовать только изменение основной позиции, которое позволило мне открыть у моих выздоровевших пациентов принцип сексуального саморегулирования, сформулировать и использовать его в последующей работе.

Многие аналитические правила имели характер четко выраженных табу, лишь усиливавших невротические табу, свойственные больным по отношению к сексуальности. Таково правило, в соответствии с которым аналитика нельзя видеть, он должен оставаться, так сказать, неисписанным листом бумаги, чтобы на нем больной мог записывать свои впечатления и ощущения. Такой подход не устранял, а укреплял у больного ощущение, что он имеет дело с "невидимым" существом, не становящимся ближе, сверхчеловеческим, а следовательно, в соответствии с детским мышлением, бесполым. Как же должен был больной преодолеть свой сексуальный страх в той жизни, которая и сделала его больным? Сексуальность, если с ней обходиться таким образом, по-прежнему остается чем-то дьявольским и запретным, при любых обстоятельствах достойным "осуждения" или "сублимации". Пациентам запрещалось рассматривать аналитика как существо определенного пола. Как же больной мог отважиться в таком случае проявить себя человеком, критически оценивающим ситуацию? Пациенты и без того очень хорошо знали аналитиков, только редко высказывали это при той технике, которая к ним применялась. У меня они учились прежде всего преодолевать всякую боязнь критики по моему адресу. Пациент должен был "только вспоминать", но ни в коем случае не "делать что-нибудь". Я оказался в одном лагере с Ференци, отвергая этот метод. Больному, конечно же, надлежало иметь право и на действие. У Ференци возникли трудности в отношениях с Международным психоаналитическим объединением из-за того, что он, руководствуясь безошибочной интуицией, заставлял пациентов играть, как детей.

Я пытался любыми мыслимыми способами освободить их от одеревенелости характера. Они должны были рассматривать меня неавторитарно, по-человечески. Это часть тайны моих успехов, которые нашли признание. Вторая часть тайны заключалась в том, что я всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, соответствующими врачебной работе, освобождал их от генитальных торможений. Я не считал выздоровевшим ни одного пациента, который не мог, по меньшей мере, онанировать, не испытывая чувства вины. Я придавал самое большое значение контролю над их генитальной половой жизнью. Мне удалось добиться понимания того обстоятельства, что это не имеет ничего общего с поверхностным лечением с помощью мастурбации, применявшимся некоторыми "дикими" психоаналитиками. Именно благодаря этому я и научился отличать мнимую генитальность от естественной генитальной ориентации. Так на протяжении многих лет работы перед моими глазами постепенно формировались черты "генитального характера", которые я впоследствии противопоставил "невротическому характеру".

Я преодолел страх перед действиями больных и открыл небывалый мир. В глубине невротического механизма, за всеми опасными, гротескными и неразумными фантазиями и импульсами обнаружься участок простой, естественной, достойной природы. Я обнаруживал его у каждого больного без исключения, в чью душу мне удалось проникнуть достаточно глубоко. Это придавало мне мужества. Я позволял больным все больше и не разочаровывался. Правда, иногда возникали опасные ситуации, но достигнутый мною уровень характеризует тот факт, что в моей богатой и многогранной практике не было зарегистрировано ни одного случая самоубийства. Лишь гораздо позже мне стали понятны самоубийства, случавшиеся в психоаналитической практике: больные кончали с собой, если их сексуальная энергия хотя и была обнаружена, но не получала должной разрядки.