Тревожный август - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 3

Игорь развел руками.

— Ничего, — сказал начальник, — продолжай, Муравьев.

— Ивановский, — Игорь достал блокнот, — характеризуется с самой лучшей стороны. Старый большевик-подпольщик. В его мастерской резали шрифт для искровских типографий. Участник октябрьских боев семнадцатого года в Москве, воевал в гражданскую, но был отозван для работы по специальности в Гохран. В двадцатые годы выезжал в качестве эксперта за границу, при продаже наших драгоценностей. Активно участвовал в разоблачении группы Шелехес — Пожамчи.

— Так ты, Иван, его должен был знать, — перебил Игоря начальник МУРа, — ты же этим делом занимался.

— Нет, — Данилов покачал головой, — я тогда ездил арестовывать двух барыг, чисто техническая работа. Молодой был, еще, наверное, младше Игоря.

— Так, — начальник достал спички, закурил, — а я кое-что помню. Ну, давай дальше.

— Ивановский, — так же ровно и бесстрастно продолжил Муравьев, — награжден орденом «Знак Почета», имеет благодарности и грамоты ВЦИК и Совнаркома. В октябре 1941 года к нему в мастерскую поступило много ценностей, камней и золота от эвакуированных предприятий Ювелирторга Белоруссии и Украины.

— Так, так, — начальник застучал пальцами по столу. — Зачем они поступили?

— Для сортировки, оценки и реставрации.

— На какую сумму?

— Приблизительно на три миллиона рублей.

— Что дальше?

— В ноябре, когда обстановка под Москвой обострилась до предела, Ивановский и его помощник Попов сложили ценности в специальный ящик, опечатали его и вывезли из города. В дороге Попов умер от воспаления легких…

— Подожди, Игорь, — сказал Данилов. — А почему Ивановский не сдал ценности в банк?

— Тогда, в период эвакуации, поступило распоряжение работникам Ювелирторга самостоятельно вывезти ценности.

— Распоряжение, прямо скажем, не совсем понятное, но сделаем поправку на обстоятельства того времени, — сказал с иронией начальник. — Вот теперь кое-что проясняется.

— Как вывозились ценности из Москвы? — спросил Данилов.

— Ночью, на машине, с инкассаторской охраной.

— Все довезли?

— Сдано точно по акту, копия у меня.

— Мне кажется, товарищи, — начальник встал из-за стола, прошелся по кабинету, — кто-то знал, что ценности Ивановский увез домой. Знал, что увез, но не знал, что сдал государству. Вернее, не поверил. Психологически не мог обосновать. Думал, мол, ювелир, известный мастер, а здесь такие деньги сами в руки плывут. Я полагаю, что навел на Ивановского тот, кто знал, что у него хранятся ценности. Муравьев, поезжайте в кадры Ювелирторга, возьмите личные дела всех, кто сталкивался с Ивановским по работе…

За разговором никто не заметил, как наступило утро. Стало светлеть. Постепенно прохладный ветерок вытянул из кабинета слоистые клубы дыма, и все трое почувствовали, как они устали. Но их работа только начиналась, и никто не знал, сколько продлится она, сколько листов ляжет в папку с надписью: «Дело об убийстве гр-на Ивановского Д. М.».

Звонок телефона известил о начале нового дня. Начальник снял трубку. После первых же слов невидимого собеседника он внимательно поглядел на Данилова.

— Так, — говорил он кому-то, — понятно… Во сколько?.. Понятно. Так… Спасибо.

Он положил трубку, повернулся к Данилову:

— Это для тебя, Иван, из Московского управления НКВД. Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе остановлена бойцами КПП, пассажиры оказали сопротивление. В общем, один убит, двое бежали. Пошли кого-нибудь из своих на место. Но главное — связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана за первым автохозяйством Моссовета.

В коридоре Данилов встретил Полесова.

— Ты куда, Степа?

— За шофером, Иван Александрович. В шестнадцатое отделение поступило заявление от некоего Червякова, что вечером у него угнали машину ГАЗ с номером МО26—06.

— Угнали вечером, а когда он заявил?

— Утром.

— Привези его ко мне.

В том, что машину у Червякова никто не угонял, Данилов ни на минуту не сомневался: если угнали вечером, то почему об этом потерпевший не заявил сразу. И, уже сидя в кабинете, Иван Александрович порадовался работе своих ребят. Пока все шло четко, без осечек, но вот что будет потом — неизвестно.

В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым глазом, словно спрашивал: ну как, что нового, уважаемый Иван Александрович?

— Ничего нового, брат, — сказал Данилов воробью, — ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко…

Зазвонил телефон и спугнул птицу.

— Иван Александрович, — сообщали из НТО, — все точно, стреляли один раз из ТТ и еще три пули — из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же оружия.

— Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей?

— Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.

— Вот что, вы бы их отправили для идентификации в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие пальчики.

— Хорошо, сделаем.

Данилов положил трубку, достал из стола блокнот и задумался: «Что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно, видимо, начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более, что она ждет в соседней комнате».

Девушка вошла робко и осталась стоять у дверей. Данилов жестом пригласил ее сесть к столу. Некоторое время помолчали. Иван Александрович исподлобья внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, с большими синими глазами, черными волосами, она,. безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не из-за родителей, разве в этом возрасте вспоминают о них. Впрочем, вспоминают и думают, конечно, но лишь появится такая девушка и все. Как это здорово, наверное, гулять с ней по Москве, держать за руку, думать о ней в вагоне поезда.

— Вы очень устали? — задал первый вопрос Иван Александрович.

— Да, — Алла ответила тихо, одними губами.

— Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже, вероятно, хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников.

— Конечно.

— Вы, наверное, голодны? Впрочем, что я спрашиваю, мы же оба ничего не ели, — Данилов взглянул на часы. — Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас.

Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Шарапова сидел Сережа Белов. Увидев начальника отделения, он встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку.

— Слушаю, товарищ начальник.

— Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чаю, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.

— Я уже договорился, в столовой дадут в счет пайка.

— Молодец, только побыстрее, пожалуйста.

Сережа расстарался: чай был ароматный и крепкий. Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка.

— Я прочитал, Алла, то, что вы написали, — Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. — Может быть, еще хотите есть?

— Нет, спасибо.

Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.

— Так я прочитал, — продолжал он. — Понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить. Прежде всего относительно серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли?

— Попробую.

— Вот вам карандаш и бумага.

Через несколько минут рисунок был готов.

— Так, — сказал Данилов. — значит, это сапфир. Кажется, синий?

— Знаете, такого глубокого синего цвета. А вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.