Тревожный август - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 25

Врач сказал, что «мотоциклист» в очень тяжелом положении, хотя обещал сделать все, что в его силах. Но когда раненый сможет давать показания и будет ли давать их вообще? Нет, надо искать Кравцова. Кстати, его жена живет в городе. Где же ее адрес? Ах, вот он. Данилов прочитал на клочке бумаги: «Первомайская, 26».

Он подумал, взять ли с собой кого-нибудь из ребят. Но они спят, не стоит будить. Лучше с Быковым.

В сенях послышались шаги. Данилов зажег фонарь.

— Кто там?

— Я, товарищ начальник, — вошел Быков, щурясь от света. — Вам телеграмма из Москвы.

— Вы врываетесь ко мне ночью, и меня и Кравцова никто не может защитить. Я осталась за чертой? Всю жизнь учила детей гражданственности, объясняла им Советскую Конституцию, а теперь законы общества не распространяются на меня?

— Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.

— Так зачем же вы пришли?

— Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того, чтобы никто не знал о нашем разговоре.

— Что вам надо?

— Где ваш муж?

— Не знаю.

— Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.

— Я не знаю.

— Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение — скрываете врага общества.

— Он не враг.

— Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?

— Он выполнял задание райкома.

— Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?

— Он выполнял задание райкома…

— Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!

— Мой муж спас город от взрыва, он…

— Это эмоции, а мне нужны факты.

— Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.

— Прошлое.

— Вы не имеете права так говорить со мной!

— Имею. Мне его дала все та же Конституция.

— Он выполнял задание…

— Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.

— Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.

— Факты?

— У нас во время оккупации был Васильев.

— Секретарь райкома? Это он сказал?

— Да.

— Факты, где факты?

— Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.

— Кто знал о его связи с отрядом?

— Начальник НКВД и Васильев.

— Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.

— Этого не может быть!

— Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?

— Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.

— Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.

Врач вышел, и они остались втроем: «мотоциклист», весь забинтованный, похожий на белую тряпичную куклу, сестра и он. Окно в палате было раскрыто, и поэтому горела синяя лампочка. В свете ее особенно резко выделялась обмотанная бинтами голова.

После операции, когда хирург пообещал Данилову, что «мотоциклист» будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.

Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел «мотоциклиста», а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.

Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.

Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах, приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.

Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за руку.

— Ничего, — прошептала она, — так бывает, так часто бывает, почти всегда.

И снова наступила тишина, и снова будто остановилось время.

— Витя, — внятно и отчетливо произнес чей-то голос.

Полесов даже обернулся, но потом понял, что это сказал раненый.

— Я туда не доеду, — проговорил «мотоциклист», — у меня бензина не хватит.

Он застонал и затих.

— Бредит, — шепнула сестра, — он теперь все время будет бредить. Я их, обожженных, много видела.

Раненый опять начал стонать, иногда выговаривая отдельные фразы. Степан уловил несколько блатных словечек, которые обычно употребляют профессионалы, и понял, что «мотоциклист», как говорил Данилов, «самый сладкий их клиент».

Степан даже сел ближе, наклонился над ним, но тот заскрипел зубами и снова затих.

— Сейчас я ему укол сделаю, — сестра встала, загремела чем-то в темноте. — Пусть поспит спокойно. Ему сейчас главное — покой.

— Вы здесь начальник, — улыбнулся Степан, — вам видней.

— Вот скажите мне, — после паузы спросила сестра, — мы его вылечим, выходим, дорогих лекарств на него убьем массу, то есть отнимем их от раненых бойцов, а дальше?

— Что дальше?

— Ну вот, к примеру, мы бойца лечим или командира. Он за Родину пострадал. Встанет на ноги — ив бой. А этот куда? К стенке? Так зачем же его лечить? Только для того, чтобы он показания дал?

— Дело в том, что мы еще не знаем, кто он. Может, он случайно попал в банду. Вылечим, выясним.

— Ну, а если случайно?

— Значит, дадим возможность исправиться, вину искупить, и будет он таким же человеком, как все.

— А если все же не случайно?

— Это суд решит. Наше дело следствию материалы представить. Так сколько он спать будет?

— Я думаю, до утра.

— Тогда я пойду.

Степан вышел из палаты в темный коридор. Осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошел мимо дремавшей у столика дежурной медсестры и спустился на первый этаж в прихожую, залитую синим светом. Здесь уже можно было закурить, и Степан достал папиросы, чиркнул спичкой. Из синего мрака выдвинулась фигура милиционера.