Комендантский час - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 7

«Кадры готовил», — так доложил Степан Данилову.

Это дело было переломным для Полесова. Ему стали все чаще и чаще поручать работу с подростками.

«Директор детского сада», — смеялись отчаянные ребята из даниловской бригады. Но они были рады, что передали Полесову свои «скучные» дела.

Степан ездил в школы, в райком комсомола, на заводы и фабрики. Беседовал с родителями и воспитателями детских колоний, организовывал юношеские клубы при домоуправлениях, доставал футбольные мячи и сетки для волейбола.

Дни укладывались плотно, как патроны в обойму. Он и не заметил, как пролетел год.

И этим утром Степан встал, как всегда, в шесть, едва только прозвучали в репродукторе первые позывные станции имени Коминтерна. Он несколько раз присел, потом взял гири. Привычно, легко, даже с некоторым изяществом бросил их вверх, вниз, вдох, выдох…

— Передаем утреннюю сводку Совинформбюро, — прозвучал в комнате металлический голос репродуктора. Степан поставил гири и внимательно выслушал сводку до конца. Не окончив гимнастики, пошел в ванную. Долго, зло полоскался под краном. Вернувшись в комнату, открыл платяной шкаф.

Что же надеть? Костюм? Сегодня он пойдет в военкомат (в том, что его рапорт удовлетворили, он не сомневался, все-таки не какой-нибудь новобранец, а кадровый старшина). Естественно, что сразу же отправят на сборный пункт, там ему дадут форму. Значит, пригодятся и хромовые сапоги, и широкий командирский ремень.

Степан достал новую коверкотовую гимнастерку. Через десять минут он вышел из подъезда на залитый солнцем двор. Эх, лучше бы он подождал еще минут десять, лучше бы и не выходил!

Навстречу ему шел Борька Константинов, в новом солдатском обмундировании, в левой руке он держал вещмешок, а на правой повисла заплаканная Сонька.

Борька молча критически оглядел Степана. Всего, начиная с новой гимнастерки, кончая хромовыми, сияющими на солнце сапогами. Оглядел, ухмыльнулся и скрылся под аркой ворот.

Степан постоял, потом зачем-то поправил медаль на гимнастерке, помедлил еще немного и пошел следом за ними.

Он без всякого аппетита выпил стакан кофе и съел пирожок, даже не обратив внимания — с чем он. Расплатился и вышел из буфета. До управления ходьбы было минут тридцать. Взглянул на часы. Семь десять. Времени больше чем достаточно.

Степан не торопясь пошел к улице Горького. На углу у аптеки остановился возле «Окон ТАСС». Внимательно прочитал стихи под карикатурами Кукрыниксов. На картинках наши бойцы насаживали на штык сразу по пять бегущих немцев. Степан вспомнил сводку и вздохул. Рядом на стенде был вывешен свежий номер «Красной звезды». Полесов прочитал вечернюю сводку Совинформбюро, потом несколько заметок о подвигах никому не известных бойцов и командиров… Странно как-то получается. Вроде бы, если судить по заметкам, бьют немцев в хвост и в гриву. А опять оставляют город за городом. Действительно, странно. Настроение испортилось окончательно. На улицу Горького Степан вышел мрачнее тучи.

Вот уже год, как ходит он этой дорогой на работу. Вроде бы ничего не изменилось. Та же улица, те же вывески и витрины… А все-таки не то. На окнах крест-накрест белые бумажные полоски, исчезли продукты с витрин. Закрыт кафетерий «Форель». В трамваях и троллейбусах окна плотно закрыты синей бумагой, на перекрестках стоят милиционеры с винтовками. Даже дворники и те метут улицу с противогазами через плечо.

Наверное, таким и должен быть фронтовой город. А Москва, хоть немцы еще и далеко, город именно такой. Ведь здесь — главное, отсюда партия руководит обороной.

И все-таки Москва остается Москвой. Несмотря ни на что. Вот газировщицы открывают свои палатки. В кинотеатре «Москва» идет фильм «Антон Иванович сердится» и «Боевой киносборник» номер три. Хорошая там песня. Степан пошел дальше, напевая про себя: «До свиданья, города и хаты…»

Постепенно настроение улучилось. Он шел по своему городу, в котором вырос и который ему доверили охранять. Для него Москва осталась такой же красивой, только она надела военную форму и возмужала.

Грасс

Первым в коридоре Данилов встретил Шарапова. Как всегда, Иван пришел на работу за четыре минуты до девяти. Данилов еще раз подивился точности этого человека. Ведь живет же дальше всех, у черта на куличках.

— Желаю здравствовать, Иван Александрович.

— Здравствуй, Иван Сергеевич.

Шарапов глядел на начальника спокойно и выжидающе. Нет, он не раскаивался ни в чем и ни в чем не чувствовал своей вины. Он был прав. Как всегда, прав. И правду свою понимал сердцем.

Данилов знал это и не осуждал его. Он знал: уж Шарапов если что решил, то, значит, обдумал основательно.

— Ты на меня не смотри так, Иван, не смотри. Я ведь тоже просился неделю назад. И сам видишь…

— Значит, нет?

— Значит, нет.

— Что ж, я понимаю, дисциплина и все такое…

— Нет, ты еще ничего не понимаешь. Нельзя же нам город-то оголять. Город-то наш? Мы за него в ответе? Иди. Попроси, чтобы из дежурки задержанного привели ко мне в кабинет, вдвоем допросим. А я пока к Смирному зайду.

Придя к себе, Шарапов дернул тугой шпингалет, распахнул створки окна. За всю долгую службу в милиции Иван так и не привык к запаху присутственных мест, этой удивительной комбинации табачного перегара, гуталина, карболки и тлена. Шарапов пытался бороться с ним, даже цветы из дому в горшках принес. Но цветы погибли на третий день, а молодая травка сразу же стала желтой.

— Иван Сергеевич, здорово! — крикнул с порога Муравьев. — Ты прямо здесь спишь, что ли?

— В такой духоте поспишь — мыши сдохнут.

— А ты, Иван Сергеевич, в противогазе попробуй.

Игорь дернул ящик стола и начал выгребать из него бумаги.

— Так, так… — Он быстро пробегал их глазами, рвал и бросал в корзину. — «В аллеях столбов, по дорогам перронов… — лягушечья прозелень дачных вагонов…» Так… не нужно… И это тоже. Иван Сергеевич, хочешь, я тебе стихи подарю?

— Стихи? Да я их не очень уважаю, Игорь. А ты что порядок наводишь — дела, что ли, сдаешь?

— «Уже, окунувшись в масло по локоть, рычаг…» — Ага… «…начинает акать и окать…» Сдаю… Это нужно… На фронт иду…

— На фронт?

— Именно. «И дым оседает…» Вот как с этим быть?

— Игорь! К Данилову, — приоткрыл дверь Полесов.

— Иду. О… Степа, товарищ старший опер! Ты прямо на парад собрался. — Игорь завистливо оглядел Полесова. — Слушай, давай меняться, ты мне ремень, а я тебе австрийскую кобуру.

— Разбежался! Ну что стоишь, пошли.

— Садитесь. — Голос начальника был сухим и будничным. — Прежде всего я вам один вопрос задам. Вы оба такой документ, как присяга сотрудников рабоче-крестьянской милиции, подписывали? Ну, я вас спрашиваю.

— Подписывали.

— Значит, разговор у нас будет простым. Рапорты ваши у меня в столе. Там они и останутся. Здесь воевать будем…

На столе длинно и резко зазвонил телефон.

— Данилов слушает! Так, пишу. Армянский переулок, дом три, квартира десять. Со двора? Понял. Полесов, — Иван Александрович положил трубку, — эксперта, проводника с собакой! Срочно на выезд. Муравьев, поедешь со мной. Шарапову скажи, чтоб допрашивал один.

На лестничной площадке третьего этажа толпились жильцы: мужчина лет пятидесяти в грязной нижней рубахе, с очками в металлической оправе на птичьем носу, три женщины в засаленных халатах с пронзительно-любопытными глазами. У дверей квартиры стоял дворник в белом фартуке.

На ступеньках, прислонясь головой к переплету перил, сидела девушка в милицейской форме. В лице ни кровинки. Рядом старушка с жиденьким пучком волос на затылке держала пузырек с нашатырем.

— Товарищ начальник! — навстречу Данилову шагнул дворник. Он каким-то шестым чувством определил, что старше всех здесь именно этот человек в полувоенном костюме. — Дворник Спасов. В квартиру никого не пускаю.

— Спасибо, товарищ Спасов. Народу вот многовато…

— Женщины ить, любопытные больно, — виновато улыбнулся дворник.