Приступить к ликвидации - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 28

Он затянулся глубоко и начал:

— Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.

— Из банды Пирогова, — перебил Данилов, — левша?

— Да. Он его со своей племянницей свел, Кирой. Девкой распутной и алчной. Это она придумала фокус с санитарной машиной.

— Кто она по профессии?

— Врач-гинеколог. Была осуждена за незаконное производство абортов.

— Кто такой Брат?

— Климов Валерий Павлович, бывший муж Киры.

— Как он попадал в Ленинград?

— По-всякому. Его на фронт не взяли из-за близорукости. Он в сорок первом пристроился в организацию, снабжавшую блокадный Ленинград промышленными деталями. Летал на самолетах, сопровождал грузы, ну и, конечно, продукты привозил мне. Я их менял на ценности.

— Он же жизнью рисковал.

— Так без риска копейки не наживешь. Потом Дорогу жизни пустили, он и по ней ездил. А потом перешел в Москонцерт администратором, стал артистов из Москвы возить. Реквизита тонны, кто заметит лишние ящики? Но все же дело опасное. Тогда я в типографии достал бумагу для отрывных талонов, ну и начали печатать.

— Почему у Розанова оказались Слон, Валет и Матрос?

— Он боялся Лапшина, особенно после того, как они квартиру Минина взяли. Я прислал ему людей для охраны.

— Когда вы видели Климова в последний раз?

— В январе.

— У него твердая связь с бандой?

— Он наводит.

— Адрес?

— Московский. Остоженка, б, квартира 25. Дача у него в Кратове, на Лучевой, дом 11. Телефон на даче И-1-17-21. Домашний Г-1-31-19. Все, — сказал Шаримевский, — все, мне больше добавить нечего.

— Сколько человек в банде?

— Этого не знаю.

— Место дислокации?

— Тоже не знаю.

— Откуда они взяли фургон и форму?

— Климов говорил, что остановили на дороге машину, а нужную форму снимали с убитых.

— Кем убитых?

— Ими, конечно.

Он произнес это настолько спокойно и устало, словно говорил о разбитой чашке или сломанном стуле.

— Вам нечего добавить?

— Нет.

— У тебя готово, Игорь?

— Да.

— Подпишите.

Шаримевский достал черепаховый футляр с бриллиантами на крышке, вынул очки в золотой оправе. Читал долго и внимательно. Потом взял карандаш и подписал.

— Все верно?

— Да.

— Пойдемте.

В комнатах сотрудники милиции упаковывали вещи.

— Не жалко добра, папаша? — весело спросил Никитин. — Наживал, копил, и все прахом.

— Вещи — тлен, — назидательно ответил Шаримевский, — главное — душа, она вечна.

— Вот ты, папаша, о ней и подумай, у тебя время будет.

— Прекратить, Никитин, — оборвал лейтенанта Данилов.

Вечером он стоял у Невы. Глядел на темное полотно льда, на морды сфинксов, истертые веками, на гранит набережной и думал о высоте человеческого мужества. Он мало пробыл в Ленинграде, совсем мало, но того, что увидел он, вполне могло хватить на целую жизнь.

— Разрешите прикурить, товарищ подполковник, — рядом с ним стоял молодой морячок в бескозырке, винтовка за плечами, пулеметные ленты крест-накрест через грудь.

И у Данилова защемило сердце. Из далекого восемнадцатого пришел к нему этот парнишка со светлой челкой.

Значит, продолжается подвиг, а следовательно, продолжается жизнь.

Муравьев

Они уезжали с Даниловым поездом. Никитин повез Шаримевского в Москву на самолете. Начальник Ленинградской милиции договорился с военными, и они взяли арестованного с конвоиром на проходящий борт. Сквозь разбитый вокзальный купол просвечивали звезды, особенно яркие в полной темноте. Муравьеву казалось, что они медленно опускаются на город, как ракеты на парашютах, и что это не вокзальный купол, а залатанное небо над его головой. Он мысленно представил себе обратную дорогу, Волховстрой, потом Ярославль, потом Москва, и позавидовал Никитину, который завтра уже будет дома.

Они попрощались с Трефиловым, сели в душно натопленный вагон, и поезд тронулся. Игорь отодвинул маскировочную штору. За окном лежала темная земля, только звезд на небе стало больше, и они постепенно отдалялись от него. Протяжно и грустно прокричал паровоз. Он увозил их в темноту ночи, в неизвестность. Новый день, к которому они так спешили, мог стать последним в его жизни и в жизни Данилова.

Белов

Он отрабатывал связи Минина. Пять страниц машинописного текста с фамилиями и адресами.

Целый день Сергей сидел в десятом отделении, куда вызывал для беседы людей, так или иначе связанных с певцом.

Аккомпаниатор Мондрус Виктор Исаакович был на концерте в госпитале. Домработница Глебова Вера Ивановна была с женою Минина в Сандуновских банях. Полковник Калашников — в комендатуре. Концертмейстер Альберт Францевич Цоо — в Москонцерте. Поэт-песенник Лебедев лежал больной. Композитор Строков — в поездке на фронт. Администратор Москонцерта Климов возил группу в воинскую часть. Врач Либерзон — в больнице.

Почти у всех людей, перечисленных в списке, было алиби. Но Белов продолжал проверять каждого и уцепился за то, что Климов часто ездил в Ленинград. Это была хоть и слабая, но зацепка. Сергей начал отрабатывать связи Климова и из документов выяснил, что он был женат на Кире Розановой. Это уже было кое-что. Но мало ли кто на ком был женат? Брак Климова и Киры Розановой еще ничего не доказывал.

Пожили, пожили да и разошлись. По документам все выглядело именно так.

Сергей позвонил Минину. Телефон долго не отвечал, длинные басовитые гудки бились в эбонитовой трубке.

Но Белов не разъединялся, ожидал ответа.

Наконец женский голос ответил:

— Да.

— Можно Александра Петровича?

— Это из филармонии?

— Нет, из милиции.

Женщина на том конце трубки помолчала некоторое время, потом сказала:

— Минутку.

Белов уже знал, что Минин недавно вышел из больницы, что состояние его удовлетворительное и дело явно идет на поправку.

— Слушаю, — подошел к телефону Минин.

— Александр Петрович, старший лейтенант Белов из МУРа беспокоит. Вы бы не смогли уделить мне полчасика?

— Когда?

— Да прямо сейчас.

— Приезжайте.

Дверь Сергею открыла высокая красивая женщина.

— Что же вы не спрашиваете, кто там? — поинтересовался Сергей.

Женщина улыбнулась:

— А нам, товарищ старший лейтенант, уже некого бояться. Взяли все, что могли. Вы проходите, Александр Петрович ждет.

Минин сидел в кресле. Одет он был в темную байковую пижаму.

— Вы уж извините меня, — сказал он, — пока еще в себя прийти не могу.

Певец был желтовато-бледным, сложное переплетение бинтов окутывало голову.

— Вы садитесь, — пригласил он Белова.

Сергей сел.

— Слушаю вас. — Минин потянулся за папиросой.

— Александр Петрович, вы знаете Климова?

— Конечно. Очень милый человек, наш администратор.

— Вспомните, перед вашим… — Сергей сбился, не зная, как сказать.

— Вы имеете в виду перед ограблением? — усмехнулся Минин. — Да, Климов заходил. Говорил о каком-то концерте в госпитале.

— А вы не заметили ничего необычного?

— Пожалуй, нет. Только я дал согласие Климову, а утром позвонил в филармонию уточнить. А мне сказали, что ничего об этом концерте не знают. Правда, у нас такое бывает.

— Долго пробыл у вас Климов?

— Минут сорок.

От Минина Сергей позвонил в филармонию и точно узнал, что никакого концерта в госпитале не намечалось.

Значит, Климов приходил за другим. Квартиру он проверял, а потом наводил.

Он приехал в МУР и встретил в коридоре Никитина.