Кровь тигра - Рэйтё Енё - Страница 1

П. Ховард

Кровь тигра

ТРУС

Из дверей салуна вылетела шляпа. Раздался хохот.

Вслед за шляпой под оглушительный рев проследовал тем же путем ее владелец. Поднявшись на ноги, парень подобрал шляпу и отряхнул штаны. Его грустные глаза загорелись ненавистью: на порог вышел Том Коннор.

– Чтоб духу твоего тут не было! – презрительно ухмыльнулся он. – Убирайся отсюда.

– Захочу – и приду.

– И снова от меня получишь!

– Тр-русам в салуне не место! – выкрикнул кто-то, а другой голос поддержал:

– Все его обижа-ают… С виду ковбой, а поджилки трясутся.

– Связываться неохота! – в сердцах проговорил молодой человек. На пороге появилась рыжеволосая девушка.

– Уходи, Робин, видишь, они издеваются.

– Эми, я ведь к вам прихожу. Главное, чтобы вы не смеялись.

Девушка помолчала мгновение, потом с усилием произнесла:

– Я… я и не стану, Робин. Но лучше тебе не ходить сюда.

– А теперь проваливай! – заорал Коннор. – По-моему, Эми тебе ясно сказала, а?

Осмеянный Робин медленно побрел к коновязи. Все видели, как он вскочил на своего Римбоу и ускакал. Коннор и Эми вернулись в салун.

– Том, почему вы все над ним измываетесь? – спросила девушка.

– Потому что трус, но упрямый. Пять раз его предупреждал, чтоб вокруг тебя не увивался. Четыре раза за шиворот выводил. А он опять за свое!

– Сто против одного, – пробурчал пьяный голос, – что парень завтра будет тут как тут…

– Тогда уже врежу как следует! – огрызнулся Коннор.

– Чего-то неладно выходит, – сказал кузнец Грин. – Трусливого трогать доблесть небольшая. Он сдачи не даст и пулю не всадит…

– Тогда пусть дома сидит, – заявил Том.

– А он ко мне приходит, – поддразнила того девушка.

– А ты, стало быть, сердечно ему рада, так что ли?

– Рада не рада, а какого дьявола ты ревнуешь?

– Отвечу в самое ближайшее время, мисс, – со значением произнес Коннор и улыбнулся.

Робин пустил коня в галоп. Горькое отчаянье овладело им, сердце кипело ненавистью и злобой. Трус! Все знают, что он – трус. Но почему, почему так? Почему он не может взяться за оружие, когда обидчик глумится над ним? Почему одно только холодное чувство студит сердце?

Он поглядел на небо, словно испрашивая у далеких сверкающих звезд ответа на свой вопрос. О, как хорошо понимает он, что значит быть трусом, когда кто-то машет кулаками или берется за револьвер!

Понимает – только нет пока имени этому чувству. Вдруг начинают мелькать в памяти смутные, беспорядочные картины: зарево пожара, стрельба, запах гари… кровь, стоны. Что такое, откуда это? Не понять, но тело немеет от страха, душа будто застывает в преддверии чего-то страшного.

Было Робину года четыре, а то и меньше, когда то страшное произошло. Олсен говорит, будто все это фантасмагории. Но именно тогда Робин остался сиротой, и его дядя, Олсен Джеф, взял его к себе. Так он сам рассказывал. Вот откуда те странные картины. И если теперь доходило до стрельбы, начинались угрозы, Робина вдруг оглушали резкие крики, душила пороховая гарь от выстрелов из далекого прошлого. И холодный страх леденил тело. Вот его и прозвали трусом.

Робин влетел в ворота бедной фермы старого Олсена Джефа, привязал Римбоу и быстро взбежал по лестнице к себе в комнату. И не раздеваясь бросился на кровать.

Олсен Джеф хорошо слышал шаги, затихшие лишь на верхней ступеньке скрипучей деревянной лестницы.

– Пришел, – многозначительно подмигнул он шерифу Паттерсону.

Приятели частенько засиживались вдвоем за полночь, когда у одного не было дел на ферме, а у другого – где-нибудь в горах, куда вели следы очередного беглеца. Отчего двум старикам не перекинуться словечком?

– Твой что, привычки заходить здороваться не имеет?

– Обычно-то заходит, – ответил Олсен. – Видать, стряслось что-то.

– Гм, парни его не слишком жалуют. Потому что… трусоват, – вздохнул Паттерсон и добавил, помолчав немного: – Отправил бы ты его на Восток. В тех краях трусость не в диковинку.

– Разве ж я не отправлял?

– Не едет?

– Ни за что. Страдает, а ни в какую. Упрямый он, непокорный.

– Таким воспитал, Олсен, а?

– Да чепуха! Воспитал я его, как надо. Он не хуже любого в наших краях. Хотел бы я знать, кто из наших парней в девять лет сумел бы снять птицу с дерева со ста шагов? Ведь палец едва до курка доставал. Кто научил? Олсен Джеф. А в шестнадцать лет Робин орудовал своей левой не хуже, чем ты правой лет двадцать назад! А в семнадцать он поймал и объездил дикого мустанга, Силвер-Кинга, помнишь?

– Помню, помню. Дикий из диких был.

– А в седле Робин держался не хуже меня. Как-то раз мы с ним двое суток гнали лошадей через горы, привал делали, может, раз или два, но парнишка выдюжил до конца.

– И все-таки, Олсен…

– Трусливый, – вздохнул тот.

Шериф не спеша набивал трубку.

– Болтают, будто он за Эми ухлестывает?

– Слышал.

– По-моему, он ей нужен, как прошлогодний снег. И этот Коннор к нему без конца привязывается в салуне.

– Дождется он! – Олсен хватил кулачищем по столу так, что загремела посуда. – Дождется, что я возьму револьвер да сам в салун приду. Пусть те герои-говоруны покажут, на что способны!

– Не кипятись, Олсен. Был бы Робин не трус, сидел бы вместе с ними. Ты ведь и сам таких терпеть не мог лет сорок тому, а?

Шериф поднялся.

– Пора мне. Завтра прибывает губернатор. Пойду выловлю в округе пару-другую бродяг. А то они уж и поворовывать начали.

– Успехов, Патт. И спокойной ночи.

– Тебе того же, Олсен.

Олсен проводил шерифа, вернулся в дом и по деревянной лестнице поднялся в комнату Робина.

ВОДА ПРЕВРАЩАЕТСЯ В КРОВЬ

Робин плашмя лежал на постели. Он слышал, как отворилась дверь, но не пошевелился.

– Роб, – тихо произнес старый фермер, – у меня сидел шериф. Ему было неприятно, что ты не зашел.

Молодой человек сел на постели. На лице его отражалась сильная душевная боль.

– Не обижайся, Олсен, не хотелось никого видеть.

Олсен Джеф глядел на своего воспитанника. Характерное лицо настоящего мужчины: орлиный нос, густые непокорные пряди, большие черные глаза, четко очерченный энергичный рот. Будь у Робина какое-нибудь бледное, туповатое лицо, так и не беда бы, что трус. А тут и лицом, как говорится, вышел, и фигура на загляденье – плечистый, подтянутый, разве что длинноват слегка.

– Что произошло, Роб?

Горло парня перехватывали спазмы, но он заставил себя выговорить:

– Побили.

– Почему? Ты дал себя обидеть?

– Я трус! – Робин вскочил и заходил по комнате. – Я болен, Олсен! Видно, тут уже не просто трусость. Когда меня обижают или кто-нибудь хочет ударить, знаешь, прямо руки отнимаются.

Олсен задумался. Потом поднялся и двинулся вниз по лестнице.

– Иди за мной! – мрачно произнес он.

В комнате, откуда недавно ушел Паттерсон, Олсен сел за стол и зажег лампу.

– Сядь, Робин.

– Что ты хочешь?

– Хочу рассказать тебе всю правду. Может, лучше бы и не рассказывать, но так дальше нельзя. Нет больше сил.

Олсен выдвинул один из ящиков письменного стола, порылся в нем и вытащил большие старомодные серебряные часы с крышкой. Крышка щелкнула.

– Вот твоя мать, Робин.

С фотографии, изящно вставленной в крышку, глядела красивая молодая женщина с печальными глазами. На руках она держала ребенка. Робин вглядывался в фотографию со странным ощущением.

– Ребенок – ты, – подтвердил Олсен. – Тебе тут два года.

– А отец? – голос Робина задрожал от волнения, в горле пересохло. – Кто мой отец?

Старик, ни слова не говоря, подошел к окну, поглядел на тихие ночные поля.

– Кто мой отец? – нетерпеливо повторил Робин.