Истина - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 29

Олег не успел ответить, в тир вошел человек лет шестидесяти, седой, поджарый, с сухим, аскетическим лицом.

— Добрый день, — вежливо поздоровался он и положил на стойку два рубля.

Александров отсчитал пули.

Человек раскрыл портфель, вынул пневматический пистолет из тех, что когда-то давно продавались в спортивных магазинах. Зарядил.

Стрелял он не целясь. Просто быстро вскидывал руку и нажимал на спуск. Тукали выстрелы, с жестяным звоном падали мишени. Потом он сбил шарик, пляшущий в струе воды, потом разбил висящие спички.

Олег с интересом смотрел на этого человека. Как только он поднял оружие, лицо его помолодело, а глаза стали острыми, как кинжал, но вместе с тем в них жило странное ощущение отрешенности от сегодняшнего дня.

Словно они видели что-то доступное только им. Странное лицо было у этого человека, очень странное.

Наумов повернулся к Данилевскому, ему хотелось высказать восхищение умением стрелка, и увидел, как у Валеры сжались губы, глаза словно для стрельбы прищурились, резко обозначились скулы.

— А вы все стреляете, гражданин Хинт? — резко сказал он.

— Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.

— Я знаю. Не надоело стрелять-то?

— Нет.

— Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.

— У меня был большой перерыв.

— Может быть, вы считаете, что суд был не прав?

— Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.

— Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.

— Жизнь покажет.

Хинт вежливо поклонился и вышел.

— Гад, — зло посмотрел ему вслед Данилевский.

— Кто это? — удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.

— Юулло Хинт. Бывший лесной брат. Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.

— Националист?

— Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.

— А ты отсиди двадцать пять лет.

— По мне, они вообще жить не должны.

— Но это, Валера, не нам решать.

— А зря. Кстати, рейс твой через час.

Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.

— Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее.

Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым.

— Пошли, — сказал он.

Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:

— Тебя встретит Сытин.

Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:

— Жди.

И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:

Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.

Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.

И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.

Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей.

— Что? Зубы? — заинтересованно спросил сосед.

— Нет, приснилось что-то.

— Бывает.

Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время. Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова.

— Виктор, это Олег.

— Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости?

— Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги.

— Наверняка. А что случилось?

— Жди моего звонка.

Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось:

— Алло?

— Добрый день, это майор Наумов, — Олег старался по возможности обращаться к ней безлично.

— Слушаю, — голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки.

— У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа?

— Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей и я их отдала.

— Кому?

— Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял.

Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия баба? Прямо ископаемое какое-то.

— Как представился этот человек?

— Из комиссии по наследству.

— Сергей Митрофанович видел его?

— А вы у него спросите.

Через несколько минут в трубке послышалось короткое:

— Да.

— Это майор Наумов.

— Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл.

— Все? В какое время приезжал этот человек?

— Да где-то около трех.

— Спасибо.

И снова он набрал номер Горелова.

— Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина?

— Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я.

Олег пересказал Горелову разговор с Аллой.

— Этого не может быть!

— Точно?

— Точно.

— Спускайся к подъезду, я сейчас буду.

— В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, — взмолился Леня Сытин.

— Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов.

— Одному трудно.

— Я позвоню Никитину, тебе дадут людей.

Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил:

— Что случилось-то?

— Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время?

— Ты имеешь в виду его статьи?

— Нет, работу над повестью.

Горелов с интересом посмотрел на Олега.

— В Гродно, Петропавловск.

— На Камчатке?

— Нет, Северо-Казахстанский.

— Зачем?

— Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо, в котором писал…

— Где оно?

— Дома. Принести?

— Да.

— А подняться ты не хочешь?

— Не знаю.

— Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли.

И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их.

— Вот письмо, — вошел Горелов. — Оно очень короткое.

Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска.

Дальше шел разбор последней книги Горелова.

— Мы, когда еще начали писать, договорились, — сказал он, — что каждую статью и книгу будем разбирать. Вот так много лет и переписываемся.