Приступить к ликвидации - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 14

— Есть, — ответила она.

— Открывай.

— Ольга Вячеславовна сердиться будут.

— Мы ее, мамаша, уговорим.

— Ну, если так…

Сказала Наумова это с видимой неохотой, поглядывая на трех милиционеров недоверчиво.

Она раскрыла большую клеенчатую сумку, достала связку ключей. Их было много, штук шесть. И Белов почему-то вспомнил пьесу «Васса Железнова», которую смотрел перед войной, и вспомнил брата Вассы — Прохора, который собирал странную коллекцию ключей и замков. Много, наверное, отдал бы он за этот набор.

Никогда еще не приходилось Белову видеть столь сложные конфигурации бородок ключей. Они по форме напоминали маленькие крепости с зубчатыми стенами и приземистыми башнями по бокам.

— Да, — изумился Никитин, — штучная работа, большой цены вещь.

Наумова как-то испуганно подошла к двери, постояла некоторое время, не решаясь вставить ключ в замок, потом трясущейся рукой попыталась вложить его в фигурную скважину.

— Эх, мамаша, — Никитин взял у нее из рук связку и начал работать ключами.

Замки щелкали, отдавались металлическим звоном. Наконец первая дверь распахнулась. Никитин достал фонарик и осветил полумрак тамбура. Еще одна дверь. Еще набор замков.

Они увидели темный коридор, пол его был застелен ковровой дорожкой, на которой что-то лежало.

— Я же убиралась утром, — сказала за спиной Никитина женщина, — все в порядке было.

— Хозяйка! — позвал Никитин, войдя в коридор. — Эй, есть кто живой?

Белов, войдя следом за ним, нажал на рычажок выключателя.

Свет в Москве давно был тусклым, фонарь мутного хрусталя, зажатый по бокам грудастыми серебряными дамами, висел под потолком. Никитин наклонился над темным предметом на ковре.

— Между прочим, котиковая шуба, — сказал он.

Никитин предчувствовал событие, и сердце его наливалось яростью.

— Подожди, — Белов распахнул дверь в комнату.

Большой круглый стол, стулья, картины на стенах. Вторая дверь — вторая комната. Письменный стол, модели мостов, паровоз с большими медными колесами. Плотный ряд фотографий в темных рамках, написанный маслом портрет человека в путейской форме, диван. Третья дверь — третья комната. Совершенно темная, запах духов и еще чего-то, а вот чего, Белов не понял. Он лучом фонаря пересек комнату. Стены, обитые голубым материалом, голубые шторы, голубой ковер на полу, стол, шандалы со свечами…

На полу лежала женщина в голубом халате, беспомощно откинув в сторону руку.

— Никитин! — крикнул Белов. — Свет! Немедленно свет!

Он наклонился над женщиной, взял ее почти невесомую руку, нащупывая пульс. Наконец под пальцами дрогнула кожа.

— Врача! — крикнул Белов. — Никитин, звони нашим!

Данилов

В странно голубой комнате горели свечи. Свет их прыгающе отражался в двух огромных зеркалах. Пахло лекарствами, духами и ладаном.

Данилов взял со стола странную колоду карт. Выкидывая одну за одной, он глядел на сложное переплетение фигур и цифр на атласных рубашках и вспомнил, как в четырнадцатом году в Брянске, когда он был еще совсем юным реалистом, все покупали гадальные карты девицы Ленорман, предсказавшей гибель Наполеона.

— Доктор, — спросил Данилов, положив карты, — как она?

— Ее ударили тупым предметом по голове, она потеряла сознание. Но сердце крепкое, думаю, все будет в порядке.

Вошел Муравьев, с интересом оглядел комнату.

— Иван Александрович, мы тайник нашли.

— Где?

— В гостиной.

— Пустой, естественно?

— Конечно.

Данилов встал, прошел по коридору мимо сидящих, как скованные, испуганных понятых и вошел в гостиную. Огромный ковер был скатан в трубку, и в полу зияло квадратное отверстие.

Данилов подошел, опустился на колени.

— Ну-ка, посвети мне.

Эксперт зажег фонарь, и Данилов увидел металлический ящик, вделанный в пол, крышка его была умело покрыта паркетом, так что почти не отличалась от остальной поверхности.

— Посвети-ка, посвети.

Луч света уперся в дно ящика, покрытое пылью, в углах засеребрилась паутина.

— Я так думаю, что в этот тайник года четыре никто не заглядывал. Ищите, просто так хиромантов у нас в городе по голове не бьют.

Он снова вернулся в эту странную комнату, напоминающую кадр из какого-то немого фильма, которые крутили во время нэпа на Тверской.

— Мы сделали ей укол, — повернулся к нему врач, — надеюсь, что скоро она придет в себя.

И словно в ответ женщина застонала и попыталась сесть.

— Лежите, лежите, — взял ее за плечи врач.

— Нет, — неожиданно звучно ответила она и села.

И Данилов увидел глаза. Только глаза. Огромные и темные, казавшиеся бездонными в свете свечей.

— Кто вы? — спросила она.

— Мы из милиции.

— Тогда убейте его.

— Кого?

— Он пришел и потребовал все деньги и драгоценности. Я отказала, тогда они накалили на керосинке гвоздь и начали прижигать мне руку.

— Он или они? — перебил ее Данилов.

— Их было двое…

Женщина замолчала, глядя на Данилова странными, почти без зрачков, глазами. Лицо ее, тонкое и нервное, странно освещенное колеблющимся от сквозняка желтым светом, казалось сошедшим со старой гравюры.

— Потом он ударил меня… — Так же в никуда и никому сказала женщина.

— Вы отдали ему ценности?

— Все: и деньги, и золото, и облигации. Он взял все.

— Кто он?

— Виктор.

— Его фамилия?

— Я не помню.

— Где он живет?

— В Камергерском переулке.

— Дом?

— Угловой первый дом, третий этаж, квартира двадцать четыре.

Женщина внезапно начала оседать на подушку, что-то бормоча совсем непонятное.

— Что с ней? — спросил Данилов.

— Так, — ответил врач, — ничего опасного нет, но придется отправить ее в больницу.

Данилов вышел в коридор. Странная обстановка, странная женщина в голубом, ее глаза и слова… Она говорила в сомнамбулическом состоянии. Видимо, в этом и заключался ее секрет как предсказательницы.

— Товарищ подполковник, — в коридор выглянул врач, — знаете, что она сказала про вас?

— Про меня? — удивился Данилов.

— Да. Она сказала: у него будет долгая жизнь, но он увидит много горя.

Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе.

— Доктор, она больная?

— Нет, это странный психический феномен. У нас о нем не любят говорить. Но тем не менее он существует.

— И вы в это верите?

— Я не специалист.

— Странно. Нельзя ли больную перенести в гостиную, мы должны осмотреть ее комнату?

— Ваши люди помогут нам?

— Конечно. Муравьев!

Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор.

— Распорядись, чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на кухню.

Данилов налил стакан воды, благо кухня уже осмотрена, и выпил ее в два глотка. Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла, казалось, что он пропитался ею раз и навсегда.

На кухню вошел Муравьев, на ходу подтягивая пояс, на котором висела кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи.

Он вопросительно поглядел на Данилова.

— Поедешь в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира, там живет некто по имени Виктор. Устанавливать его нет времени. Надо брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай.

Данилов подошел к телефону и приказал дежурному допросить Баранова, выяснить все о Викторе. Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу, и задремал.

Муравьев

Ну до чего же много снега намело. Большая Дмитровка стала узкой, как щель. Благо движения нынче в Москве почти никакого нет. В «эмке» было холодно. Печка не работала. Да и что это за печка — кусок гофрированной трубки. Только руки погреть, и все.

Игорь поднял воротник черного полушубка, отгородившись им, как ширмой, от зимней Дмитровки, холодной машины и вообще от всей суетной жизни.