Тайны уставшего города - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 4

Евгений Иванович был потрясающим мастером устного рассказа. Несколькими словами он, словно скульптор глиной, вылепливал образы знаменитых журналистов прошлого: мастера сенсаций Олега Леонидова, редактора «Синего журнала», а позже «30 дней» Василия Регинина, великого московского репортера Владимира Гиляровского.

Евгению Ивановичу было чуть за шестьдесят, но мне он казался необыкновенно старым человеком. Когда он появлялся в редакции, Амасович звонил мне, и я летел на второй этаж за коньяком и закуской.

Мы запирались в кабинете, пили трехзвездочный армянский, и я слушал рассказы моих старших коллег.

Потом мы уходили из редакции и переулками пробирались в бывший Камергерский, тогда проезд МХАТа, сворачивали направо и заходили в магазин «Российские вина». Там, при входе, вольготно раскинулся мраморный прилавок, на котором теснились бутылки шампанского. Мы брали по бокалу и по конфете.

— Господи, — сказал Евгений Иванович, — сколь же лет я пью на этом самом месте.

— Ровно сорок, — засмеялся Амасович.

Увидев мое удивление, Евгений Иванович пояснил:

— Раньше здесь находился дом 18 по Тверской улице. А в нем на первом этаже — знаменитое кафе поэтов «Домино». Интересно, что на втором этаже висела вывеска лечебницы для душевнобольных, и мы в редакции всегда говорили: «Пойдем в сумасшедший дом».

А здесь действительно был сумасшедший дом. Вечерами сюда приходили поэты, журналисты, писатели, актеры, художники и, конечно, налетчики. Здесь выступали Сева Мейерхольд и Володя Маяковский, Рюрик Ивнев… А Сережа Есенин даже написал стихи об этом кафе.

— Какие?

Евгений Иванович читал профессионально, как актер, но тихо, чтобы не привлекать внимания веселых соотечественников, освежающихся шампанским.

В конце каждой строки он взмахивал бокалом, словно ставя точку.

— Когда-нибудь я напишу книгу о той прекрасной поре, — сказал он.

Евгений Иванович умер через два года, так и не написав свою книгу. Сердце московского репортера не выдержало. Он писал в газету о революции, Гражданской войне, НЭПе, размахе пятилеток. В сорок первом ушел на фронт и от Москвы до Берлина прошел корреспондентом дивизионной газеты.

В пятьдесят втором получил десятку, вернулся в пятьдесят пятом и снова писал репортажи. Ушел из газеты, унеся свое главное богатство — память.

А с кафе «Домино» мне пришлось столкнуться, изучая материалы Уголовной секции МЧК, возглавляемой талантливым оперативником Федором Мартыновым. В те годы именно его служба занималась борьбой с бандитизмом в Москве.

Итак, Москва, Тверская, 18, кафе «Домино». Гражданская война. Разруха. Трудности с продовольствием, теплом, электричеством.

Вечерами в кафе негде было сесть. Вся богемная Москва тех лет прибегала сюда на огонек.

Странный, хининно-горький напиток, именуемый кофе, из брусничного листа чай, серого цвета эклеры на сахарине, как лакомство — котлеты из конины и для избранных — ханжа, водка-сырец.

Но не это главным было здесь. Люди приходили в кафе послушать стихи, поспорить. Страна находилась на изломе. Какой она будет? Что ждет всех? Об этом дискутировали поэты и артисты.

Иногда мирные диспуты переходили в кровавые драки, но все обычно кончалось миром.

В «Домино» выступал Маяковский, молодые актеры Художественного театра читали монологи, прелестные актрисы московской драмы пели романсы.

Любили заглянуть сюда и московские налетчики. Элегантные, уверенные в себе молодые люди.

По данным МЧК, каждая вторая дама в кафе была проститутка. Но не панельная, отлавливающая клиентов на Тверской, а дама с собственной квартирой.

Все это смешанное общество прекрасно уживалось между собой и становилось единым организмом завсегдатаев.

Спекулянтам и уголовникам в те годы, как, впрочем, и сейчас, льстили короткие отношения с литературными и театральными знаменитостями, они накрывали столы и плакали под стихи Есенина.

В кафе поэтов зачастили два прекрасно одетых молодых человека. Они были весьма щедры, деньги у них водились, а главное, Володя и Паша всегда приносили с собой очищенный спирт.

В те былинные времена из-за перебоев с бензином в авто использовали спиртовую смесь. После минимальной очистки умельцы, а ими были все до одного шоферы, получали чистый спирт.

Евгений Иванович рассказывал, что спирт пился весьма легко, только имел аптечный привкус.

Любопытное совпадение. Вспомним строчки Сергея Есенина: «…И с бандитами жарю спирт».

В начале двадцатого года в Москве случилось несколько налетов на артельщиков. В переводе на сегодняшний язык — кассиров-инкассаторов.

В феврале был ограблен артельщик фабрики «Богатырь». Налетчики унесли 3 миллиона 500 тысяч рублей.

На Маросейке в апреле опять нападение на артельщика Центрпленбежа, взята та же сумма.

Через несколько дней на Разгуляе жертвой стал артельщик Главкожи. На этот раз бандиты взяли 10 миллионов.

А в мае их добычей стали 23 миллиона, отпущенные банком на зарплату рабочим дрожжевого завода.

Во всех случаях в нападениях участвовало пять человек, они были прекрасно вооружены, лица их прикрывали театральные бутафорские бархатные полумаски.

Пока оружие применялось только как фактор устрашения. Все налеты были «сухими».

Четырнадцатого октября 1920 года в 12 часов пополудни артельщик Народного банка перевозил на автомобиле восемь мешков бумажных денег. Его сопровождали два охранника. В Третьяковском проезде, на Никольской, в самом центре Москвы дорогу им перегородил грузовик. Из него выскочили пятеро в масках, угрожая наганами, разоружили милиционеров и перегрузили мешки в грузовик.

Добыча составила 287 миллионов 560 тысяч рублей.

Водитель машины Старостин крикнул одному из бандитов:

— Ты что делаешь, Пашка!

И немедленно был убит. На этот раз бандиты пошли на «мокруху».

А через десять дней к красивой молодой даме в Столешниковом переулке подошли двое в кожанках.

— Мадам, мы комиссары ЧК, прошу пройти в машину.

Надо сказать, что аббревиатура спецслужбы в нашей стране во все времена действовала ошеломляюще на соотечественников.

Испуганная дама села в машину.

А через два дня так же была задержана еще одна красавица в Каретном у сада «Эрмитаж».

Потом это повторилось на Большой Никитской и Театральной площади.

Всех дам увозили на авто за Дорогомиловскую заставу и там «в доме с застекленной террасой» насиловали. Потом вывозили на дорогу и выбрасывали из машины. Кроме названия заставы и «дома с террасой», испуганные женщины ничего сказать не могли.

Возможно, дело бы так и прикрыли, если бы одна из красавиц не была восходящей звездой Малого театра, а вторая не принадлежала к когорте многочисленных подруг наркома Луначарского. Делом по изнасилованию занялись не только МУР, но и уголовная секция МЧК.

Однажды актриса Малого театра со своим душевным другом, известным тогда трагиком, пришли в кафе «Домино».

Там все было, как всегда. В холодном прокуренном зале, не снимая пальто, шуб и бекеш, сидела творческая элита Москвы, спорила, ела и бесконечно курила. В холодном воздухе табачный дым плавал облаками под потолком.

За столиком у эстрады расположилась компания, где главными были Володя и Паша.

— Это они, — сказала актриса.

— Кто? — спросил трагик.

— Те, кто насиловал меня. Задержи их.

— Ты с ума сошла. Это же бандиты. Ты же говорила, что у них оружие. Давай скорее уйдем, чтобы они тебя не узнали.