Тревожный август - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 27

— Это замечательно…

— То что ранен?

— Да нет, я о другом. Мы с вами, Павел Сергеевич, в дом пойдем, так что вы пистолет-то переложите из кобуры в карман, а ее застегните: вроде он там.

— А зачем?

— На серьезное дело идем.

— Как у вас в угрозыске все сложно… Женщину задержать — и столько приготовлений.

— Да нет, пожалуй, у нас все наоборот. Совсем просто. Только работа у нас такая, что ничего заранее предусмотреть нельзя. Идешь, кажется, к женщине, а попадаешь в банду. Особенно здесь, в прифронтовой зоне. Скоро?

— Да вот на той улице.

— Выходит, она на самой окраине живет.

— Вроде того. Ну вот и пришли.

В темноте дом казался вымершим. Степан прошелся вдоль забора, толкнул калитку. Она оказалась запертой.

— Собака у нее есть?

— Нет.

— Сергей, давай через забор.

Белов подошел, поднял руку, измеряя высоту, потом подпрыгнул, уцепился руками за край. Степан подтолкнул его, и Белов легко перебрался во двор. Он несколько минут повозился с замком, щеколда тихо звякнула, и калитка открылась.

— Так, — Полесов всмотрелся в темноту, — стойте здесь, я обойду дом.

Вернулся он через несколько минут.

— Сережа, встань к той стене, — прошептал он, — там два окна. Если что…

— Есть, — Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.

— Ну, Павел Сергеевич, — Полесов придвинулся к начальнику узла, — пошли. Будьте наготове.

— Я понял.

Они постучали в дверь, обитую дерматином, и стук получился глухой. Постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов сошел с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.

— Кто там? — спросил испуганный женский голос.

— Дробышева, это я, Климов!

— Павел Сергеевич?

— Он самый!

— Да что же такое?

— Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.

— А вы один?

— Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.

— Я сейчас. Оденусь только.

— Давай быстрее.

Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить — одна была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.

— Я войду, — тихо сказал он Климову, — а вы в дверях встаньте. Чтоб мимо вас никто!

— Не пройдет.

И по этому твердому «не пройдет» Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.

За дверью послышались шаги, и из щели на крыльцо проник свет. Загремели засовы, дверь распахнулась.

На пороге стояла женщина, лица ее Полесов не разглядел, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.

— Ой! — сказала она тихо. — Вы же не один, Павел Сергеевич…

— Ничего, ничего, — Степан начал теснить ее в комнату, — идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.

— Зачем это, зачем?! — Голос ее сорвался, и она, отступая, подняла лампу выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака отдельные предметы. Прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может и дверь из комнаты в прихожую выходит всего одна.

— Климов, — позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую. — Вы, гражданка, засветите-ка лампу как следует и еще чего-нибудь зажгите. Только быстренько.

Дробышева выкрутила фитиль и вошла в комнату. Сразу же в маленькой столовой, обставленной старой, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно. На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, было два прибора.

— Вы одна в доме?

— Конечно, — Дробышева пожала плечами.

— А это? — Степан кивнул на стол.

— Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.

Полесов быстро оглядел комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, тяжелый, резной буфет, на нем какие-то безделушки: собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник; маленький Наполеон, поблескивая серебряным сюртуком и шляпкой, стоял между бронзовым охотником и чугунной собачкой. Сложив на груди руки, он спокойно глядел на человеческую суету, словно осуждая ее.

И тут Степан совершил ошибку. Подойдя к буфету, чтобы взять серебряную фигурку, он на секунду оказался спиной к двери, ведущей в другую комнату.

— Откуда она у вас? — Степан повернулся и сразу увидел открытую дверь. Пытаясь выхватить из кармана наган, он понял, что уже опоздал.

Его сначала обожгло и отбросило к стене, он упал, потянув за собой стул. Падая, все же поднял наган, но выстрелить не успел: вторая пуля словно припечатала его к полу. Умирая, он услышал голос Климова, хотя слов уже не мог разобрать. А потом увидел фонтан, который все увеличивался в размерах, и вода в нем падала бесшумно, постепенно темнея.

— Ложись, гадина! — крикнул Климов Дробышевой.

Из темноты спальни ударил еще выстрел, и пуля отбила от косяка двери большую щепку. Климов присел и выстрелил из нагана трижды, потом одним броском пересек комнату и опрокинул стол, загородившись его дубовым телом.

Он прислушался. Тихо. Только, забившись в угол, всхлипывала Дробышева. Что делать дальше, Климов не знал. И потому приказ охранять выход он принял как единственную для себя возможность что-то предпринять в сложившейся ситуации. Бывший лейтенант Климов знал, что приказ надо выполнять точно. Он вынул из кармана три патрона и засунул их в пустые гнезда барабана. Теперь он был готов.

На крыльце послышался топот. Бежало несколько человек, но это не смутило Климова. Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом, за ним двое бойцов.

— Кто?.. Кто стрелял?

И вдруг сержант увидел Полесова, лежавшего на полу. Он сделал шаг к нему, вглядываясь.

— Степа! Полесов! — сержант наклонился к убитому.

Когда они проникли в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку. Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.

— Выходи! — крикнул сержант. — Выходи, сволочь!

Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.

— Прикройте меня! — крикнул сержант и спрыгнул вниз.

Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.

— Ну что, Миша? — Один из бойцов наклонился к люку.

— Ход здесь, видно, во двор. — Голос сержанта звучал глухо.

Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.

Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.

— Не надо, Иван Александрович, не надо, — сказал сержант и встал рядом с ним. — Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.

— Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, — сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней.

— Это ты, Мишка?

— Я, Иван Александрович.

— Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…

Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.

— Белов, — спокойно позвал Иван Александрович.

— Здесь, товарищ начальник.

— Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.

— Есть!

— Сержант Костров, задержитесь, — добавил Данилов.

Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость тоже, остался только профессионализм.

Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.